Кремлевский фантомас - Кассирова Елена Леонидовна. Страница 7
Роза Федоровна Порфирьева лежала на кровати на боку лицом к стене с удавкой на шее. Удавка – черный чулок, злобно-озорно завязанный сзади бантом.
9
НЕВЕСТЫ
Костя притих.
В ту ночь они с Катей поссорились. Катя сказала: «Ну и ну». Костя сказал: «Что – ну и ну. При Совке всегда и везде так было». Катя сказала: «В нашем доме чулком не душили». А Костя: «В вашем доме ели живьем». – «Твой дом – кладбищенский гадюшник». – «А твой – кладбищенский хлев».
Катя обиделась на правду. После института отстояла право жить без родителей и снимала самую дешевую квартиру на всю библиотечную зарплату в доме «гостиничного типа» у черта на куличках у Митинского кладбища.
На словах «кладбищенский хлев» Катя встала, сложила сумку и уехала.
Начиналась очередная рабочая неделя. Горожан в июне убавилось, туристов прибавилось. Небо свежее, высокое. Праздная вселенная словно гуляет по городу. От вселенского холода неуютно.
Касаткин проверил бабушку, надел старую косуху и поехал на службу.
В этот день и следующие, как нарочно, совсем не было новостей. Активность политиков и тусовки угасала.
Костя равнодушно подготовил обзор последних думских решений, потом описал, в чем красовались депутат Неженовский и генерал Беледь на последнем в этом сезоне «Лебедином озере».
Наконец, сообщил он о двух насильственных смертях в собственном великом доме-дворце.
Но работал Касаткин рассеянно. Всё, казалось, далеко. Даже экран компьютера – точно за три километра.
Костя думал о пятничном послании по е-мэйлу – «Знай наших», но так ничего и не придумал. Для успокоения он всё списал на шутку. Спросил было у Борисоглебского: «Ты шутил?» – «Нет».
Что ж, ладно. Анонимных шутников достаточно.
Костя всё же проверил – адресат какой-то «промхим…чего-то… техмаш». И Костя отступился.
Фантомас тоже затих. А если бы и нет, черт с ним, хулиганом. Все же красть брюлики лучше, чем душить и травить старух.
Костя сам стал думать по-стариковски. «До чего же люди разные, – говорил он серьезному немцу Паукеру. – Каждому, видите ли, свое. Стервятники все, мародеры». Больше резонерствовать было не с кем. Борисоглебский не интересовался низменными предметами.
Домой Касаткина не тянуло.
Маняша возилась с бабушкой. Бабке кончили делать уколы, ей стало лучше, но говорила она невнятно и не вставала.
Домашние новости рассказывали Косте Фомичевы.
Эксперты отработали в квартире у покойной Порфирьевой. Минин говорил с генеральшей, с Маняшей, с Тамарой Барабановой, с Леонид Иванычем Ивановым, с Блевицким, с Потехиными и Кусиным. Опять следователь просил паспорта, переписывал паспортные данные в протокол, расспрашивал.
Физически среди порфирьевского окружения подозрительны все, кроме Касаткиных, Костиной девушки Кати Смирновой и Фомичевой-старшей. Бабушка не встает – свидетельство врача, а Кости, Кати и Лидии Михайловны у Порфирьевой не было. Остальные были.
Минин выяснял, кто уходил в то воскресенье от старухи последним. Уходила Барабанова. Старуха якобы еще была жива: сердилась, потом закричала вдогонку: «Постой, дура». Но Барабанова ушла. Но старуха могла встать, открыть потом.
Рассуждения здравые таковы: кому выгодно? В принципе, любому.
Выгодно Барабановой. Та могла отравить няню Паню, но душить старуху ей не резон.
Выгодно Иванову. Но ему не резон – травить Паню. Ведь старухи – не мафия.
А вообще, у Порфирьевой есть что взять любому.
Маняша – нищая, ей дорогие безделушки унести на продажу хорошо. Украсть, кстати, может всякий. Костя сам крал в детстве гривенники из родительских карманов.
Потехин и Блевицкий, особенно Блевицкий, и вовсе темные личности.
Фомичевы осаждали Костю вопросами.
– Как думаешь, Костик?
– Не знаю.
– Зачем ему?
– Кому?
– Иванову. Над ним же не каплет, – сказала Лидия.
– И потом, он и так слишком под подозрением, – добавила Маняша. – Бизнесмен.
– Ну, это не довод. Даже наоборот, – заключил Костя.
Дни шли. Иванова не арестовывали, видимо, за недостатком улик. Тамару тоже.
Костя не понимал, хорошо это или плохо. Катя все-таки права. Чувство было тягостное. Как никак, дом родной. Малая родина. И Костя – волей-неволей патриот.
Весь июнь Касаткин не знал, то ли работать, то ли утешать слабых женщин.
С бабушкой просто. Утром он говорил, уходя: «Молодец, бабец!» – и передавал эстафету Маняше. Вечерами дружеский чай у Фомичевых на ниве общей беды.
– А где богатая невеста? – спросил во дворе Аркаша.
– Обиделась, – сказал Костя.
– Ну и хрен с ней. У нас и свои с приданым есть. Жаль, старые сыграли в ящик, зато Тамарка осталась. Закурили Костин «Кент».
– У Томки теперь и Гау, и шмау, и шкафцы эрмитажные.
– Тошно, – сказал Костя.
– Да брось, Кось. – Аркаша пустил колечки дыма. – Мы с тобой чистые.
– Старух жалко.
– Да ладно. Раньше тут пачками укокошивали.
– Раньше – открыто.
– Закрыто тоже. Ты в наши подвалы сходи. Наверняка и газовая камера есть. А наверху катапульты – метать «самоубийц» вниз.
Лидию с Маняшей Костя поддерживал по-мужски.
А самого бы кто утешил!
Костя нуждался в женщинах больше всего. Когда долго не было Кати, он искал новых подруг. Маняша, в общем, душевная.
Она хлопочет. Женское трудолюбие Касаткину тоже нравилось. Голова у Маняши опущена. Косица шмыгает, как мышиный хвостик. С косичкой она – как юная дева. Именно. Признаков жизни в ней мало. Оттого она хорошо сохраняется. Не стареет. Лицо почти без морщин. Хотя кожа серовато-рыхловатая, как у всех несчастных.
Да, невеста Маняша не завидная.
Почему, впрочем, не завидная? Женись на ней Костя, был бы династический брак: тоже кровь в ней дом-на-набережненская, голубая.
Костя до сих пор по-советски делил мир на два: мы и они.
Шутка шуткой, – рассуждал брошенный Катей Костя, – но всё же. Женившись по расчету, люди, чаще всего, довольны. Где расчет, там и счастье. Жаль, время не то. Почему-то романтики корысть раньше ценили, а прагматики теперь – нет.
Костя заглядывал Маняше в глаза, когда она стояла рядом с чайником, задевал боком, вставая из-за стола, и накрывал рукой ее руку. Но нет, Маняша не искрила.
А Катя искрит? Он сказал – «хлев», а она сразу обиделась. А сама ведь первая раньше осмеивала. А он сказал любя.
Любя, долго обижаться на «хлев» не будешь.
Но в Костином доме, и правда, воздух был хоть и с набережной, а отвратителен.
Надышал в Доме на набережной убийца.
И Касаткин сидел у Маняши, утешался разговорами. Не секс, так слово. Какая, в конце концов, разница. Было бы лекарство.
А Маняша смотрела телевизор и рассуждала вслух.
– Не пойму я идиотов, – говорила она. – Охота им была!
– Была – что?
– Сновать по коридорам, заседать в залах. Зачем?
– Им интересно.
– Интересно вытирать чужую пыль? Можно подумать, своей дома мало. Набегут, нагалдят, говнюки. Зачем?
– Ну, ты няня Паня номер два, няня Маня. На экране, как нарочно, писатель Радзинский не к месту заговорил тонким голосом.
– Видишь, стул протирает.
– Он работает для тебя.
– Мне не надо.
– Ну, для себя.
– Неужели у него ничего не болит?
– Значит, не болит. А здоровым надо чем-нибудь заниматься.
– Зачем? Здоровье девать некуда? Костя вздыхал и упирался глазами в Маняшину серую блузку. На воротнике приколота была допотопная брошь – большой янтарь с мушкой внутри. Возможно, старинный подарок сбежавшего кавалера.
Вот и думай, кто лучше: хорошая, но убогая подруга или плохая, но классная.
10
ЗАХОДИ, ГОСТЕМ БУДЕШЬ
Костя весь месяц встречал Минина во дворе, в подъезде, на лестнице. Опять поговорил с ним у себя.
Обсудили Потехиных, Иванова, Блевицкого, женщин. Даже Джозефа помянули. Не стесняясь, Касаткин рассказал только про ссору с Катей из-за «гадюшника-хлева». Сплетничать про соседей Костя стыдился по-прежнему.