А потом он убил меня - Барелли Натали. Страница 19

— Я приготовлю поесть, хорошо?

Джим отстраняется, кивает, проводит ладонью по лицу. Я помогаю ему прилечь на диван, подкладываю под голову декоративную подушечку и смотрю на него. Он лежит с закрытыми глазами; похоже, ему удобно. А когда я поднимаю взгляд, то вижу в окне за диваном ее, Беатрис. Уголок ее губ приподнят в полуулыбке, в ухмылке. Я отворачиваюсь и иду в кухню.

Там я упираюсь обеими руками в край раковины и опускаю голову. В последние несколько дней поведение Джима становится все более и более странным. Я поверила ему, когда он сказал, что виной всему напряжение от работы. Или дело в деньгах, как намекнул Терри? Может же такое быть? Но даже это не объясняет сцены, которой я только что стала свидетельницей. Боюсь, не началось ли у Джима какое-нибудь нервное расстройство. Я открываю кран и умываюсь холодной водой.

Потом достаю из холодильника яйца и ветчину. Нужно приготовить омлет. Джим должен поесть, это важно. Может, у него просто заскок. Терри говорил, что все в «Форуме» подхватили какую-то хворь, и у Джима, похоже, начались осложнения. Небось, плохо себя чувствовал, но работать не перестал, даже наоборот — перенапрягся, ну и ел вдобавок плохо.

Я достаю молоко и замечаю на дверце холодильника бутылку белого вина. Достаю ее и наливаю себе стаканчик: заслужила. Мне это необходимо. Поможет успокоиться. Я режу ветчину, разбиваю яйца, заставляю себя сосредоточиться на том, как шкварчит и пенится на сковороде сливочное масло; оно брызжет мне на руку, и я слизываю крохотное пятнышко. Наверняка Джима тревожат данные; поддельные данные. Вот он и съехал с катушек. Что же нам делать? Мне никак не привести мысли в порядок. Раскладывая готовый омлет по тарелкам, я с удивлением вижу, что бутылка опустела.

— Ты не знаешь, Эм, какие мучения мне приходится выносить, какое давление, — говорит Джим, когда я ставлю тарелки на журнальный стол. Теперь тон у мужа мягкий. Он садится, проводит ладонью по лицу.

— Знаю, дорогой.

— Не знаешь. Даже понятия не имеешь. — Он вздыхает и произносит слова, которых я в жизни не ожидала от него услышать: — Может, пора все менять. Уйти из «Форума». Начнем все заново, только ты и я, переедем, откроем вместе новое дело. Мы с тобой, и больше никого.

Сердце у меня подпрыгивает. Я смотрю на Джима. Он все еще прикрывает глаза рукой, а потом опять проводит ладонью по лицу, и я вижу, что он вытирает слезы.

— Почему бы и нет, дорогой. Мы можем делать все, что захотим. Я всегда буду на твоей стороне. Вместе мы справимся, — бессвязно бормочу я.

— Ты не понимаешь, каково это. Прессинг, секретность…

Не уверена, что правильно расслышала последнее слово, но, кажется, это «страх».

Потом мы оба молчим, и я могу думать лишь об одном: Джим тоже понятия не имеет, через что прошла я. Ни малейшего.

— Может, перекусишь? — спрашиваю я, но когда оборачиваюсь к Джиму, оказывается, что он уснул и дышит во сне глубоко, ровно. Я приваливаюсь к нему, кладу голову ему на плечо.

— Мне многое известно о секретности и страхе. И о чувстве вины, — шепчу я. — Ты думаешь, будто я ничего не знаю об этом, но я знаю. — Я пьяна; лучше бы мне помолчать, но я не могу остановиться. — Знаешь, я ведь была там, когда она погибла. Господи, какой кошмар. — Я замолкаю и жду какого-то знака, по которому смогу понять, что муж меня слышит, но он спит, прикрыв глаза рукой и тихо похрапывая. — Беатрис. Она везде. Она меня пугает. Преследует. — А потом я прижимаюсь губами к уху Джима и очень тихо, но отчетливо шепчу: — Знаешь, это ведь я ее убила.

— Привет.

Я открываю глаза. Джим мягко гладит меня по щеке и улыбается. У него мокрые после душа волосы, он чисто выбрит, одежда свежая, отутюженная, и на миг мне представляется, что его помешательство было всего лишь сном. Но это не так. Я сажусь в кровати.

— И тебе привет. Сколько времени?

— Полвосьмого. Ничего, что я тебя разбудил? Мне на работу надо, но я хотел с тобой поговорить.

— Конечно, ничего. Наоборот, мне только в радость.

Я беру лицо мужа в ладони и заглядываю ему в глаза. Они чуть покраснели, чуть налились кровью, но, кажется, у Джима все будет в порядке. У нас обоих все будет в порядке.

— Хочу попросить прощения, Эм. Правда. Вот.

На тумбочке у кровати — поднос с дымящейся чашкой кофе, тостом с яичницей и стаканом апельсинового сока. На самом краешке притулился вырезанный из бумаги цветок в бокальчике.

— Не смог достать розу в такую рань. Надеюсь, сойдет и так? — Он переставляет поднос мне на колени.

— До чего… неожиданно, — отвечаю я. — Но чудесно, спасибо. Спал хорошо?

— Нормально. Спасибо, что не будила. Это мне и требовалось: беспрерывный десятичасовой сон.

— На диване было удобно?

— Выходит, что да, раз я дрых всю ночь и только полчаса назад проснулся.

Я смеюсь.

— Мне правда стыдно за свое поведение, Эмма.

— Я ужасно переволновалась. Что вообще происходит, в чем проблема?

Муж вздыхает, глядя в одну точку где-то у меня за головой, и я подавляю порыв обернуться и посмотреть, что там такое интересное. Потом его взгляд возвращается ко мне.

— В «Форуме» произошли кое-какие, скажем так, события, и я оказался в затруднительном положении.

— Что за события?

Джим замолкает, формулируя ответ.

— Это все по секрету, о’кей?

— Конечно.

— У нас проходит проверка, дело касается государственных контрактов. Мы должны соответствовать определенным стандартам.

— Ясно.

— И мне кажется, что некая неизвестная группа использует эту проверку в целях промышленного шпионажа.

— Серьезно?

— Поэтому я в основном работаю дома.

— Господи, ты уверен?

— С высокой долей вероятности. Но рисковать уж точно не хочется.

— Конечно! Может, обратиться в полицию?

— Обращусь, если добуду доказательства. Это ведь преступление. Но мне нужно время.

— Так, а насчет… — начинаю я неуверенно.

— Насчет веб-камеры? И моей реакции? — Джим улыбается. — Мой ноутбук подключен к Сети, поэтому существует техническая возможность подключиться к нему извне и рулить процессами. Я работал с данными, и вдруг вижу: камера включилась.

— Правда? Ты видел, как загорелся огонечек? — У меня отпадает нижняя челюсть. — Значит, кто-то на самом деле за тобой шпионит?

— Похоже на то, но камера работала всего пару секунд. Слушай, Эм, я психанул. Ты же знаешь, я и без того на взводе, время-то напряженное. Я… мы можем потерять все, если конкуренты завладеют нашими моделями и алгоритмами. Это будет конец всему, ради чего я трудился. Не знаю, может, мне и померещилось, что камера включилась, но я испугался. Подумал, что слежка вышла на новый уровень.

Как бы странно все это ни звучало, от слов Джима мне стало легче. Конечно, его рассказ попахивал теорией заговора, но, опять же, никогда нельзя знать точно. Вдруг они — кем бы ни были эти «они» — действительно используют проверку, чтобы выведать тайны Джима? Интересно, чего он больше боится: что неизвестные доберутся до его алгоритмов и прочих данных или что они поймут, что эти алгоритмы просто фальшивка? Думаю, ответ известен нам обоим. Я, конечно, не хочу, чтобы Джим жил в таком стрессе, но пусть уж лучше его поведение имеет под собой существенные основания, а не свидетельствует об опасном заболевании. Например, психическом расстройстве.

— А что говорит Терри?

— Да почти ничего. Сомневаюсь, что он понимает, насколько серьезно положение.

— Ясно.

— Ты же никому не расскажешь, правда?

— Конечно, дорогой.

— Прости, Эм, что я так остро среагировал. Теперь буду следить, чтобы высыпаться и не перенапрягаться. — Джим улыбается и гладит меня по щеке.

— Можно спросить тебя кое о чем? — решаюсь я.

— Разумеется.

— Это имеет какое-нибудь отношение к… ну, знаешь…

Над переносицей у него дергается жилка.

— К чему?

— Ну, к тому твоему исследованию. К базам данных для модели. Ты боишься, что они обо всем узнают? Узнают о проблемах, которые возникли с результатами…