Книга Каина - Трокки Александр. Страница 4

Когда я писал о Трокки лет этак десять назад, выразив сожаление о том, что, по-моему, учитывая его огромный талант, он, казалось, не выполнил свои обещания, то получил письмо, язвительно отчитавшее меня за наглость. Кто я такой, чтобы судить о нем? Как я осмеливаюсь выражать недовольство по поводу того, что он сделал — ил и не сделал? — со своей жизнью. И, разумеется, он был прав.

Причиной моего гнева, понял я, были воспоминания о прежнем Трокки, моем брате, о том, что он обещал и что он давал. Я злился на сгубивший его джанк — ведь он же убил его. Я злился при мысли о книгах, которые он мог бы написать и не написал. На что Трокки снова сказал бы, что не героин его погубил. Джанк был не более чем инструментом, выбранным совершенно свободно, и полностью оправданным. Мы давным-давно множество раз обсуждали эту тему, но, словно атеист и верующий, бросили попытки найти общую отправную точку для беспристрастной дискуссии.

И, тем не менее, отбросив это всё в сторону, и перечитывая «Книгу Каина» после долгих лет, я не сомневаюсь в её важности. Наряду с «Голым ланчем» Уильяма Берроуза она стоит в ряду лучших книг, серьёзно и честно разрабатывающих тему наркотиков. Как и в случае с шедевром Берроуза, то, что в первые годы после публикации критики бранили за «бесформенность», есть неотъемлемый и значимый компонент её неувядающей прелести. Её нельзя не принимать всерьёз. Её, как пишет Джеймс Кэмпбелл: «повсюду запрещали, сжигали, преследовали, не брали в магазины, бранили за нежное описание героина и грубое сексуальное содержание… «Книга Каина» больше чем роман, это стиль жизни. Это автобиография и вымысел одновременно, дневник наркомана, поэтапный отчёт об одиссее джанки в Нью-Йорке, изучение сознания под действием веществ, пощёчина сексуальной благопристойности, комментарий литературной и критической практики, карта для исследований внутреннего космоса».

«Нет более систематического нигилизма, чем нигилизм джанки в Америке», — писал шотландец Трокки. На самом деле, в плане описания жизни и своей позиции, «Книга Каина» не имеет равных себе в современной литературе.

Ричард Сивер

1992

КНИГА КАИНА

… Их развращенность столь опасна, столь энергична, что, печатая свои чудовищные произведения, они не преследуют иной цели, кроли как вынести за пределы своих жизней общую сумму своих преступлений; иных они уже не совершат, но их проклятые книжки подтолкнут к преступлениям других. И сия приятная мысль. с коей они сойдут в могилу, утешает их, несмотря на то, что смерть вынуждает их отрекаться от жизни. — Д.-А.Ф. де Сад

1

Моя баржа пришвартована на канале в Флашинге, штат Нью-Йорк, около плавучей пристани Мак-Асфальта и Строительной Корпорации. Сейчас только начало шестого вечера. Сегодня в такое время еще день, и падающее на шлакобетонные блоки главного здания завода солнце, окрасило их в розовый цвет. Подъемные краны и палубы остальных пришвартованных барж пустынны.

Полчаса назад я вмазался.

Я опустил иглу и пипетку в стакан с холодной водой и лег на койку. Почти сразу почувствовал головокружение. Отличный, хмурый. Не сравнить с тем, что мы в последнее время брали. Мне бы стоило быть поосторожнее. До сих пор поблизости ошивались двое работяг в широких синих хэбэшных штанах. Время от времени пересекали мой мостик. Интересуются. Днём они слышали шум пишущей машинки. Этого вполне достаточно, чтобы они начали любопытствовать. Не так уж часто капитаны барж возят с собой пишущие машинки. Переговариваясь, они стояли прямо рядом с каютой. Потом, где-то около пяти, я услышал, как они вылезли обратно на палубу и ушли.

Лежа на койке, встревоженный неожиданной тишиной над каналом, я услышал жужжание мухи и заметил, что насекомое копошится у высохшего трупа другой мухи, налипшего на Деревянной обшивке стены. Я некоторое время посмотрел на нее, потом внимание рассеялось. Прошло несколько минут. Я опять услышал ее жужжание и увидел как она продолжает трудиться, усевшись жесткими выпуклыми лапками на труп. Ножки выросли из черного пятна как крошечные побеги ресниц. Живая муха занята делом. Я спросил себя: не крови ли она хочет. Может быть, мухи, как волки или крысы, могут поедать себе подобных.

Каин на молитве, Нарцисс перед зеркалом.

Сознание под героином затуманивает восприятие. Как это обычно происходит; оно отслеживает только содержание. Но весь процесс постановки вопроса, отделения сознания оттого, что ему известно, бесплоден. Не то что объекты восприятия навязчивы в той ошеломляющей манере, как бывает под мескалином или лизергиновой кислотой, не то что предметы обрушиваются на человека с большей интенсивностью или детальностью или сильнее завораживают, как у меня бывало под марихуаной, а все дело в том, что восприятие обращается вовнутрь, тяжелые веки слипаются, кровь ощущает сама себя. Медленное свечение в каждом волокне мышц, нервов и костей. Все дело в том, что организм испытывает ощущение цельности и прочности и, прежде всего, неприкосновенности. В качестве эпитета к этому чувству непоколебимости некоторые американцы пользуются словечком «клёво».

Уже вечер, температура упала. В тусклом освещении каюты предметы срослись в одно целое. Через несколько секунд буду вставать и зажигать керосиновые лампы.

— Какого черта я тут делаю?

В определённые моменты ловлю себя на том, что всю свою жизнь рассматриваю как путь к настоящему моменту, и всё, что мне надо подтвердить — только вот этот настоящий момент. Есть что-то недостойное в разговорах о прошлом или мыслях о будущем. Я всерьез не задаюсь вопросом о «здесь и сейчас», когда лежу на койке и под действием героина являюсь непоколебимым. Одно из преимуществ наркотика в том, что он убирает из подобных вопросов момент страдания и переносит их в другую плоскость, безболезненную и теоретическую плоскость, игровую плоскость, удивляющую, насыщенную и свободную от морали. Человек перестает быть нелепым образом вовлеченным в становление. Человек просто есть. Помню я сказал Себастьяну до того, как он вернулся в Европу вместе со своей новой женой, что необходимо знать о том, что это, при всем при том, растительное существование.

…. иллюзорное чувство адекватности, вызванное в тебе наркотиком. Иллюзорное? Может ли… «точка отсчета» быть ложной? Неадекватной? Относительно чего? Фактов? Каких? Марксистских фактов? Фрейдистских фактов? Менделеевских^[2]? Все больше и больше я находил необходимым отбросить подобные факты в сторону, существовать в неопределенности, отказаться (по желанию) и нагим погрузиться в понимание.

Нельзя прийти к пониманию совершенно голым: последний год мне казалось сложным уже поддерживать в себе должное отношение без говна, лошадки и героина. Подробности, импрессионистские, лирические. Меня поражали ясные до мелочей ощущения и когда я размышлял, то размышлял так регулярно и изнурительно (часто под марихуаной) над лишенной смысла материей настоящего момента, криками чаек, дрейфующим куском дерева, столбами солнечного света. Очень скоро чувство одиночества накатывало на меня и уводило от меня всякую надежду когда-нибудь войти в город со всеми его запутанными отношениями, хитросплетениями дерзких целей.

Факты. Держаться фактов. Прекрасный эмпирический принцип, но на уровне, находящемся ниже уровня языка, факты утекают будто лава. Точно так же никогда не было просто действия. Оглядываясь назад, я не способен выделить такую вещь как просто действие. Даже пока я жил в своем действии, на каждой из фаз, после принятия решений, оно разворачивалось спонтанно, пугающе, опасно, подчас — эпидемией, подчас — восходящим утренним солнцем. И если мне представлялось сложным запомнить и выразить, если иногда слова наскакивали друг на друга, неожиданными, неестественными, косыми и бряцающими мощами со страницы, они обвиняли меня, забавляли своими непотребными подергиваниями и сводили мир с ума. Я полагаю, это происходило потому, что они мстили некой родовой местью мне, тому, кто был готов в любой момент построить их, чтобы вести на смерть и возрождение. Без сомнения, я возьмусь за писанину, продираясь через тундры бессмыслия, растыкивая слова как кровавые флаги на собственных поминках. Незакрытые дыры, бессвязные вещи, переходы, кошмарные путешествия, города, приходящие и уходящие, встречи, побеги, предательства, всевозможные союзы, адюльтеры, триумфы, поражения… вот это факты. Дело в том, что в Америке я обнаружил, что нет ни одной вещи, которая была бы неопределенной. Предметы перемещались или же были губительны. Полагаю, это был мой способ избежать этого, но без ухода, отступить в неопределенность, — то, что я вскоре оказался на барже. (Альтернативы: тюрьма, дурка, морг.)