Пепел и пыль (СИ) - Усович Анастасия "nastiel". Страница 65

— Ладно, только держите меня подальше от лавок с оружием, окей? — к нам подходит Нина. — Денег нет, и, если что-то понравится, придётся воровать.

Она ещё что-то говорит, но ни я, ни, как мне кажется, Бен, её не слушаем. Он ещё секунду задумчиво смотрит на меня, затем хмурит густые брови и отворачивается. И всё же я успеваю её заметить: улыбку, которая исчезает с губ Бена, едва себя обозначив.

— Между прочим, деньгами ты здесь расплатиться не сможешь, — Ваня с очередной лекцией появляется как раз вовремя. — Рынок Огненных земель тем и особенный, что в ходу только бартер.

— Но это какой-то замкнутый круг: чтобы заинтересовать меня, им нужны крутые штуки, но и мне такие штуки тоже нужны, чтобы заинтересовать их в ответ.

— Жаль, что у меня больше нет книги, — произносит женский голос за моей спиной. — Можно было бы расплатиться пергаментом. Даже четверть страницы представляет ценность.

Чувствую на своём плече чьи-то горячие пальцы. Оборачиваюсь. Лия. Она с Беном всё утро посменно бегает к Марку. Ничем хорошим это не кончится: в один прекрасный момент она признается ему, что всё это лишь из-за чувства вины. Тогда сердце Марка будет разбито, и мне придётся очень сильно постараться, чтобы не дать Бену разбить Лие что-нибудь в ответ.

Последним к нам присоединяется Саша, и тогда мы выдвигаемся в путь всей ватагой: и фениксы, и стражи. Пускаемся по дороге, становящейся всё уже и уже с каждым последующим поворотом, петляя между одинаковыми домами из крупного камня. Уклон мал для того, чтобы бежать, наращивая темп, поэтому время, что мы спускаемся с гор на равнину с противоположной стороны от столицы, кажется мне удивительно долгим.

— Давно хотела тебя спросить… — Нина, до этого идущая с Сашей немного позади, ловко вклинивается между мной и Лией.

Подруга у меня хоть и блондинка, только вот умная, вопреки глупым стереотипам, и сразу понимает, что нужно уйти в сторону. И тогда Нина заканчивает:

— А кто такой Кирилл?

Я не замечаю камней под ногами и едва не падаю, спотыкаясь. Нина помогает мне выровняться.

— О чём ты? — спрашиваю, пытаясь до последнего сохранять контроль, но уже чувствую, как тревога горькой желчью начинает подбираться к горлу.

— Когда мы несли тебя на носилках, ты, хоть и была без сознания, всё время шептала: «Кирилл, Кирилл, Кирилл». Мурлыкала даже, я бы сказала. Так вот, кто это? Твой парень?

Я нахожу в толпе спину Бена. Пока он единственный, кому я рассказала о своём мёртвом лучшем друге. Больше не знает никто, даже Лия. И сейчас я хоть и не жалею, что раскрыла Бену душу в момент своей слабости, повторить такое не готова.

— Нет, не парень, — отвечаю я. — Лучший друг.

— С ним всё в порядке?

— А почему ты спрашиваешь?

— Ну, у тебя был довольно взволнованный голос. Было такое чувство, что ты пытаешься отговорить его от чего-то.

Похоже, моё тело просто обожает предавать меня в моменты, когда разум даёт ему чуть больше свободы.

— Он умер.

— О, — глаза Нины расширяются. — Извини… Я не знала.

— Всё нормально.

Но едва ли Нине действительно неловко за своё излишнее любопытство. Продолжая идти рядом, она обхватывает лямки рюкзака и оттягивает их, поправляя. Раньше не замечала, но сейчас вижу татуировку на ребре среднего пальца.

— Что там?

Нина, то ли в шутку, то ли специально, демонстрирует мне весьма определённый жест. Я успеваю прочитать, переводя с английского:

— «Дикая и свободная»?

— Будешь осуждать, дам в морду.

— Боже, вы, люди с татуировками, такие нервные! Что ты, что Бен…

— Просто слишком часто задают тупые вопросы.

— Ладно. Тогда, полагаю, спрашивать, есть ли в этой татуировке какой-то особый смысл, или просто тебе понравилась фраза — тоже опасно для здоровья?

Нина пожимает плечами. Всё это время она шла, смотря точно перед собой, поэтому сейчас, когда поворачивается на меня, я вижу её улыбку.

— Родителям потребовалось два с половиной месяца, чтобы снова начать со мной разговаривать после того, как я открылась им. В тот день они просто посадили меня за стол и сказали единственное, что мне хотелось услышать — что принимают меня.

— Это здорово, — произношу я.

— Ага… Папа просмотрел в интернете десятки форумов, сайтов и прочего, чтобы понять, не заблуждаюсь ли я, не больна ли я, и не проделки ли это дьявола, — Нина издаёт нервный смешок. — В итоге он наткнулся на истории подростков, и многие из них были написаны от третьего лица, потому что дети… не могли жить с мыслью о том, что родители так просто от них отказались. И тогда он сказал, что лучше пусть я буду другой, чем мёртвой.

Её голос тонет в смехе впереди идущего Зоула. Он вертится вокруг старшего брата, не давая тому и шагу свободно ступить.

— Ты молодец, — говорю я. — И твои родители тоже. Жаль, что не все это понимают…

— Да, — соглашается Нина. — У меня был друг, и для него всё закончилось плохо, когда его отец сказал, что ему лучше навсегда забыть дорогу домой.

Она снова улыбается мне, только в этот раз слишком уж грустно. Какой же дурой я была, когда считала, что самые сложные испытания Вселенная приберегла именно для меня: развод родителей, делёжка внимания матери с чужим ребёнком, жизнь на достаток, едва достающий до среднего, трудности в учёбе, смерть Кирилла, одиночество, депрессия, панические атаки…

Смотрю на Нину и понимаю, что единственная моя проблема — отношение к себе, как к жертве. А надо — как к воину… Как делает Нина: спотыкается, падает, встаёт. И идёт дальше.

Едва ли у кого-то хватит смелости остановить её.

Дикая и свободная.

На контрасте с разрушенной столицей и мёртвым поселением, рынок напоминает пустынный мираж. Ещё за сотню метров до ворот я начинаю различать музыку — смесь струнных и духовых. А когда оказываюсь на месте, будто переношусь в третий, совершенно другой мир: в глазах пестрит от яркости одежд и вывесок, мелодии сливаются с голосами, и весь этот звуковой и цветастый шар обволакивает каким-то странным теплом изнутри.

Как карнавал. Что-то из далёкого детства…

Пока мы мнёмся у входа, я быстро осматриваюсь. Тут, кажется, сотни небольших открытых прилавков, за которыми стоят продавцы. Я вижу и фениксов, выделяющихся красными узорами на коже, и ведьмаков, смуглых, черноволосых, сплошь обвешанных амулетами, и оборотней, чьи глаза горят оранжевым светом, а волосы отливают платиной.

Каждый прилавок имеет свою особую атмосферу: где-то это яркие краски живописи и украшений из камней, где-то классика винтажных стульев, столов и шкафов, где-то блеск шёлковых платков и тепло льняных сарафанов. Не знаю, на чём остановить взгляд.

— Боже, обожаю это место! — восклицает Лия прямо мне в ухо, отчего по спине бегут мурашки.

Она хватает меня за руку и утягивает в толпу. Я только и успеваю, что обернуться на остальных ребят.

— Через двадцать минут встречаемся на этом же месте! — кричит нам вслед Лиса.

Я делаю жест «окей». И раньше, чем народ вокруг поглощает нас с Лией, вижу, что все тоже расходятся… Все, кроме Бена. Он стоит, сунув ладони в карманы штанов, и озирается по сторонам. Наверное, не знает, к кому ему присоединиться.

Первый прилавок, у которого Лия останавливается, расположен под деревянной вывеской, где белой краской и не очень разборчивым почерком по-русски выведено: «Блестяшки от Ричи». Ричи — феникс с алыми волосами до плеч, носом картошкой и красными узорами на левой щеке, линии которых напоминают мне распустившийся цветок.

— Не верю своим глазам! — восклицает он, когда мы подходим.

Перегибается через прилавок и обнимает Лию за плечи одной рукой.

— Ничего не говори! — смеётся Лия. — А ведь на дворе уже не весна!

— Я рад видеть тебя в любое время, конфетка.

Сложно сказать, сколько Ричи лет. Будь он человеком, дала бы ему тридцать пять, но ведь он феникс, и на самом деле ему может быть чуть ли не в четыре раза больше моего предположения.