Меня не купишь - Касарьего Мартин. Страница 3

— Этой ночью.

— Ты и сам в это не веришь.

— На что спорим?

— С тобой я не стану спорить даже на сломанную спичку — ты никогда не платишь, уж я-то те6я знаю. Ты не умеешь проигрывать. И никогда мне не верил.

— Ни тебе, ни бешеной собаке. Но той ночью я поверил. Я потерял женщину, но обзавелся кличкой: Хромой. Заодно потерял репутацию и работу. Конечно, мне не стоит жаловаться: человек, который меня нанял, заполучил три пули: одну между ног, другую в живот, а третью между глаз. Я все еще спрашиваю себя: почему не прикончили и меня тоже?

— Это из-за меня.

— Из-за тебя? — Я сделал большой глоток. Мы слишком много говорили, и в горле было сухо, как в пустыне. — Из-за тебя? Эти люди ничего не станут делать из-за тебя. Они делают, потому что делают, — и точка. Из прихоти или потому, что хотели оскорбить: ты-такое-дерьмо-что-не-стоишь-и-выстрела-в-задницу.

— Они принудили меня не видеться с тобой в, обмен на твою жизнь. Ты все еще ненавидишь

меня?

Опять включив музыку на нормальную громкость (звучала какая-то незнакомая мне песня) и уплетая за обе щеки, Тони вернулся на свое место за стойкой. На тарелочке дымилась половинка горячей сосиски и стояла бутылка кетчупа. Пожалуй, этого паренька не назовешь воплощением скромности. Он выдавил из бутылочки «Дядюшка Вильям» побольше кетчупа на сосиску. Эльза раздавила в пепельнице окурок.

— Скажи, — повторила она, — ты все еще ненавидишь меня?

Она почти умоляла, чтобы я сказал «нет». Изумрудные глаза блестели, а голос едва заметно дрожал. Почти незаметно для менее изощренного слуха, чем мой.

— Ненавидеть тебя? Я мог бы тебя убить, но я не способен ненавидеть шесть лет подряд. Я ненавидел тебя несколько месяцев, может, шесть или семь. Надо справиться у моего бухгалтера. А потом я тебя забыл.

Ну да, я знаю, что вы подумали: ну и врун, он только что говорил, что ненавидел ее пять лет, одиннадцать месяцев и три недели. Ладно, вот тогда я и был честен: я продолжал ненавидеть ее. Ненавидел ее новое дорогое пальто, как когда-то прежде она сама ненавидела все пальто на свете, ненавидел ее оскорбительное умение владеть любой ситуацией, но больше всего ненавидел ее всегдашнюю манеру смотреть на любого и каждого, будто говоря: ты мне интересен. Вот и бедняга Тони уже был у нее в кармане. Чтобы завершить удачно начатое дело, оставалось только пролить пару слезинок. Хотя бы тех самых, что уже несколько минут как застыли в ее глазах, превращая их в зеленовато поблескивающую поверхность замерзшего озера. Тони доел сосиску и теперь делано равнодушно вытирал бумажной салфеткой следы кетчупа на подбородке, не забывая держать уши по ветру.

— Ты забыл меня?

— Да, — медленно проговорил я. — Как дерево забывает об унесенном ветром сухом листочке.

— Хорошо. — Ее лицо словно окаменело, а голос высох, как один из этих проклятых листочков. — Я ведь просто забежала на минутку за сигаретами. Тони, получи с меня. Я достаточно наболталась с этой бутылкой дешевого виски. В быстрой еде хорошо то, что она быстрая, а плохо то, что это не еда, — отчеканила она, бросив презрительный взгляд на стоящую перед Тони тарелочку с остатками крошек и томатного соуса.

Подсунула под свой стакан двухтысячную купюру и хотела встать. Я остановил ее, схватив за руку.

— Пусти меня, ДикТурпин. — Она не смотрела на меня и сделала ударение на слове Дик.

Эльза умела быть жестокой, если хотела. Я почувствовал, что закипаю. Внутри забурлил гейзер, шипучая таблетка, кошачье урчание. Мой кот фырчал от злости, а не от удовольствия. Я взял бутылку «Дика» и сунул правую руку за пояс.

— Не смей называть меня бутылкой виски и Диком Турпином. Учти, я все такой же.

Мой голос, глухой от бешенства, тихим шепотом просачивался сквозь зубы. Я запустил бутылкой в стену, с той стороны от зеркала, где не было часов. Одновременно я выхватил пистолет и выстрелил прежде, чем стекло успело разбиться об оштукатуренную поверхность. Я дважды нажал на спуск. Бутылка разлетелась вдребезги, но не в воздухе, а от удара о стену, залив ее виски. Не пропали и пули: они раскололи зеркало. Да, я промазал, но я целился в Эльзу, и Эльза рассыпалась тысячей осколков. Мне стало легче. Я отыскал на полу гильзы. За полминуты они остыли достаточно, чтобы можно было их подобрать. Бледный Тони вышел из-за стойки с совком и веником, намереваясь убрать следы погрома. Обе парочки, все это время испуганно затаившиеся каждая в своем углу, встали, быстро поправили на себе одежду и ушли.

— Я в восторге: какая меткость! — съязвила Эльза, но я заметил за ироническим тоном искру тревоги в ее глазах. Она ни на минуту не теряла из виду дверь. Похоже, за ней таился кто-то еще. Кто-то, кого мог привлечь шум скандала,

— Кто должен прийти? — поинтересовался я. Эльза не ответила Ее мозг напряженно соображал.

Понять, когда она думает, было легко. Узнать, о чем именно, — невозможно. Дверь приоткрылась. Я с силой сжал «стар БМ» и положил руку на бедро, спрятав ее под полой пиджака Дверь распахнулась, и на пороге появилась одна из девчонок, весь вечер целовавшихся в углу бара Невысокая, кудрявая, одетая в мини-юбку и чулки чуть выше колена, открывавшие взглядам голые ляжки. Она не задерживаясь проследовала к своей сумке, лежавшей на столе, и собиралась удалиться, так и не сказав ни слова Но прежде чем она успела сделать это, дверь снова открылась, и девица едва не столкнулась с орангутангоподобным самцом лет тридцати, удостоившим ее зад мимолетного осмотра. У него были не то индейские, не то цыганские черты, прямые, черные как вороново крыло волосы и медное, сплошь изрытое лицо.

— Не спеши, зайчик, я приготовил тебе морковку. Скажите на милость, орангутанг умел говорить.

— Ишь ты, у тебя в приятелях настоящие джентльмены, — удивился я.

— Идиот, — ответила Эльза.

Этот шепотом произнесенный «идиот» то ли к счастью, то ли к сожалению заставил меня вновь почувствовать, что между Эльзой и мной существовало нечто большее, чем просто слова, некое товарищест— w-во, влечение, какое-то сходство или близость, пороховая дорожка, готовая опять вспыхнуть от любой искры. Рябой повернулся к нам и, увидев меня, расплылся в улыбке, делавшей его еще более уродливым. Впрочем, я отдавал должное его приветливости. На нем были белая рубашка, красные брюки и розовый пиджак. Чисто латиноамериканский вкус. Его вид внушал меньше спокойствия, чем бейсбольная бита в руках бритоголового.

— Кстати, о спешке, какого хрена здесь устроили такой бедлам? — поинтересовался вновь пришедший.

— Разбились зеркало и бутылка, — ответил, чтобы отвлечь от меня внимание, Тони, собиравший с пола остатки зеркала

— Слушай, паралитик, оставь в покое чертовы стекляшки, их звон режет мне уши, и отвечай, когда тебя спрашивают.

Тони поспешно бросил подметать и неподвижно застыл, ящерицей вжавшись в стену и опираясь на костыли. Он так перепугался, что его тень казалась тенью тени.

— Ну, мечта моя, пойдем!

Рябой не спускал с меня глаз. Что-то во мне внушало ему беспокойство, потому он и не отходил от двери.

— Я не хочу идти, — взмолилась Эльза.

Я доставил себе маленькое удовольствие и безразлично пожал плечами.

Но Эльза никогда так просто не сдавалась. Она достала следующую сигарету.

— Все дело в Розе, Макс. Они хотят заставить ее работать. Не позволяй ему увести меня. Если тебе наплевать на меня, сделай это для нее, — умоляла она.

Роза. Ее младшей сестре, должно быть, уже исполнилось двадцать два Шесть лет тому назад хотеть ее было бы неприлично. А теперь она, наверное, превратилась в прекрасный, чистый цветок. Если только сохранила свою чистоту. Эльза, как всегда, вела грязную игру. Если бы она играла в футбол, она бы с чистой совестью подбивала каблуки своих бутс гвоздями. «Что ж, твоя взяла», — подумал я. И сказал:

— Девочка останется со мной.

— Да ну? — Рот орангутанга искривился в некрасивой гримасе. — Тогда уйдешь ты, тореро.