Сказка о силе - Кастанеда Карлос. Страница 2

— Мы не собираемся уходить в рассуждения о занятиях подобного рода, — сказал дон Хуан, услышав мой вопрос. — тебе нельзя посоветовать индульгироваться, концентрируя свое внимание на прошлых событиях. Мы можем касаться их, но только поверхностно.

— Но почему это так, дон Хуан? — У тебя еще недостаточно личной силы для того, чтобы искать объяснения магов. — Значит есть объяснение магов?

— Конечно, маги — люди. Мы — создания мысли. Мы ищем разъяснений.

У меня было такое впечатление, что основным моим недостатком было искать объяснения.

— Нет. Твой недостаток в том, что ты ищешь подходящих объяснений. Объяснений, которые подойдут к твоему миру, против чего я возражаю, так это против твоей рассудочности. Маг тоже объясняет все вещи в своем мире, но он не такой окаменелый, как ты.

— Каким образом я мог, прийти к объяснению магов? — Накапливая личную силу. Личная сила заставляет тебя очень легко соскользнуть в объяснение магов. Это объяснение не является тем, что ты называешь объяснением. Тем не менее оно делает мир и его чудеса, если не ясными, то по крайней мере менее пугающими. Это должно быть сущностью объяснения. Но это не то, чего ты ищешь. Ты ищешь отражения своих идей.

Я потерял инерцию в задавании вопросов. Однако его улыбка подталкивала меня к тому, чтобы я продолжал разговаривать и следующей темой, представляющей для меня большую важность,был его друг Хенаро и то необычное действие, которое имели на меня его поступки. Каждый раз, когда я приходил с ним в контакт, я испытывал абсолютно неземные расстройства органов чувств.

— Хенаро поразителен, — сказал он. — но пока что не имеет смысла говорить о нем или о том, что он делает с тобой. Опять же, у тебя нет достаточно личной силы, чтобы поднимать эту тему. Подожди, когда она у тебя будет, тогда и поговорим.

— Что если ее у меня никогда не будет?

— Если у тебя ее никогда не будет, то мы никогда не поговорим.

— Однако с той скоростью, с которой я продвигаюсь, будет ли она у меня? — спросил я.

— Это зависит от тебя. Я дал тебе всю необходимую информацию. Теперь ты отвечаешь за то, чтобы получить достаточно личной силы, чтобы потрогать чешуйки.

— Ты говоришь метафорами, — сказал я. — скажи мне прямо, скажи мне точно, что я должен делать. Если ты мне уже это говорил, предположим, что я уже это забыл.

Дон Хуан усмехнулся и лег, положив руки под голову. — Ты отлично знаешь, что тебе нужно, — сказал он.

Я сказал ему, что иногда мне кажется, что я знаю, но что большей частью у меня нет такой уверенности в себе.

— Боюсь, что ты путаешь темы, — сказал он. — самоуверенность воина не является самоуверенностью среднего человека. Средний человек ищет определенности в глазах того, кто на него смотрит и называет это самоуверенностью. Воин ищет неуязвимости в своих собственных глазах и называет это смирением. Средний человек сцеплен с окружающими его людьми, в то время как воин сцеплен только с самим собой. Может быть ты охотишься за радугами, ты гонишься за самоуверенностью среднего человека, тогда как тебе следовало бы стремиться к смирению воина. Разница между тем и этим — значительная. Самоуверенность обозначает, что ты знаешь что-то наверняка. Смирение включает в себя то, что ты неуязвим ни в поступках, ни в чувствах.

— Я старался жить в согласии с твоими предложениями, — сказал я. — возможно я делал не все самое лучшее, но самое лучшее, что я мог сам. Это неуязвимость?

— Нет. Ты должен делать лучше, чем это. Ты все время должен выталкивать себя за собственные границы.

— Но это будет безумие, дон Хуан. Никто не может этого. — Есть масса вещей, которые ты сейчас делаешь, и которые казались бы тебе безумными десять лет назад. Эти вещи сами по себе не изменились. Изменилась твоя идея относительно самого себя. То, что было невозможным тогда, совершенно возможно сейчас. Может быть твой полный успех в перемене самого себя, это только дело времени и в этом отношении единственно возможным курсом, который есть у воина, это действовать неуклонно и не оставляя места для отступления. Ты достаточно знаешь о пути воина, чтобы действовать соответственно. Но на твоем пути стоят твои старые привычки и твой распорядок жизни.

Я понял, что он хотел сказать. — Ты думаешь, что записывание — одна из моих старых привычек, которую я должен изменить? Может мне следует уничтожить мою новую рукопись?

Он не ответил. Он поднялся и посмотрел на край чапараля. Я сказал, что получил письма от различных людей, говорящих мне о том, что неправильно писать о своем ученичестве. Как прецедент, они цитировали то, что мастера восточных эзотерических доктрин требовали абсолютной секретности насчет своих учений.

Может быть эти мастера просто индульгируют в том, что они мастера? — сказал дон Хуан, глядя на меня.

— Я не мастер. Я только воин. Поэтому я действительно не знаю, что чувствует мастер.

— Но может быть я говорю о тех вещах, о которых мне не следовало бы говорить, дон Хуан?

— Неважно, что человек открывает или что он удерживает про себя. Все, что мы делаем, все, чем мы являемся, основывается на нашей личной силе. Если у нас ее достаточно, то одно сказанное слово может быть достаточным для того, чтобы изменить весь ход нашей жизни. Но если у нас недостаточно личной силы, то прекраснейшие и чудеснейшие отделы мудрости могут быть раскрыты нам, и это раскрытие ни черта нам не даст.

Затем он снизил голос, как бы говоря мне что-то секретное. — Я собираюсь произнести, пожалуй, величайший момент знания, который кто-либо может произнести, — сказал он. — посмотрю я, что ты с ним сможешь сделать.

— Знаешь ли ты, что в этот самый момент ты окружен вечностью, если пожелаешь?

После долгой паузы, во время которой он подталкивал меня едва заметными движениями глаз сделать заключение, я сказал, что не понимаю, о чем он говорит.

Затем он указал в зенит. Или там, или мы можем сказать, что вечность вроде этого, — и он расставил руки, указывая на восток и запад.

Мы взглянули друг на друга. В его глазах был вопрос. — Что ты на это скажешь? — спросил он, подзуживая меня подумать над его словами. Я не знал, что сказать.