Огонь изнутри - Кастанеда Карлос. Страница 28

Я вспомнил, как за день до этого она читала здесь, на этом дворике кое-что для меня, но я не понял ее настойчивости, ее томления. Это было стихотворение Хуана Рамона Хименеса «Ора инманса», о котором она сказала, что оно синтезирует для нее одиночество воинов, вышедших, чтобы уйти к полной свободе:

Только птичка и колокол нарушали безмолвие...

Казалось, они беседуют с заходящим солнцем.

Золотистое молчание – вечер, сотканный из хрусталя.

Странствующая чистота развевает прохладные деревья,

И над всем этим прохладной реке снится,

Что она, попирая жемчуг,

Вырывается на свободу,

И тонет в вечности.

Дон Хуан и Хенаро подошли ко мне и смотрели на меня с выражением удивления.

– Что мы действительно делаем, дон Хуан? – спросил я. – возможно ли, чтобы воины готовили себя только к смерти?

– Ни в коем случае, – сказал он, мягко похлопывая меня по спине. – воины готовят себя, чтобы сознавать, а полное сознание приходит к ним только тогда, когда в них совершенно не останется чувства самодовольства: только когда они ничто, они становятся всем.

Мы помолчали. Затем дон Хуан спросил меня, не нахожусь ли я в муках жалости к себе. Я не ответил, так как не был уверен.

– Не жалеешь ли ты о том, что находишься здесь? – спросил дон Хуан с тонкой улыбкой.

– Конечно, нет, – заверил его Хенаро. Затем он как бы заколебался. Он почесал затылок и взглянул на меня, подняв брови. – может быть, ты жалеешь? – спросил он. – или нет?

– Конечно, нет, – заверил его на этот раз дон Хуан. Он повторил тот же жест: поскреб затылок и поднял брови. – а может быть, ты жалеешь? – сказал он, – или нет?

– Конечно, нет! – загудел Хенаро, и оба они взорвались от безудержного смеха.

Когда они успокоились, дон Хуан сказал, что чувство собственной важности всегда бывает движущей силой всякого приступа меланхолии. Он добавил, что воины обязаны иметь глубокое чувство печали, но эта печаль тут только для того, чтобы заставить смеяться.

– У Хенаро есть что показать тебе, и это более захватывающее зрелище, чем всякое самосожаление, на которое ты способен, – продолжал дон Хуан. – это относится к положению точки сборки.

Хенаро сразу же стал ходить по коридору, выгнув спину и поднимая колени до груди.

– Нагваль Хулиан показал ему, как ходить таким образом, – сказал дон Хуан шепотом. – это называется походкой силы. Хенаро знает несколько походок силы. Следи за ним пристально.

Движения Хенаро были действительно гипнотическими. Оказалось, что я последовал за ним в его походке сначала глазами, а потом непреодолимо и ногами. Я подражал его походке. Мы обошли двор и остановились.

Двигаясь, я заметил, что каждый шаг вносил в меня чрезвычайное прояснение. Когда мы остановились, я был в состоянии острой пробужденности: я слышал каждый звук, мог заметить любое изменение в свете и тени вокруг. Я наполнился чувством срочных, угрожающих действий. Я чувствовал себя чрезвычайно агрессивным, мускулистым, смелым. В этот момент я увидел перед собой огромные пространства равнины: прямо передо мной был лес. Громадные деревья вздымались, как стена. Лес был сумрачным и зеленым, равнина – солнечной и желтой.

Мое дыхание было глубоким и странно ускоренным, но не настолько, чтобы казаться ненормальным. Все же именно ритм моего дыхания заставлял меня топтаться на месте. Мне хотелось пуститься в бег, вернее, этого хотелось моему телу, но как раз тогда, когда я пустился, что-то остановило меня.

Дон Хуан и Хенаро неожиданно оказались по бокам у меня. Мы пошли по коридору – Хенаро был справа. Он подталкивал меня плечом: я чувствовал на себе вес его тела. Он мягко направил меня налево, и мы повернули к восточной стороне дворика. На мгновение у меня возникло впечатление, что мы собираемся пройти через эту стену, и я даже приготовился к столкновению, но мы остановились как раз возле нее.

Пока мое лицо было обращено к стене, оба они тщательно осматривали меня. Я знал, что они ищут, – они хотели убедиться, что моя точка сборки сместилась. Я знал, что это так, потому что мое настроение изменилось. Они, очевидно, тоже знали это. Они мягко взяли меня за руки, и мы в молчании пошли в другую часть галереи, к темному переходу – узкой комнате, соединяющей дворик с остальной частью дома. Тут же остановились. Дон Хуан и Хенаро шли несколько впереди меня.

Меня оставили лицом к стене дома, которая была покрыта глубокой тенью. Я взглянул в пустую темную комнату. У меня было чувство физической усталости. Я чувствовал себя вялым, безразличным, и все же я испытывал чувство духовной крепости. Я понял тогда, что лишился чего-то. В моем теле не было крепости – я едва мог стоять. Мои ноги подкосились, и я сел, а затем лег набок. Пока я так лежал, у меня были чудесные, наполняющие чувства любви к богу, к добру.

Затем совершенно неожиданно я оказался перед главным алтарем церкви. Барельефы, покрытые позолотой, отражали свет тысяч свечей. Я увидел темные фигуры мужчин и женщин, несущих огромное распятие, установленное на огромном паланкине. Я ушел с их пути и вышел из церкви. Я видел множество людей, море свечей, идущих ко мне. Я чувствовал себя возвышенно. Я бежал им навстречу. Мною двигала величайшая любовь: мне хотелось быть с ними, молиться богу. Я был всего в нескольких футах от массы народа, когда что-то унесло меня прочь.

В следующий момент я был с доном Хуаном и Хенаро. Они поддерживали меня с боков, пока мы медленно обходили двор.

На другой день, пока мы завтракали, дон Хуан сказал, что Хенаро толкнул мою точку сборки своей походкой силы, и что он смог это сделать потому, что я был в состоянии внутреннего молчания. Он объяснил, что точкой отсчета всего, что делают видящие, является то, о чем он говорит неустанно со дня нашей встречи: остановка внутреннего диалога. Он подчеркивал снова и снова, что внутренний диалог является тем, что привязывает точку сборки к ее исходному положению.

– Когда достигнуто безмолвие, все становится возможным, – сказал он.

Я сказал ему, что ясно осознаю, что в общем я перестал разговаривать с собой, однако не знаю, как я это сделал. Если бы меня попросили объяснить методику, я не знал бы, что сказать.

– Объяснение этого – сама простота, – сказал он. – ты повелеваешь и так устанавливаешь новое намерение, новую команду. Затем твоя команда становится командой Орла.

В этом одна из необыкновенных вещей, из всего того, что нашли новые видящие: наша команда может стать командой Орла. Внутренний диалог останавливается тем же путем, каким он и начинался: актом воли. В конце концов, мы были вынуждены теми, кто учил нас, заговорить с собой. Когда они учили нас, они вовлекали свою волю, а мы – свою, в обоих случаях не зная об этом. Когда мы учились разговаривать с собой, мы учились управлять волей. Мы повелели себе говорить с собой, поэтому, чтобы остановить разговор с собой, нужно воспользоваться тем же методом, мы должны повелеть, мы должны породить намерение.

Мы молчали несколько минут, затем я спросил его, о ком он говорил, когда сказал, что у нас были учителя, которые научили нас разговаривать с собой.

– Я говорил о том, что происходит с людьми в детстве, – ответил он. – о времени, когда их учит всякий окружающий повторять о себе бесконечный диалог. Этот диалог становится внутренним, и только эта сила удерживает точку сборки неподвижной.

Новые видящие говорят, что дети имеют сотни учителей, которые учат их, где поместить их точку сборки.

Он сказал, что видящие видят, что у детей вначале нет неподвижной точки сборки. Их внутренние эманации находятся в состоянии большой суматохи, и их точка сборки сдвигается всюду по человеческой полосе эманаций, что дает детям великую возможность фокусироваться на эманациях, которые позднее будут старательно затушеваны. Затем, по мере их роста, старшие окружающие, с помощью своей значительной власти над ними, принуждают детскую точку сборки стать более постоянной благодаря все более возрастающему по сложности внутреннему диалогу. Внутренний диалог – это процесс, постоянно укрепляющий положение точки сборки. Поскольку это положение произвольно и нуждается в постоянном подкреплении.