Мой шейх (СИ) - "Extazyflame". Страница 12

— Не будь ты варваром по натуре, Кемаль Аль Мактум, вот что ты получил бы от меня без применения насилия, угроз, шантажа и похищения! Вот что я бы подарила тебе сама, по собственной воле, умей ты ждать и уважать чужие чувства! Знай, ты никогда не получишь таких моих чувств, даже не мечтай!

— Газаль! — прорычал оскорбленный шейх. — За такие слова в моем мире язык прижигают раскаленными щипцами! Упаси тебя Аллах произнести это при моих людях!

— Тебя беспокоит сила твоего авторитета, Аль Мактум? — говорят, что тёмное начало не может не отравить всех, кто находится в его поле. Не избежала этой участи и я. — Слова рабыни могут поставить твою власть и силу под угрозу?

Темные глаза мужчины, казалось, заполнила абсолютная тьма. Но я так и не смогла понять, что его задело сильнее: презрение к авторитету либо мои хлесткие слова о том, что никогда не видать моей любви…

— Ты безумна, женщина! — словно раненый зверь, прорычал мой тюремщик. — И однажды сама пожалеешь о сказанных словах!..

Я хотела ответить ему что-то более ядовитое, но просто не успела. Сорвав с кресла свой плащ, Кемаль поспешно направился к выходу.

Это могло бы быть похоже на побег… но что-то подсказывало, что мужчина благосклонно дал мне время убежать также и от собственных чувств.

Кемаль

Красноватый диск солнца стремительно вынырнул из-за горной гряды, поднялся над линией горизонта, предвещая очередной знойный день.

Внутри словно пронеслась песчаная буря, усиленная троекратной атакой цунами и тектоническими разломами. Ни одна женщина в мире не могла похвастаться тем, что сотворила со мной подобное.

Ни у кого из них не было такой власти. Ни за годы обучения и работы в США и Европе, ни тем более здесь, в сердце всех трёх эмиратов, где покорность арабок была возведена в абсолют.

Саид был прав, когда пытался отговорить меня от похищения Газаль — это не та покорная лань, которая примет мою власть и одарит своей лаской. Она жестоко отомстит мне за то, что я осмелился вершить её судьбу. И замахнется на самое ценное — на моё сердце.

Только я совсем не собирался давать ей подобного трофея.

Саид повернул голову, не прекращая гладить по холке вороного арабского скакуна. Иногда мне казалось, что ассасин диких песков знает куда больше о каждом, кто попадает в поле его зрения. Его родное племя славилось провидческим даром и умением читать мысли. Но я старался об этом не думать.

— Она так и не убралась восвояси? — не надо было уточнять, о ком я говорю. Подобные вопросы я смело доверял только ему, верному стражу семьи Аль Мактум.

Саид скрыл удивление. Да и было отчего удивляться. После того, как я овладел женщиной своей мечты и мог считать себя абсолютно счастливым, мысли о других не должны были посетить мою голову.

— Не было твоих распоряжений прогнать её прочь, мой шейх. Но одно твоё слово…

— Я произнесу его сам, — тьма заволокла глаза.

Мне необходимо было либо сбежать прочь на время — от самого себя и от розы пустыни, которая вопреки всему стала для меня еще большим наваждением после ночи. Ночи, которая должна была унять мою жажду и безумие обладания.

Так казалось, что запретный плод манит к себе. Что я навсегда избавлюсь от власти Газаль над своим сознанием. Растопчу её волю, заберу то, что она хранит как зеницу ока — свою верность недостойному супругу.

Утро же было подобно острым камням, которые срываются с гор во время землетрясения. Гнать бы от себя понимание, что вместе со страстью и жаждой возмездия пришли чувства, которых я не впускал в свое сердце. Но я был достаточно силен, чтобы быть честным с самим собой.

Не от ядовитых слов Газаль бежал я сейчас. Да и бежал ли? Вопрос без ответа.

Мне проще было думать, что я бросил вызов непрошенным чувствам.

— Воду, — сухо распорядился я, не замечая пристального взгляда Саида Ассасина. — Я возьму Шайтана Бури.

— Мне распорядиться, чтобы тебя сопровождали, Кемаль? — вопрос не столько верного слуги, сколько и моего наставника, был риторический.

— Ты хочешь сказать, что мне нужны воины, чтобы справиться с женщиной? — я колко ухмыльнулся.

Саид оценил мой юмор. Кивнул в сторону шатра:

— Мой шейх, что за печаль гонит тебя от ложа одной воительницы к обители другой?

Ответ знали мы оба.

Меня гнала туда надежда убедиться в том, что я еще волен все исправить, не допустить чувств, которые превращают воина в раба красавицы с большим сердцем и недюжинным умом. Хоть на время позволить себе окунуться в чувства другой красавицы, сердце которой пылает ко мне уже на протяжении долгих лет.

О том, что Мадина со своей армией пустынных воительниц на закате вчерашнего дня разбила привал в давно забытом имении в оазисе Пророка, я узнал первым. Ничто не дрогнуло внутри. Я не допустил и мысли, что захочу взглянуть в глаза вольноотпущенной в юности рабыне, которая, словно желая компенсировать недолгие годы своего рабства, выбрала путь воина.

Хоть триста девственниц необычайной красоты пообещай мне кто в тот момент — я бы отказался с легким сердцем, потому как жажда обладания Газаль была моей идеафикс. Азарт кипел в крови. Я ждал, когда моё чистейшее безумие в лице принцессы сдастся. Но даже после её демонстрации покорности все пошло не так.

У моей избранницы было большое сердце. А я всегда считал её эгоисткой, презревшей интересы других. Все, что она ни делала, было очередной стрелой, выпущенной прямо в сердце. И эти удары не составляли шанса относиться к ней как к трофею, красивой игрушке, к поводу отомстить ныне покойному Давуду Аль Махаби за годы гонений и лишений.

Я бежал. Какими бы красивыми эпитетами не оправдывал свое стремление заглянуть в глаза Мадины и утратить разум в её объятиях хотя бы на миг. Пусть это останется лишь моим провалом, о котором никто и никогда не узнает.

Шайтан Пустыни взметнул песок из-под копыт, вставая на задние ноги, и пронзительно заржал. Я коснулся разгорячённой холки дикого породистого жеребца, глядя в глаза, в которых как будто черные тучи сталкивались, сыпали разрядами. У животных не так мало от людей. Меньше минуты пронзительной визуальной борьбы, и скакун склонил голову, признавая своего победителя.

— Так-то лучше, — перекидывая через седло бурдюки с водой, изрёк я. — Прокатимся, дружище…

…Ласковое солнце с каждой минутой становилось все жарче и неистовее. Бескрайняя пустыня сливалась в белоснежный океан с неподвижными волнами песков. Редкую растительность верблюжьей колючки неистово трепал ветер, свистел в ушах.

Шайтан Пустыни несся сквозь барханы. Он покорялся только мне и моей воле. В этот момент мы были с ним едины — каждый несся сквозь палящее солнце и зной к своей свободе. Скакун — к просторам пустыни, а я — туда, где надеялся найти если не покой, то хотя бы его тень.

Путь был неблизкий. Коварство пустыни никогда меня не пугало. Лишь спустя несколько часов быстрой скачки по пескам и барханам, когда тегельсмут запорошило песком, вдали, словно мираж, проступили очертания высоких пальм. Даже сквозь жар я ощутил свежесть влаги на коже.

Редкий путник достиг бы поселения и моей резиденции у подножия гор без особых карт и сопровождения; что уже говорить о затерянном в отдаленном уголке пустыни оазисе и скрытом в нем доме. Этого вообще не было ни на одной из карт.

Звуки восточной музыки — но не той мелодичной и утонченной, что пробуждает чувства и страсть — доносились рваными обрывками от непостоянного ветра. Мелодия войны. Такой же неистовой и рефлексивной, как душа Мадины.

Километр. Вот тут следовало проявить осторожность. Для того, чтобы это понять, нужно было знать пристрастия темноволосой дочери пустыни.

Ей было совсем мало лет, когда туареги- работорговцы захватили небольшое поселение у подножия Пыльной Гряды. Мужчин истребили, потому как в те дни был спрос на рабов-воинов, а не на мирных землевладельцев. Убили мать Мадины прямо на глазах у девчонки. Сестре повезло меньше. Её продали на север, и до сих пор попытки найти и выкупить были обречены на провал.