Самый завидный подонок (ЛП) - Мартин Анника. Страница 31

Ни одна из его привязанностей не настоящая, вот что мне нужно помнить. В конце концов, он нанял частного детектива. Он думает, что я мошенница.

Я нечто гораздо худшее. Я Вонда О'Нил.

И снова я вспоминаю фотографию, на которой я улыбаюсь всему миру с такой надеждой, размноженную миллион раз через Twitter и Facebook с подписями «Я лживая шлюха».

Иногда, прямо перед тем, как выйти утром на улицу, чтобы встретить автомобиль, я произношу небольшую подбадривающую речь. Я напоминаю себе, что мне не нужна команда Локка.

Я управляю гигантской компанией и имею доступ ко всем деньгам, которые только могу пожелать. Я разъезжаю в лимузинах буквально с самым сексуальным мужчиной в Нью-Йорке, но почему-то я все еще та оголодавшая девушка, которая смотрит с улицы, прижавшись носом к окну пекарни, желая чего-нибудь.

Хотя бы крошку.

Генри похож на самого горячего и обаятельного продавца пылесосов, который когда-либо приходил к вашей двери. И вы приглашаете его войти, позволяете ему показать вам пылесос, насколько хорошо он очищает и как работают все насадки. И вы видите, что он любит этот вакуум, и его любовь к вакууму делает его безумно желанным. А вы, ребята, смеетесь и весело чистите ковер. И это очень мило.

И ты все время твердишь себе, что дело не в тебе — он просто хочет продать тебе этот пылесос. Это его единственная цель! Вот только вспоминать об этом становится все труднее и труднее.

Может быть, иногда, когда он мастерски меняет эту насадку своими удивительно умелыми руками… или когда он улыбается тому, что вы сказали, а вы смотрите в его великолепные голубые глаза и получаете это щемящее чувство в груди — в эти моменты вы начинаете верить, что, хотя он пришел продать вам эту вещь, возможно, вы ему начали нравиться.

Тогда вы ненавидите себя за то, что доверчивы, потому что, привет, он самый завидный подонок в Нью-Йорке, а вы даже не входите в топ-миллион холостяков.

На самом деле, ты едва ли подходящая холостячка для любого холостяка, если только холостяк, о котором идет речь, не является строчащим стихи служащим автостоянки с проблемами самооценки или младшим кондитером с восемью соседями по комнате и одержимостью видеоиграми, или поваром/музыкантом/студентом, не то чтобы это подводило итог моим последним трем годам знакомств.

***

Одна из самых трудных вещей в общении с Генри — это то, как он умеет проникать в меня и вытягивать из меня Вонду. Иногда провоцируя меня на это. Иногда он очаровывал меня своими вопросами, шутками и бесконечным интересом к моему мнению.

— Я знаю, что ты делаешь, — наконец говорю я ему за обедом, после еще одного дня, когда узнала, как удивителен «Locke Worldwide», после еще одного дня, когда стала свидетелем того, как он играет роль свирепого защитника, которым восхищаются все. Сегодня мы не взяли Смакерса.

— Помимо якобы поддельного соблазнения? — он разламывает пополам лепешку и протягивает мне большой кусок, потому что, оказывается, мы оба сильно любим лепешки.

Я беру ее, вспоминая, что он говорил о своих руках.

Больше понравятся, когда окажутся у тебя между ног. Ты придешь ко мне. Я доставлю тебе удовольствие. Я помечу каждый дюйм твоей кожи.

Излишне говорить, что у моего вибратора в последние дни было много работы.

Он изучает мое лицо с непроницаемым выражением. Он иногда так делает. Как будто он хочет узнать меня. Понять меня. Снова и снова я говорю себе, что это не реально, но это так приятно.

И я хочу поцеловать его. Я хочу нажать «ВПЕРЕД» для нас. Я хочу ударить по этой кнопке так сильно, чтобы он прилетел ко мне. Я хочу, чтобы он пометил каждый дюйм моей кожи. Я не знаю, что это значит для него, но я хочу этого.

— Ты знаешь, что я делаю? — спрашивает он. — И что же?

— Ты хочешь, чтобы я полюбила компанию так же, как ты, — продолжаю я беззаботным тоном. — Ты не можешь вырвать ее из моих цепких когтей, ты не можешь соблазнить меня, так что ты делаешь кое-что получше. Пытаешься вызвать жалость.

— Не стоит сбрасывать со счетов ту часть, где я тебя соблазняю. Это все равно произойдет.

— Эм, — произношу я, и внутри все сжимается. — Ты, наверное, думаешь, что все женщины готовы умереть за твои волшебные причиндалы.

— Не все, — небрежно отламывает он очередной кусочек лепешки. — Только те, с которыми я трахался.

Глоток.

— И к твоему сведению, твое соблазнение не преследует определенной цели. Я бы соблазнил тебя, даже если бы у тебя был только собачий галстук-бабочка на Etsy. Хотя, на самом деле, я должен сдать тебя за жестокое обращение с животными. Поэтому ты надела галстук на Смакерса?

— Ему нравятся его маленькие галстуки-бабочки.

— Поверь мне, — говорит Генри. — Ему не нравятся маленькие галстуки-бабочки.

— Я думаю, ты просто ревнуешь.

Его глаза сверкают:

— Ты так думаешь?

— Может быть, я сделала его для тебя.

— Моя шея очень толстая, — он понижает голос. — Тебе понадобилось бы много блесток.

Я фыркаю, но не смотрю на него. Я не хочу видеть, как его улыбка для камер направлена на меня.

— Ты пытаешься показать мне, насколько компания важна для всей твоей семьи. Чтобы я не разрушила ее. Ты думаешь, что я уничтожу компанию, но тебе не о чем беспокоиться. Все будет хорошо.

— Я не думаю, что ты уничтожишь ее, — говорит он тем голосом, который иногда использует, когда чувствует, что его информация имеет большое значение.

Я хочу ему верить. Его мнение стало для меня важным, как бы глупо это ни звучало.

Я хватаю последнюю лепешку.

— Прямо сейчас я думаю о том, чтобы уничтожить это. Ты не против?

Я поднимаю глаза и вижу, что он смотрит на меня своим невыносимо горячим взглядом. Что он видит? О чем думает?

Я немного отстраняюсь.

— Хрустящая, — говорю я. Моя вынужденная живость предназначена для того, чтобы скрыть безнадежное чувство.

Все становится еще хуже, когда он показывает мне свой самый любимый недостроенный проект: «Морено Скай», бутик-отель в Бруклине, который будет построен в кратере полуразрушенного здания. Он включает в себя множество элементов городских руин в дизайне.

Генри показывает мне опорные балки из восстановленного дерева, плиты восстановленных бетонных стен с граффити 1970-х годов.

— Все это оказалось бы на свалке.

Я провожу пальцем по надписи «Продолжай обитать» на синем.

— Разве люди так говорят?

— Вероятно.

Я понимаю, почему ему это нравится. Это место включает в себя много передовых принципов дизайна из того здания в Мельбурне, которое он так любит. Это можно увидеть по тому, как структура в основном состоит из зелени и привлекательных общественных и частных пространств внизу, а также по тому, как здание набирает массу по мере подъема.

Он показывает мне больше строительной площадки, как они превращают старое в новое.

— Это чертовски круто, — говорю я.

Он протягивает мне каску:

— Мы еще даже не вошли в здание.

— Должно быть, Калебу это не нравится, — говорю я.

— Мне практически пришлось отказаться от своего первенца, чтобы это произошло, — говорит он. — Управляя этим местом, я больше не могу проектировать и строить так, как раньше, или действительно пачкать руки на любом этапе, — он произносит последнее в задумчивом тоне. Как будто он скучает по этому. — Ты должна посмотреть сверху. Давай.

Мы поднимаемся по круглой бетонной лестнице на первый этаж, где будет вестибюль будущего здания. Сейчас это шумное, незаконченное пространство, полное мужчин и женщин, выполняющих разные работы — профессионалы, как он их называет.

С одной стороны — двухэтажная стена, обшитая пластиком. Когда здание будет закончено, здесь будет навесная стена, которая, по-видимому, будет полностью состоять из окон.

Он показывает мне еще старые бревна и искореженную арматуру, которые должны были бы отправиться на свалку, но Генри чувствует, что их можно было бы включить в мебель вестибюля — ему нужно получить пропускную способность, чтобы как-то понять это.