Сила безмолвия - Кастанеда Карлос. Страница 51

Два или три раза дон Хуан, кажется, хотел что-то добавить. Он колебался, по-видимому, пытаясь подобрать слова. В конце концов он сказал, что быть в двух местах одновременно — это веха магов, используемая для обозначения момента, когда точка сборки достигает места безмолвного знания. Разделенное восприятие, если оно достигалось своими собственными средствами, называлось свободным движением точки сборки.

Он уверял меня, что каждый нагваль постоянно и изо всех сил поощряет свободное движение точек сборки своих учеников. Это тотальное усилие было загадочно названо «дотягиванием до третьей точки».

— Наиболее трудный аспект знания нагваля, — продолжал дон Хуан. — и, конечно же, главная часть его задачи, заключается в этом дотягивании до третьей точки — нагваль «намеренно» вызывает это свободное движение, и дух предоставляет нагвалю средства его достижения. Я никогда ничего «намеренно» не вызывал таким образом, пока не появился ты. Поэтому я никогда полностью не понимал гигантских усилий моего бенефактора, который «намеренно» вызывал его для меня.

— Трудность намеренного вызова нагвалем этого свободного движения у своих учеников, — продолжал дон Хуан. — ничто по сравнению с затруднением его учеников понять то, что делает нагваль. Посмотри на то, как ты сопротивлялся! То же самое происходило и со мной. Большую часть времени я твердо верил, что надувательство духа было просто надувательством нагваля Хулиана.

— Позже я понял, что обязан ему моею жизнью и благополучием, — продолжал дон Хуан. — теперь я знаю, что обязан ему бесконечно большим. Поскольку я не могу описать, чем я действительно обязан ему, я предпочитаю говорить, что он уговорил меня овладеть третьей точкой соотношений.

— Третья точка соотношений является свободой восприятия, это «намерение», это дух, кувыркание мышления в чудесное, акт выхода за наши границы и прикосновения к непостижимому.

ДВА ОДНОСТОРОННИХ МОСТА

Дон Хуан и я сидели за столом на его кухне. Было раннее утро. Мы только что вернулись с гор, где провели ночь после того, как я вспомнил мое переживание с ягуаром. Воспоминание моего разделенного восприятия втянуло меня в состояние эйфории, которое для дон Хуана было обычным. Оно вызвало во мне массу сенсорных переживаний, которые я теперь не могу вспомнить. Моя эйфория, тем не менее, не убывала.

— Открытие возможности быть в двух местах одновременно действует на ум очень возбуждающе, — сказал он. — поскольку наши умы — это наш рационализм, а наш рационализм является нашим самоотражением, все, что находится за пределами нашего самоотражения, либо ужасает нас, либо привлекает нас, в зависимости от того, каким видом личности мы обладаем.

Он пристально посмотрел на меня, а потом улыбнулся, словно только что обнаружил нечто новое.

— Или оно ужасает и притягивает нас в одинаковой мере, — сказал он. — кажется, это случай нас обоих.

Я рассказал ему, что для меня не имеет значения, отталкивает или притягивает меня мое переживание, вопрос состоял в том, что я был напуган необъятностью возможности разделенного восприятия.

— Я не могу сказать, что не верю, будто я был в двух местах одновременно, — сказал я. — я не могу отрицать свое переживание, и все же мне кажется, что мой ум, сильно напуганный этим, отказался принять как факт это переживание.

— И ты, и я относимся к тем людям, которые были одержимы вещами, подобными этой, а затем забыли все о них, — заметил он и рассмеялся. — ты и я похожи очень во многом.

Меня так и тянуло расхохотаться. Я знал, что он высмеивает меня. Однако он проецировал такую искренность, что мне захотелось поверить в его правдивость.

Я рассказал ему, что среди его учеников я один научился не принимать его заявления о равенстве между нами слишком серьезно. Я сказал, что видел его в действии, слушая, как он говорит каждому из своих учеников довольно искренним тоном: — «ты и я просто дураки. Мы так похожи!» И я ужасался раз за разом, понимая, что они верят ему.

— Ты не похож ни на одного из нас, дон Хуан, — сказал я. — ты — зеркало, которое не отражает наши представления. Ты уже за пределами нашей досягаемости.

— То, чему ты стал свидетелем, является результатом борьбы в течение всей жизни, — сказал он. — ты просто увидел мага, который, наконец, научился следовать замыслам духа, вот и все.

— Я уже описывал тебе во многих отношениях различные стадии воина, идущего по пути знания, — продолжал он. — в терминах его связи с «намерением», воин проходит через четыре этапа. Первый, когда он имеет ржавое, ненадежное звено с «намерением». Второй, когда ему удается очистить его. Третий, когда он обучается манипулировать им. И четвертый, когда он обучается принимать замыслы абстрактного.

Дон Хуан утверждал, что его достижения не делают его другим по сущности. Они лишь делают его более изобретательным, таким образом, не очень-то он и шутит, говоря мне или другим своим ученикам, что он так похож на нас.

— Я точно знаю, через что ты проходишь, — продолжал он. — когда я смеюсь над тобой, на самом деле я смеюсь над воспоминанием о себе в твоей шкуре. О, как я держался за мир повседневной жизни! Я цеплялся за него всеми своими ногтями. Все вокруг меня говорило мне, что пора уходить от этого, но я не мог. Как и ты, я слепо доверял своему уму, и я не видел смысла в том, чтобы поступать иначе. Я ничем не отличался от обычных людей.

— Моей проблемой тогда была твоя сегодняшняя проблема. Инерция повседневного мира захватывала меня, и мне приходилось поступать так, как поступают обычные люди. Я отчаянно цеплялся за свои непрочные рациональные структуры. Не делай хоть ты этого.

— Я не цепляюсь ни за какие структуры, это они держат меня, — сказал я, и это вызвало его смех.

Я сказал ему, что понимаю его полностью, но независимо от того, как упорно бы я не пытался, мне не удается поступать так, как должен поступать маг.

Он сказал, что мое шаткое положение в мире магов проистекает из-за недостаточного знакомства с ним. В этом мире я связывал себя со всем совершенно новым образом, который бесконечно более труден, поскольку он имел очень мало общего с последовательностью моей повседневной жизни.

Он обрисовал характерную проблему магов, как двойную. Первая сторона представляла собой невозможность восстановления разбитой вдребезги последовательности, вторая — невозможность использования последовательности, продиктованной новой позицией их точек сборки. Эта новая последовательность всегда слишком слаба, слишком нестабильна и не дает магам уверенности, в которой они нуждаются для того, чтобы функционировать так, словно они находятся в мире повседневных дел.

— И как маги решают эту проблему? — спросил я.

— Никто из нас ничего не решает, — ответил он. — дух либо решает ее за нас, либо не решает. Если он все же делает это, мы находим себя действующими в мире магов, но не зная как. Вот почему я настаиваю на том, что с того дня, как я нашел тебя, имеет значение только безупречность. Маги живут безупречно, и, по-видимому, это приманивает решение. Почему? Никто не знает.

Дон Хуан некоторое время не говорил ни слова. А затем, словно я выразил ее, он прокомментировал мысль, которая у меня появилась. Я думал о том, что безупречность всегда заставляла меня размышлять о религиозной нравственности.

— Безупречность, как я говорил тебе уже много раз, не является нравственностью, — сказал он. — она только похожа на нравственность. Безупречность — это просто наилучшее использование нашего энергетического уровня. Естественно, она требует умеренности, содержательности, простоты, невинности, и превыше всего она требует отсутствия самоотражения. Все это звучит как учебник по монашеской жизни, но это не так.

— Маги говорят, что для того, чтобы располагать духом, и для того, что они подразумевают под управлением движением точки сборки, им необходима энергия. Единственной вещью, которая снабжает нас энергией, является наша безупречность.