Вверх тормашками в наоборот (СИ) - Ночь Ева. Страница 35

Конечно же, они припёрли клетки. Потрясали ими, как боевыми трофеями, гордились собою неимоверно. Ещё бы. Сделали полезное дело.

— Какие вы молодцы! — искренне похвалила я мужчин, наблюдая, как они раздуваются от гордости и собственной значимости.

Сорокоши поняли меня давно. Ждали только команды.

— Тяните их живыми! Не душить! — напутствовала я котов, что нацелили вверх свои ушные и хвостатые антенны с помпонами и азартно скребли когтями каменистую землю.

Когда сорокоши начали сносить к клеткам мышей (здесь их называют пискликами), к нам подтянулись другие мужики, меданы, дети, пёсоглавы и Мила с Иранной. Вся долина, затаив дыхание, смотрела на диковинку.

— Нам никогда в голову не приходило держать пискликов в неволе, — пробормотал Геллан. — Как просто, оказывается… Другой взгляд — и всё меняется. Мы пробовали ловить мелких зверьков, но этим обжорам еды нужно много, а бесконечные поиски еды выматывали…

— У нас мышами в зоопарках кормят животных. Выращивают специально. Вот я и подумала…

— Зоопарках?..

— Ну, держат разных животных в неволе и показывают за деньги.

— И кто-то на это смотрит?.. — Геллан наморщил лоб, пытаясь понять, как такое может быть.

— Конечно. Животные — разные. Живут на всех концах Земли. Туда не доедешь просто так. А в зоопарке можно посмотреть животных очень близко.

Он кивнул.

— Вы же едите коров. Почему же нельзя разводить мышей на еду ткачикам? Клетки, конечно, надо будет усовершенствовать. А ухаживать за пискликами могут дети.

Пока все вокруг галдели, ахали да охали, глядя, как коши таскают мышей, я поговорила с кузнецом и рассказала, какие нужны клетки для пискликов. Хороший такой дядька оказался, этот угар. Здоровенный, бородатый, алый-алый, как Ивайя.

— Он их отец, — негромко сказал Геллан, когда я закончила махать руками, пытаясь объяснить, чего хочу.

— Чей их? — не поняла я.

— Ивайи и Пиррии. Они сёстры.

В общем, ему удалось меня удивить. Челюсть с грохотом упала на землю, а я не успела даже сделать вид, что всё путём, в порядке вещей.

Мужской пол прибывал. Видимо, надоело им бездельничать, а тут такие дела творятся… А может, мои знакомцы разнесли мою пламенную речь и её уже расхватали на цитаты.

И я решилась.

— Времени остаётся всё меньше. Нужно построить новые дома и укрепить старые. Ткачики одни не справятся. Им тяжело добывать твёрдый мейхон.

— И что ты предлагаешь?

— Предлагаю заняться этой тяжелой работой.

Мда. Меня не поняли. Ржали, как кони. Поголовно. Что им весёлым показалось — не понять.

Я взобралась на недостроенную стену, встала, покрепче расставив ноги.

— Мужики! Представьте, что это — поле битвы. И борьба не на жизнь, а на смерть! Если не вы, то никто! Без вас не будет долины, домов, детей, жизни! И если вы действительно воины, а не фуфло какое-то, то докажите! Сегодня не надо убивать плоть. Сегодня нужно разрушать твердь!

Не помню, что ещё я несла в порыве вдохновения. Только чувствовала: пронимают слова потихоньку. Ей-богу: папа мной бы гордился, ибо вот именно в этот момент, в эти несколько минут по-настоящему поняла, что я — его дочь. Дочь жесткого, не очень уживчивого солдафона, который, однако, умел аргументировать и убеждать даже полутрупов.

Когда я поняла, что они готовы рыхлить мейхон, как бульдозеры, в порыве страсти чуть не поклялась никогда косу не отрезать. Правда, вовремя спохватилась. Папа, один — ноль в твою пользу. Но с косой я погорячилась, да.

Я пошатнулась. Геллан тут же подхватил меня со стены, не дал упасть.

— Что ты с ними сделала, Дара?

— Ничего. Стратегия и тактика. Нажать на самые болевые точки и жать до тех пор, пока не брызнут слёзы или кровь. В этом заключается ораторское искусство.

— Похоже на колдовство.

— Вы тут все помешались на колдовстве. Так помешались, что не можете понять очевидного: вовремя сказанные правильные слова — дороже золота и выше чудес.

Что-то распирало меня, как дрожжевое тесто в тёплом месте. И когда я это поняла, успокоилась. Всем нашлось дело: дети помогали кошам упаковывать мышей в клетки. Меданы смотались в деревню и принесли инструменты. Ткачики радостно метались по местности и находили мейхоновые залежи. Мы обкладывала эти места мелкими камнями, а мужики с азартом начали рыть.

На самом деле, мейхон не такой уж твёрдый оказался. Они крушили его, как обычный песок, без особых усилий, играючи. Откуда-то появились полуголые мохнатки с золотой кожей и возили мейхон поближе к недостроенным домам.

Обедали тут же, на стройке. Еда на свежем воздухе такая вкусная…

К вечеру появились первые "правильные" клетки для мышей, а на стройку пришли ещё два ткачика. Грязная, уставшая, припорошенная, как и все, рыжим мейхоном, я поняла: за стройку можно не переживать. Дальше будет только лучше. Особенно, когда сообразила, что некоторые детишки неплохо чувствуют ткачиков и вполне могут ими управлять, как надо.

За ужином я клевала носом. Кто-то заботливо укутал меня в плащ с капюшоном: под вечер похолодало. Может, я уснула бы тут же, у костра, если бы не тихий разговор, который моментально сдул и сон, и усталость.

Глава 27. Ночной разговор. Дара

Костёр потрескивает и, заигрывая с ветром, пускает ввысь лучистые искры. Они похожи на звёзды, но ближе и понятнее, проще и не обещают ни тайн, ни открытий. Просто вспыхивают и гаснут, позволяя любоваться своей кратковременной красотой.

— Ты где Дару потерял, Геллан? — это Иранна подаёт голос.

— Где-то рядом. Я чувствую её.

— Не слишком доверяй чувствам, сынок. И… неплохо бы не упускать девочку из виду. Здесь слишком всё чужое для неё. И опасное. Если ты понимаешь, о чём я.

Мне кажется, я вижу, как Геллан сжимает челюсти. Я сижу спиной, а они совсем рядом. Поворачиваться не хочется, выдавать себя не хочется. Пытаюсь не шевелиться, превратиться в остывшую головешку, частью угасающего костра.

— Понимаю. Не нагнетай, Иранна. И так… слишком много всего в кучу.

— Равновесие качается, Геллан. Всё указывает на опасность. Сегодня меданы на все голоса рассказывали про черный снег, что упал с небес.

— Пиррия. — коротко припечатывает Геллан не задумываясь. — Она любит всякие эффектные штучки.

Иранна устало вздыхает:

— Ты слеп, сынок. Не видишь очевидного. Вы росли вместе. Ты знаешь силу её дара. И мог бы понять: её возможности не настолько мощные, чтобы сотворить такое. Кто-то или что-то подпитывает её ненависть. Небесный груз, ухайла, стило в столе… Черный снег, Жерель… что дальше? Круг сжимается в этом месте, понимаешь?

— Только не говори, что Дара всему виной. — голос Геллана резок. Кажется, он злится.

— Она небесный груз. И не зря досталась тебе, хотя Пиррия знала раньше о небесных воротах из видения ли, предчувствия ли… Дара не вина и не причина. Она здесь как раз потому, что появились все эти знаки и пошатнулось равновесие…

Иранна говорит тихо, будто сама с собой. Голос то переходит на шёпот, то прерывается до свиста. Она видится мне старой усталой птицей с истрёпанными перьями, красными воспалёнными глазами и пересохшим горлом: каждый звук даётся с трудом, царапается, и нет рядом воды, чтобы смягчить эти хрипло-свистящие звуки…

— Ты говоришь о ней, как о неживом предмете.

Я не думала, что у Геллана может быть такой противный голос. Враждебный и неприязненный. Интересно, каково это: спорить с Иранной?

— Она и есть предмет, малыш. Ты только не понимаешь ещё этого. Она фигура на теле Зеосса. Исполнит свою роль и… боги вернут её назад. А может, она навсегда останется здесь. В этой земле. У небесных грузов — разная судьба. Что-то появляется из ниоткуда и уходит в никуда. Что-то рассыпается в прах. Воруется, переходит из рук в руки, а через время всё равно теряется и исчезает…