Бездна - Никитин Юрий. Страница 2

Он взглянул с тем же сожалением умудрённого жизнью человека, что разговаривает с молодым дурнем.

– Тебе не понять, вьюнош.

– А тебе? – спросил я.

На миг в его глазах мелькнуло смущение, спросил уже другим голосом:

– Чем обязан такому срочному визиту?.. Ты в голограмме?

– Реален, – буркнул я. – Мир меняется, Гавгамел. Нужно собраться нашему комитету.

Он не охнул, как я ожидал, но брови приподнялись, а глаза чуточку расширились.

– Что? – переспросил он прежним набатным голосом. – Неужели…

Я кивнул.

– Да. Где Новак и Явтух?.. Что-то с ними нет связи.

Он чуть помрачнел.

– У меня тоже. Уже с месяц. Свяжись лучше с Южанином и Казуальником. Они, правда, живут по старинке, никакой мыслесвязи, но лучше начни с Южанина. У меня к нему прямое окно. Хочешь?

– Куда угодно, – огрызнулся я, – только бы отсюда, мазохист.

Он ехидно оглянулся.

– Вон там, у той красной стены, видишь?

Я оглянулся, туда шагов десять, идти по тонкой корочке застывшей лавы, отсюда в щелях видны стремительно двигающиеся под ней потоки расплавленного железа.

– Ну ты и гад, – сказал я с сердцем. – Мог бы и ближе поставить. А мне надо ещё Аркашу и Тартарина предупредить. Где они сейчас?

– Аркаша в Версале, – сказал он, – но лучше сперва к Южанину. Он тоже обрубил связь. Не знаю, зачем?

Я смолчал, кора магмы как тонкая льдинка, уже пугающе потрескивает под ногами, сердце замерло в ужасе, в щели и окошки зрю под ногами не просто потоки, а багрово-красный океан с оранжевыми прожилками.

Сердце вообще остановилось, тоже боится услышать хруст, после которого корка проломится, и мы с ним вместе рухнем в этот огненный ад.

Внизу иногда булькает, на поверхность выныривают то ли всплывшие куски скалы, то ли плавники чудовищ, живущих в вечно кипящей магме.

На той стороне я повернулся к Гавгамелу, он победоносно улыбнулся, вскинул руку, демонстрируя рельефную мускулатуру, которой позавидовал бы и Геракл, вытянул пальцы и резко взмахнул сверху вниз.

В шаге от меня с треском разошлась щель в пространстве. Я поспешно вдвинулся, уже чувствуя аромат свежего воздуха и приторно сладкие ароматы изысканных цветов.

Здесь сказочно прохладно, воздух чист и свеж, как в своё время сказал Тургенев, как поцелуй ребёнка, небо уходит ввысь, прямо бездна какая-то немыслимая.

Я с удовольствием мощно вдохнул, то ли во мне выветрилась вся романтика, так красиво зовут юношескую дурь, то ли не те гормоны, но не представляю, как бы я вот стал создавать скалы, чтобы потом их «лупать». Если раньше существовало такое уродство, как спорт, то там хотя бы понятно: спортовики как бы расширяли возможности человека.

Хотя, конечно, то возможности не человека, а животного, в теле которого всажен человек, но хотя какая-то отмазка, да и мощную мускулатуру иначе было не приобрести, а для самок всегда было важно, чтобы их самец был сильным и нагибал других, но сейчас… зачем?

Понимаю, переел сладкого, но всё-таки в такую крайность… гм…

Глава 2

По дорожкам исполинского сада Южанина грациозно бродят диковинные животные, что-то вроде газелей, но ещё изящнее, у них глаза уже не глаза, а глазища, впятеро крупнее, почти на грани, а то и за гранью карикатурности.

Одно подошло, подставило шею. Я безучастно чеснул пару раз, и животное интеллигентно удалилось, в то время как простое лесное продолжало бы подставлять спинку и нахально настаивать, чтобы почесал ещё.

В сотне шагов дальше фонтан, окруженный бассейном, в центре фигура Геракла, разрывающего пасть писающему мальчику.

Водяные струи бьют высоко в небо тугими струями, там распыляются на мириады сверкающих в солнце алмазиков, те зависает надолго, а потом медленно и неохотно опускается к траве.

Я ускорил шаг, давно так много не ходил, даже покалывание в голенях чую, хотя с чего бы при наших возможностях. В черепе мелькнуло раздраженно-брезгливое насчет брынцаловщины, слишком пестро и ярко, хотя большинство строений Южанин слизал с индийских и восточных храмов, но перегрузил драгоценными камнями исполинского размера, хотя какие драгоценные, в мире давно нет ничего драгоценного, если брать во внимание материальные вещи. Хотя в духовном тоже, но по слухам, ещё где-то и какие-то есть, хотя новые уже не возникнут, что как бы нехорошо, зато здорово.

В стороны идеально ровными лучами расходятся широкие дорожки, по обе стороны генетически измененная трава, вырастает всего на сантиметр, сто лет не сохнет, не гниет и не ломается, такие же зелёные бордюры с обеих сторон, только повыше, а сама дорога, что легла под ноги, повела к исполинскому храму, действительно величественному и прекрасному, если бы Южанин не испоганил россыпями бриллиантов, изумрудов и рубинов размером в человечью голову, это чтоб были видны издалека.

Еще раздражают длинные светящиеся гирлянды между колоннами, назначения их не понял, наверное, Южанин так выражает свое понимание искусства. Если что-то строится абсолютно бесполезное, то это предмет искусства, знаем.

Южанин, неприлично толстый и в тоге римского сенатора, выехал навстречу на роскошном диване с золотыми ножками, но слез, тяжело и развалисто шагнул навстречу, раскидывая жирные руки с растопыренными розовыми пальцами, похожими на свежесваренные сосиски.

– Тютюн, – сказал он тонким голосом оперного тенора, – Давно тебя не видел!.. Прекрасно, мы как раз тут собрались обедать, аки лукуллы хреновы.

Я покачал головой.

– У тебя и так харя вот-вот треснет.

– Хорошего человека должно быть много, – сообщил он. – А я хороший, вот сколько мобов, а никого не бью, ты же сейчас от Гавгамела?.. Только чещу и глажу! У меня все в мире и согласии. Даже комары не кусаются!

– У тебя комары?

Он ответил с довольным смешком:

– Ещё какие!.. Есть с воробья в размахе. Но все на соке трав, его много, на стадо слонов хватит. А что ты, против комаров?. Они такие красивые!.. Изящные, я бы сказал. Чувствуется в них чеховская интеллигентность.

– Если не кусаются, – сказал я, – то да, изящные, согласен. Аристократы!

– Пойдём, – предложил он, – в зале накрывают столы.

– Пойдём, – согласился я.

Вообще-то последний раз я ел где-то с неделю тому, был в гостях у Аркаши Ламмера, а так я к еде равнодушен. И мне всё равно, за счёт чего всегда тот же вес, а нажраться не тянет. Так однажды восхотел, и это было организмом принято к сведению.

Он взгромоздился на диван, тот даже ножки укоротил, чтобы властелин опустился на лож без проблем, а я пошёл своим ходом, на Южанина поглядывал искоса.

Жрун и гурман, лукулловец, толстый, как Анна Каренина и Гамлет, но двигается с их же лёгкостью, часто хохочет, рассказывает анекдоты, всегда сыт и весел, нос в табаке. Когда-то был хорошим программистом, но стремительное развитие технологий и его ухитрилось оставить на обочине, хотя, подозреваю, сам виноват, успокоился, слишком погряз в удовольствиях, забыв, что удовольствия бывают не только ниже пояса и в роскошных застольях.

В нашей компашке был ещё Инфарктник, тоже программист, уступал по классу Южанину, но упорно вгрызался во всё новое, женщинам и жратве уделял не больше времени, чем того стоили, рос по левлам, сейчас где-то среди сингуляров, вряд ли помнит о таких тараканах, как мы и каким был сам.

Я вздохнул, у всех у нас свои причины, почему мы здесь, а не там.

Перед входом во дворец, у самой нижней ступени, из ниоткуда возник широкий стол, накрытый белоснежной скатертью с красными цветами по свисающим до земли краям, высокая узкогорлая ваза с пурпурными георгинами, во все стороны покатили расширяющиеся круги низкобортных тарелочек с изысканными, как предполагаю, блюдами.

Я уловил запах жареных лебедей, перепелок, ещё чего-то мелкого, Южанин мясоед, даже рыбу потребляет редко, не говоря уже о съедобных травах.

Он повел царственным жестом.

– Садись. А то в дом переть далеко.