Новая Инквизиция (СИ) - Злобин Михаил. Страница 12

— Ну да, звучит, вроде легко.

— Вот что тебе нравится? — закинул я удочку наудачу. — Может, какой-то вкус из детства?

— Да как-то не знаю, — неуверенно помялся Салманов. — Есть, конечно, свои предпочтения, но не так, чтобы прям «ВАУ!»

— Ну пусть не из еды, — продолжал допытываться я. — Что-нибудь свое предложи. Перед чем ты устоять не можешь?

— Честно? — мой собеседник полыхнул сильным смущением, что даже я уловил эту вспышку. — Перед красотками…

— Ты поосторожней с такими признаниями, — хохотнул я. — Понимаю, молодость, гормоны, но если прилипнет к тебе прозвище какое-нибудь типа Бабника или Палковводца, то до конца службы с ним жить придется. Станет тебе вместо позывного.

— Да? Учту, спасибо… — сразу же застеснялся Умар. — А у вас какой позывной?

— У меня Факел, — честно признался я. — А наш третий с тобой коллега, с которым тебе еще предстоит познакомиться, он Изюм.

— Дайте угадаю, Изюм, потому что фамилия Изюмов? — наудачу предположил паренек.

— Почти. Только не Изюмов, а Виноградов. Но на Винограда Макс совсем не тянет, ибо слишком старый. Поэтому Изюм.

— Ну а вы как свое прозвище заработали? — полюбопытствовал мой подопечный.

— Как-как… подписал первый контракт в двадцать три года, — пустился я в воспоминания, — и попал на Ближний Восток. Мутный там конфликт зрел, все против всех, и непонятно вообще, за кого мы сами воевали. И ехали с пацанами на БМП, да словили натовскую ПТУР прямо в лоб. Экипаж сразу размазало по переборкам вместе с мехводом, а нас, кто в десантном отсеке сидел, ударной волной переломало и пережгло. Я сам уже этого не помню, но ребята, кто в колонне за нами шел, рассказывали, будто я из подорванной брони вырвался, бегу куда-то, а сам полыхаю, как факел. Вот с тех пор и повелось. Кстати, именно тогда во мне дар и пробудился. Если б не он, то сгинул бы вместе со своими пацанами, потому что ожогов на теле было под семьдесят процентов. А тут вроде оклемался… Даже врачи удивлялись, помнится.

— Кхм… грустная история, извините, что спросил, — повинился Умар, снова испытывая отчетливое смущение.

— Да ерунда, — отмахнулся я, — просто очередное дерьмовое воспоминание и ничего больше. На нашей службе бывало и похуже.

— Это что же может быть хуже?

— Ну, например, однажды мы с Изюмом получили вызов в цирк, который оказался целым некромантским ковеном. Ты только прикинь, мертвые животные и артисты-куклы несколько месяцев выступали перед публикой, не вызывая ни у кого подозрений. И могли бы по сей день работать, если б главный инициатор этого безобразия не перегнул палку с перформансами.

— Это как? — не понял Умар.

— Ну в программе стали появляться всякие шокирующие зрителей номера. Пронзание шпагами, метание ножей в циркачей, драки животных, фехтование на канатах без страховки и прочая хренотень. Естественно, от недовольных посетителей посыпались жалобы в Министерство культуры и Росгосцирк. Ну вот нас с Виноградовым и отправили в качестве поддержки следователям из ФСБН. Всего двоих. Мы поехали, как на рутинную проверку, ни на что особо не рассчитывая, а там… мама дорогая! На тебя когда-нибудь нападала труппа акробатов с тесаками верхом на львах и медведях?

Салманов посмотрел на меня круглыми глазами, будто я ляпнуть нечто очень глупое.

— Слава Аллаху, но нет, — отрицательно помотал головой молодой человек.

— Незабываемые ощущения, скажу я тебе! Эти циркачи ж еще по веревкам как обезьяны лазают, ты поди в такого прицелиться попробуй. А мертвые клоуны — это вообще жесть. Я и так их с детства не любил, а тут уж когда на тебя размалеванный чудик кидается из темноты с рапирой, и вовсе побаиваться стал. В общем, нас там с Изюмом мясом закидали по самую макушку. Благо костюмы инквизиторские выручили…

— Вот уж не подумал бы, что в Москве такие жуткие дела творятся с инфестатами, — удивленно изрек мой пассажир.

— Они еще и не такие творятся, поверь, — снисходительно хмыкнул я и сосредоточился на дороге, оставляя нового соратника переварить услышанное.

И следующие минут десять мы ехали молча, пока Умар, высунувший локоть в открытое окно автомобиля, внезапно не встрепенулся.

— Вы чувствуете? — обеспокоенно спросил он, крутя головой по сторонам.

— Если ты про запах, то это не я…

— Да нет же! Будто кто-то смотрит, да еще требовательно так! Но не глазами, а… блин, я не знаю… — Салманов принялся сбивчиво тараторить, стремясь передать свои ощущения. — Похоже на то, как я читаю эмоции людей, только здесь меня будто бы что-то неживое касается…

С каждым новым словом своего протеже я хмурился все сильнее. То, что он рассказывал, действительно имело место быть, поскольку наш дар так реагировал на погребенных покойников. Некробиологи пока не пришли к единому мнению, почему именно у похороненного тела зарождалось некое подобие сознания, но сам факт оставался общеизвестным в узких кругах. Лежащих в земле трупов можно было «слышать» и без всякого некроэфира.

По этой же причине многие из нашего брата избегали посещений кладбищ, потому что не выдерживали присутствия такого количества мертвецов. Одних инфестатов покойники словно бы подзывали, других, наоборот, прогоняли. От третьих шарахались в ужасе, а иных и вовсе о чем-то молили. Однако стоило только такого трупа накачать некроэфиром и попытаться выяснить, чего он все-таки хотел, то почивший напрочь забывал обо всем, что было с ним после смерти.

И не всякий специалист, хочу я сказать, выдерживал напора такого потустороннего жестяка, который шел отовсюду, будто белый шум. В этой какофонии можно разобрать лишь отдельные слова и реплики, складывающиеся в какую-то бессмыслицу, но оттого не менее зловещую и жуткую. Тут даже самые стойкие начинали колебаться и робеть перед той участью, которая ждала нас по другую грань от жизни. Но мне, в какой-то степени, с этим повезло. Меня зов погребенных не особо парил, потому что моя почти атрофированная эмпатия весьма плохонько воспринимала его. Все что я об этом знал, было по рассказам коллег и обучающим фильмам. Сам же я ощущал от могил лишь слабенькие отголоски.

Впрочем, существовала у этого явления и вполне обычная гипотеза, без такого толстого налета мистики, насколько это вообще можно сказать об инфестатах. Иные некробиологи полагали, что наш дар просто ощущал присутствие трупов, а уж голосами их наделяло подсознание и воображение носителей. Но тут уж каждый сам выбирал, во что верить.

— И что, это твое предчувствие не слабнет, по мере того как мы движемся? — напряженно поинтересовался я.

— Нет, я до сих продолжаю это «слышать!» — категорично заверил меня Умар.

— А теперь?

Я сбавил скорость, замедляясь в потоке машин, а потом покосился на слегка побледневшего паренька.

— Теперь уже не так сильно, — Салманов стер со лба выступившую испарину и нервно поерзал на сидении. — И что это было?

— Похоже, твой дар весьма чувствительный, — выдвинул я свою версию, — куда восприимчивей моего. А посмотри-ка внимательнее, нигде тебе не видится темная дымка или что-то вроде того? Покрышки жгли в детстве?

— Ну, бывало…

— Вот что-нибудь похоже на дым от сгорающей резины ищи.

Дав указание, я снова разогнал автомобиль, украдкой поглядывая на реакцию молодого инфестата. Но тот не спешил сигнализировать ни о том, что он заметил тьму, ни о том, что ощущение мертвого «взгляда» вернулось. И когда я уже расслабился, решив, будто мой новый соратник просто еще не разобрался в своем даре, то он резко подскочил в пассажирском кресле как ужаленный.

— Вот, опять! Я снова это чувствую! — Умар бросил на меня беспомощный взгляд, словно ждал, что я спасу и избавлю от странного наваждения. Но помочь ему было не в моих силах.

— Смотри по сторонам внимательнее, — посоветовал я. — Тут явно что-то нечисто!

— Мне кажется, что ощущение усиливается, когда мы приближаемся к вон той машине, — указал Салманов пальцем на старенькую «Весту», неспешно едущую в правом ряду.