Улица младшего сына - Поляновский Макс. Страница 25

— Это я передразнивал, — еле слышно признался Кленов.

И опять Донченко тихо добавил:

— И я немного тоже…

— А я… — сказал Володя, — я тогда на них не повлиял, а стал сам… Моя фамилия Дубинин Владимир, — неожиданно закончил он и поднял голову, прямо глядя в лицо учителя. — И мы вас очень просим, чтобы вы с нами занимались по истории!

Ефим Леонтьевич беспомощно развел руками. Пиджак на груди у него раскрылся, обнажив что-то привязанное полотенцем — круглое, красное, булькнувшее водой. Поймав удивленный взгляд ребят, Ефим Леонтьевич обеими руками запахнул пиджак и извиняющимся голосом забасил:

— Это пузырь у меня тут с холодной водой. Сердце у меня, ребята, немного пошаливает, горячее чересчур… Вот я его и решил остудить. А теперь уж не надо! — И он словно из груди вырвал пузырь и отбросил его на стул. — Я, ребята, из той породы чудаков, о которых один поэт сказал: «Извиниться перед таким — значит стать его лучшим другом…» Ну, вообще-то пустяки. Раз, говорите, заниматься — так все в порядке. Будем заниматься, друзья.

— А в музей сходим? В лапидарий, на Митридат пойдем? — осторожно поинтересовался Володя.

— И в лапидарий пойдем, и на Митридат пойдем, и все облазим, и все будет хорошо. Верно, друзья?

И мальчики вместе со Светланой восторженно, раскатисто гаркнули:

— Верно!

Едва очутившись в темном дворе, друзья принялись от радости колотить друг друга и толкаться, а потом, обнявшись, плечом к плечу зашагали вниз по крутым темным улицам, распевая во всю глотку песню из кинокартины, которую они видели только в прошлое воскресенье:

Дома уже начали беспокоиться, когда на лестнице заскрипели перила, хватаясь за которые Володя в три приема перемахнул через все ступеньки, и вот он сам появился в зале с довольной, улыбающейся физиономией.

— Ну? — спросил отец, загораживая ладонью, как щитком, глаза от стоявшей возле него настольной лампы. — Грех с души, душа на место?

Володя уже расстегнул пальтишко: под ним алел пионерский галстук.

Глава VII Научная экспедиция

Это случилось вскоре после того, как Ефим Леонтьевич выполнил свое обещание и сводил весь класс в лапидарий.

Удивительные вещи открылись перед маленькими экскурсантами во время посещения музея. Прежде всего оказалось, что название «лапидарий» происходит от слова «ляпис», что по-латыни обозначает «камень». Поразительное дело: сколько раз Володя и его товарищи лазили по склонам Митридата, видели серые рубчатые колонны музея, иногда, разглядывая картинки в учебнике старших классов, находили на страницах изображения зданий с такими же колоннами и удивлялись, сколько везде было лапидариев. А оказалось, что музей в их городе по архитектуре своей скопирован со старинного греческого храма Тезея и внутри него хранятся источенные временем каменные плиты, надгробия, драгоценные для ученых, знаменитые на весь мир.

Самые озорные притихли, когда Ефим Леонтьевич вместе с руководителем музея — смуглым и светлоглазым человеком с седыми, коротко подстриженными усиками — повел ребят мимо монументов, гробниц, каменных ванн и плит, огромных кувшинов — амфор и пифосов, внутри которых можно было бы поместиться целому пионерскому звену. И странно было думать, что все эти вещи сделаны руками людей, которые жили тут же две с лишним тысячи лет назад. Диковинные украшения, искусно вырезанные на камне цветы, узоры, боги, галеры, изображения грифонов (львов с орлиными головами), фигуры воинов, угловатые греческие буквы, обломки каменных скамей — все это хранило следы давно прошедших веков, когда Керчь была еще Пантикапеем, а Камыш-Бурун звался очень смешно — Дия-Тиритака. Но и тогда, в те далекие времена, в каменоломнях добывался светлый ракушечник, и из него строили города, дома и храмы. Из того же камня и теперь был выстроен город.

Володя осторожно обходил ноздреватые полустершиеся камни, каждый из которых имел свою тысячелетнюю историю, а Ефим Леонтьевич рассказывал о древних войнах, от которых дрожали камни Пантикапея, о жестоком царе Митридате, имя которого приняла гора, где теперь стоял музей. Рассказал Ефим Леонтьевич о солнцеголовом Савмаке — отважном вожде восставших в Пантикапее скифских рабов, которые сделали его, тоже раба, своим царем. Держава Савмака простиралась почти на весь Босфор, но Савмак пал в неравной борьбе с Митридатом.

Володя сразу возненавидел Митридата… Но тут он узнал, что почти в те же годы один из римских полководцев, которые назначались сенатом Рима для борьбы со Спартаком, не мог прибыть по назначению, потому что воевал с Митридатом. После этого Володя кое-что простил владыке Боспорского царства, который хоть немножко помешал римлянам в борьбе со Спартаком.

Так открывались в мире какие-то ошеломляющие связи, о которых Володя даже и не подозревал раньше, как ни задумывался он, когда был совсем маленьким, над связью, что существовала между градусником в детском саду и пометкой отца в каменоломнях…

Глядя на высеченные в камне буквы, Володя опять вспоминал про закрытое теперь подземелье, где осталась на камне памятка, вырезанная отцом в дни его славной молодости. «Вот так когда-нибудь тоже вырежут тот камень, положат в лапидарии, придут люди и прочтут: „Н. Дубинин, И. Гриценко, 1919“. И увидят люди звезду о пяти концах. И поймут, какие храбрецы бились в камнях в 1919 году нашей эры…»

Володе понравилось, что сотрудник музея говорил о прошлом так, будто он сам только что был во владениях Митридата, беседовал с рабами, пробовал вино из амфор, зажигал светильники, присутствовал при ссоре Митридата с сыном…

И хотя на сотруднике музея была серая толстовка, из кармана которой торчал карандаш, а на ногах сандалии «Скороход», верилось, что он бы не заблудился на улицах Пантикапея и в случае чего дотолковался бы с древними, и Савмак или сам Спартак приняли бы его как своего человека. А когда он рассказал, что высокое плоскогорье и гребень холмов, начинающийся вершиной Митридата, тянутся до самой Феодосии, где сейчас идут раскопки, Володя сразу решил, что необходимо посмотреть и эти раскопки, и где кончается гребень, идущий от Митридата. Однако когда он сказал об этом Ефиму Леонтьевичу, тот объяснил, что поездка такая — дело хлопотливое, отнимет немало времени, и если уж предпринимать ее, то разве только в дни каникул. Да и надо еще сначала кое-что пройти в классе по учебнику, прежде чем пускаться в археологию.

Но Володя не любил откладывать исполнение своих замыслов надолго. Через день у него дома состоялось совещание с Мишей Донченко и Аркашей Кругликовым. Донченко «огласился сразу, услышав план Володи, но тихонький Кругликов стал говорить, что ему потом влетит дома. Кроме того, ни у него, ни у Донченко не было денег на поездку.

— Эх, люди вы! — рассердился Володя. — Люди для науки ничего не жалели, а вы… «дома влетит, денег нет»! Скопидомы!.. Ладно, я вас везу.

— Как так — везешь?

— Очень просто. На свой счет.

Володя подошел к своему столу и снял с него гипсовую копилку, отлитую в форме зайчика. Копилку эту подарила Володе Алевтина Марковна при его поступлении в школу, когда она ему пожелала «громких успехов, тихого поведения, сундук денег, золотой берег, сто рублей на мелкие расходы». Тогда же она взяла с Володи слово, что он будет терпеливо копить деньги, бережно хранить копилку и не отобьет донышко раньше чем через три года.

Володя поднес копилку к уху и потряс ею. В зайчике зазвенело, забренчало, затукало.

— Слышали?

И мальчики долго трясли копилку, по очереди припадая к ней ухом, чтобы убедиться, как велик капитал, бренчавший в зайчике.

— Я даже и сам не знаю, сколько у меня там. Я хотел на часы накопить к тому году. Ну, раз решил — не жалко.

— Володя, может, не стоит? — попытался остановить его Аркаша Кругликов. Самовольная экскурсия в Феодосию не слишком его радовала. Дома Аркашу держали строго. Но авторитет Володи был для него тоже непререкаем.