Неправильно, но сладко (СИ) - Зайцева Мария. Страница 3

Я покорно раскрываю рот для поцелуя и зажмуриваюсь… Все неправильно… Но так сладко…

Он целует сладко, он держит сладко, он раздевает тоже сладко!

Рычит что-то тихим, воркующим голосом, словно успокаивает, настраивает на правильный, нужный лад, и эти звуки отдаются во мне, резонируют, словно я — не человек, а инструмент, скрипка, гитара, короче, что-то из струнных, и теперь он грамотно настраивает меня для своей игры…

Мне хорошо, очень хорошо, так, как, наверно, никогда и ни с кем не было. Растерянность, ощущение неправильности ситуаиции, все растворяется в животном восторге тела, в радости предвкушения. Потому что если он так трогает, то как же тогда тра… То есть, любит?

Это же должно быть что-то нереальное?

Уже по одним этим мыслям, бешено мечущимся в голове, становится понятно, до какой степени я не в себе, до какой степени ошарашена и растеряна.

И возбуждена.

И мой спасенный мужик этим вовсю пользуется, умело распаляя еще сильнее, делая беспомощное перед его властью тело еще более послушным, податливым.

Он что-то бормочет все время, между поцелуями, легкими будоражащими укусами, ласками, и я радуюсь эгоистично каждому его одобрительному слову, горячему несдержанному дыханию, понимая, что причина этому я. Так приятно быть причиной чьего-то безумия… Это подкупает…

Под ним мне неожиданно хорошо, правильно так, надежно. Вроде, и понимаю, что сильный, что незнакомый, что, если захочет чего-то… жуткого, то не смогу сопротивляться, теперь уже нет… Но в то же время есть какое-то внутреннее понимание, что не захочет… А если захочет, то и я захочу…

Мои ноги, все еще в проклятых сапогах, оказываются наверху, удобно умостившись на широченных плечах.

Мужик копошится внизу, что-то снимая, что-то доставая, рвет зубами конвертик презерватива, погружая меня этими простыми, животными приготовлениями в ощущение лихорадочной дрожи, возбуждения.

Я не могу ничего говорить, только наблюдаю за этим безумными от превкушения глазами.

Вниз не смотрю, что-то страшно. Это слишком даже для меня…

Не его глаз диких вполне хватает, что все по полной программе ощутить, осознать. Принять.

Он делает последнее движение рукой, натягивая защиту, и в следующее мгновение опять набрасывается на мои губы, голодно и довольно.

А я чувствую его тяжесть, его мощь, неотвратимую, горячую, болезненную немного, но совсем чуть-чуть… Вообще, все так, как надо для полноты ощущений, для правильного баланса между болью и кайфом.

Он все же есть, этот баланс, повезло мне на тридцатом году жизни встретить его…

— Хорошая какая, беляночка… — шепчет он возбужденно, глаза горят шальным, бешеным огнем, борода уже сухая, не колючая, а мягкая, щекочет шею…

А внутри он большой. Такой большой! Такой , что просто ах…

И не двигается… Почему? Где твой напор, снеговик ты подзаборный?

С недоумением кусаю его за бугристое от напряженных мышц плечо, и мужик, коротко засмеявшись, выполняет мое безмолвное требование. Двигается.

И сразу так сильно ощущается, так остро, что я, не выдержав, кричу и на каждый бешеный толчок всхлипываю.

Это больно, вот так, сразу, да такой дубиной… Но если тормознет, клянусь, убью его!

Но мужик и не думает тормозить, он только набирает разгон.

И я в полной мере ощущаю через пару мгновений, что это такое : попасть под несущийся поезд.

Меня мотает по дивану, вперед и назад с дикой скоростью и силой, а мой любовник, чуть сменив позу, садится на колени, легко перекидывает до того безвольно болтающиеся на плечах ноги себе за спину, придерживает за ягодицы и разгоняется еще сильнее.

Я в такой позе могу видеть его всего: мощные плечи, обвитые венами предплечья, широченные запястья, ритмично сокращающиеся мышцы живота, напряженную жилку на виске, бешено горящие глаза. Он не сводит с меня взгляда, безостановочно шаря по запрокинутому лицу, безвольно скользящим по обшивке дивана пальцам, подрагивающей в такст жестким толчкам груди. Ему нравится это все, явно очень нравится, и это понимание наполняет меня какой-то атавистической радостью самки, желающей нравиться своему грубому самцу.

Я выгибаюсь еще сильнее, ощущая себя ломкой и нежной, хрупкой такой игрушкой в руках сильного мужчины. И это тоже почему-то нравится.

Он проводит жесткой лапой по подрагивающему животу, и мурашки от его прикосновений разбегаются в разные стороны, а тело начинает бить безостановочная сладкая дрожь.

Мой любовник неумолим, он все трогает меня, все гладит, он скользит пальцами в самый низ живота, мягко и умело лаская там, и я начинаю невольно отталкивать ногами, упираясь прямо шпильками в каменные бедра, потому что остро все, чересчур!

Мое сопротивление не учитывается, легко сминается, и в следующее мгновение меня начинает трясти от неконтролируемого прихода, да так сильно, что все сжимается внутри!

Мужчина опять меняет позу, легко закидывая мои ноги опять себе на плечи и нависая надо мной лицом к лицу.

Смотрит в мои потерянные глаза, на красные щеки, искусанные губы, шепчет:

— Мне нравится, беляночка, так нравится… Хорошая, хороший подарок мне…

Я хочу сказать, что он тоже отличный подарок, но не успеваю. Он что-то такое делает, отчего меня опять трясет в оргазме, и в этот раз мужчина догоняет меня в полете, ругаясь и ускоряясь до предела.

Потом мы лежим минут пять, не в силах оторваться друг от друга.

Я, зажмурившись от нахлынувших ощущений, только втягиваю ноздрями его усилившийся звериный аромат, приятный и терпкий.

И он , похоже, дышит мной, узнавая заново…

Приходим мы в себя одновременно.

Я вздыхаю, а он отжимается на руках, приподнимаясь и разглядывая мое лицо уже вполне трезвым и спокойным, ироничным даже взглядом.

— А хорошо я на рыбалку сходил, — смеется он и легко целует меня в нос, — как зовут тебя, беляночка?

— Даша… — мне почему-то становится мучительно стыдно, что знакомимся мы только сейчас… Уже после всего. Как-то раньше со мной такого не случалось…

Ну, тут надо сказать, что и всего остального со мной тоже раньше не случалось, так что незнание имени своего случайного любовника — самая малая из проблем…

— Я — Мирон.

— Очень… приятно…

— А уж мне-то как приятно, — смеется он опять, и я невольно тоже улыбаюсь.

Во-первых, у него невероятно заразительный смех, да и улыбка такая подкупающая, а во-вторых, ну реально глупая ситуация: сначала переспали, а теперь знакомимся…

Кому расскажи, засмеют…

— Давай поедим, Дашка, — Мирон поднимается, подтягивает штаны, приводя себя в порядок, затем дает мне руку, легко увлекая с дивана сразу себе на грудь.

И да, это опять проклятые сапоги…

— Черт… — хмурится он, глядя на них, — давай-ка с ними разберемся…

— Нет! — поспешно охаю я, — если я их сейчас сниму, то не надеть уже не смогу!

— А ты собираешься уходить? — еще больше хмурится Мирон, — или… тебя ждут?

Мотаю головой, прежде, чем соображаю, что, может, стоило бы…

А нет, не стоило…

Он все уже видел, он меня тра… То есть, любил… И какой теперь смысл строить из себя?

Я и раньше-то не умела, и это, кстати, считала своим самым большим недостатком в общении с мужчинами.

И уж теперь-то вообще глупо…

Мирон, между тем, веселеет, получая вполне понятный ответ насчет того, что меня никто не ждет тридцатого декабря вечером, и наклоняется, легко дергая молнию у сапог.

И с недоумением рассматривая оставшуюся в пальцах собачку от замка.

— Н-да… Неудачно получилось, — бормочет он, затем смотрит на меня с тревогой, — надеюсь, они не особенно тебе нравились…

Эта его тревога и участие выглядят невероятно забавно, учитывая, что он только что со мной тут делал, вообще не деликатничая, и я смеюсь, садясь и протягивая ему ногу.

Опять отдаваясь в опытные сильные руки.

На появившийся в лапах здоровенный нож реагирую спокойно.

Как и на последующую безжалостную казнь моей самой дорогой вещи в жизни.