Хищное утро (СИ) - Тихая Юля. Страница 6

Но моего жениха, похоже, не волновали такие глупости.

Я всё-таки велела подать чай; как назло, на мой приказ откликнулся один из наиболее непрезентабельных големов, Безносый Дрю. Глиняный слуга был на голову меня ниже и, шагая по дому, не отрывал плоских ступней от земли, — сервировка стола сопровождалась неприятным шарканьем.

Если бы Ёши отказался пить, я бы всё-таки не выдержала и вышвырнула его из дома: это был бы окончательный перебор в оскорбительности всей ситуации. Но отдалённое понимание этикета у него всё-таки было, и Ёши сразу же взял крошечную чашечку и отпил из неё. В мозолистых руках с узловатыми пальцами тонкий фарфор смотрелся одновременно нежно и нелепо.

Чай отчаянно горчил, но я сделала вид, что так и было задумано. А Ёши то ли решил всё-таки вспомнить о моём существовании, то ли просто заскучал, и спросил всё тем же церемонно-холодным тоном:

— Мастер Пенелопа, могу я попросить вас выбрать свои отражения?

— Они давно известны, — удивилась я. — Моё дневное отражение — Архитектор, а ночное — Химера.

По традиции для каждого новорожденного производится нумерологический расчёт архетипа, это принято почти во всех Родах, — по крайней мере, я никогда не слышала, чтобы кому-то его не делали. По дате и времени рождения, такту биения силы и освещённости неба знающие люди определяют из двадцати шести фигур-отражений те три, что тебя описывают.

Дневное отражение — это то, кто ты есть, в чём ты силён и что умеешь. Если Жрице Солнца свойственно лечить, наставлять и дарить тепло, то Ночной Путник предпочитает одиночество, неожиданные пути и странные изыскания. Как Архитектор, я выстраиваю пространство вокруг себя, формирую порядки и создаю фундаменты, и это одно из самых подходящих отражений для Старшей Рода; а Ливи по расчёту вышла Цветочница, — неудивительно, что она всё порхает и порхает, поверхностная и лёгкая.

Ночное отражение — это то, куда течёт твоя кровь и какое место ты занимаешь в Роду. Химеру принято считать нехорошим отражением, сложным; оно несёт перемены и потрясения. Дневные Химеры, говорят, манипуляторы, они безжалостны и жестоки. Но для Бишиг хорошо иметь Химеру в Ночи, потому что Бишиги и есть Химеры, мы создаём в материи сознание и управляем рассыпанными по десяткам тел каплями своей силы.

Наконец, есть и третье отражение, — его называют ещё теневым, или тайным. О нём не принято говорить открыто; оно — это и слабость, и скрытый порок, и отчаянное стремление, словом, всё то, что принято держать за закрытой дверью. У меня это был Пленник, и я не определилась пока толком, как его понимать: то ли как то, что я склонна к бездействию (но вроде ведь — нет?), то ли как то, что в моём жизненном пути не останется большого места свободной воле.

Так или иначе, но обсуждать его с Ёши я определённо не собиралась. Но он и не заговорил об этом; вместо этого колдун сделал абстрактное движение кистью, чуть заметно поморщился и спросил:

— Вы не откажетесь выбрать?

— Если вы считаете это нужным, — я пожала плечами.

В конце концов, это займёт ещё какое-то время, и, возможно, наконец станет вежливым прервать этот бессмысленный визит.

Я предполагала, что Ёши попросит принести фигурки, и пыталась вспомнить, где они могли бы быть. Однако, он попросил только зеркало, а фигурки достал из глубокого кармана свои.

Я зашторила окна и потушила люстру. Ёши прислонил зеркало к стулу, зажёг рядом настольную лампу и расставил на полу статуэтки.

Они были чудные: меньше ладони в высоту, вырезанные из дерева и тончайше раскрашенные. Наши были, признаться, хуже качеством: здесь можно было разглядеть и цветы в причёске, и навершие посоха, и морщинки-лапки вокруг глаз. При этом изображения были далеки от канона, — и даже Всадница (если это вообще была она) не сидела на лошади, а правила лодкой.

— Почему их так много? — спросила я, вдруг опомнившись. — И здесь не хватает Химеры.

— Это неклассический набор, — невозмутимо отозвался Ёши. — Вы знаете, что делать? Смотрите только в зеркало и выбирайте лицо, которое покажется вам похожим.

Я знала: так делали в Родах раньше, когда не умели правильно считать. Неясно, конечно, что может значить такая странная церемония; я и хотела бы взять привычного Архитектора, но никак не могла его найти. Может быть, это вот этой бородатый старик с книгой и собакой у ног? Но он уж скорее похож на Учёного. Или, может быть, рыжеволосый мужчина, опирающийся на колонну? Но он до странного молод, и в руке у него весы…

Отказываться было поздно, и я, скрестив ноги, села перед зеркалом. Свет от лампы бил так ярко, что его поверхность казалась выстланной золотой пылью, — и в этой пыли отражалось моё хмурое, напряжённое лицо, упрямый подбородок, узкие бледные губы и тёмные брови вразлёт.

На что ты похоже, моё отражение?

В зеркале отражались десятки лиц, тонко вырезанных из дерева и раскрашенных с удивительным мастерством. Они улыбались, хмурились, кричали, боялись и плакали. Они все казались мне знакомыми тем глубинным, странным чувством, с которым слышишь, будучи взрослым, колыбельную, которую тебе пели в детстве; и вместе с тем я не узнавала никого из них, будто забыла в маминой песне и мелодию, и слова.

Мне казалось: они дышат. Они моргают одновременно со мной, и лишь поэтому я не вижу движения их ресниц. Их голоса звенели где-то внутри меня, неслышимые и свободные; они отражались живыми и полными силы…

…а я — такой же, как они, куколкой.

Я смотрела на птицу на своём плече и видела, как дрожат от ветра её длинные золотые перья. Мои ладони сложены лодочкой, в них плещется вода, и она же стекает вниз звенящей капелью. Что-то во мне смеётся, и смех становится искрами и лепестками.

— Вы нашли дневное отражение, — сказал Ёши, и его голос больше не казался мне фальшивым.

Потом он потушил лампу; в наступившей вдруг ночи внутри зеркала разлилась молчаливая темнота, и в ней выбор дался мне совсем просто. Посох в руках моего отражения так крепок, что алтарь раскалывается на мельчайшие каменные осколки.

Ёши переставил лампу за мою спину и накрыл полами своего халата, выпуская в музыкальную комнату тени. На какое-то мгновение я смотрела в зеркало расширенными глазами, заворожённая, — а затем спохватилась:

— Господин Ёши, это личное.

— Конечно, — он поднял лампу на столик и резким движением раздвинул шторы. — Извините.

Я помогла ему собрать фигурки, поневоле чувствуя внутреннюю дрожь; Ёши небрежно ссыпал их в глубокий внутренний карман.

— Что это были за отражения? — равнодушно спросила я.

— А зачем вам? — он прищурился, и, кажется, это был первый раз, когда я увидела на его лице явную улыбку. — Вы ведь не верите во всё это, не так ли?

— Я больше доверяю официальным методам и расчётам.

— Разумеется.

На этом Ёши, наконец, счёл позволительным откланяться. Я проводила его до ворот, где он забрал из-под охраны горгулий резной деревянный посох.

— Вы интересная девушка, Пенелопа, — сказал он мне, задержавшись на пороге.

Я пожала плечами, а потом вспомнила:

— Мы не назначили дату.

— Вас устроит следующий вторник?

— Вполне.

Он улыбнулся:

— В таком случае, до вторника.

И я вынужденно кивнула:

— До вторника.

Ёши переложил в руке посох, прикрыл за собой калитку и зашагал по улице куда-то вниз, а я проводила его взглядом и выдохнула украдкой.

С последней статуэткой мне не нужна была его помощь. Когда тени коснулись зеркала, из них на меня смотрела тёмная фигура с огромным мечом — и пустотой шлема вместо лица.

Ёши ушёл, — и я усилием воли выкинула из головы и неклассические отражения, и странные ритуалы на грани непристойности, от которых мне стоило бы вовремя отказаться, и самого своего отвратительного жениха. Всё это осталось в вязком позднем утре, наполненном гулкими протяжными звуками просыпающегося дома, но начался день — и завертелись дела.