Во все Имперские Том 6. Дриада (СИ) - Беренцев Альберт. Страница 52

Я поднял руку и своим могучим пальцем выбил прожектор, освещавший ипподром. Прожектор погас, ипподром погрузился в полутьму.

Осколки стекла попали в голубое сало, из которого состоял мой палец, но боли я не почувствовал. Осколки просто растворились в моем божественном теле…

Я счел это достаточно эпичным и символичным завершением моей речи.

Российская Империя, аэродром Павловска

Около 7 вечера

Наступили сумерки, пошёл дождь — мелкий, ледяной и противный. Лётное поле влажно блестело, огни самолетов и вышек стали мутными.

Шеф Охранного Отделения граф Соколов наблюдал, как в бронированный самолет загружают Корень-Зрищиных. Руки у приговоренных к казни были связаны, рты заклеены клейкой лентой, как и велел Его Величество.

Принцесса и китаец уже были в самолете, а Проходова и Словенова должны были прямо сейчас забирать из Кащенко, чтобы доставить к месту казни…

Подбежал адъютант, лихо козырнув, он доложился:

— Никаких дополнительных указаний, Ваше Сиятельство. Всё по плану.

— Дерьмо, — выругался Соколов.

Сидевшая на плече Соколова жирная чайка громко и протяжно крикнула. Даже она ощущала тревожное настроение хозяина.

Соколов знал, что Павел Стальной что-то задумал, но от Соколова он это скрывал. Сегодняшняя казнь — не просто казнь. Что-то непременно произойдет…

— Его Величество или канцлер вышли на связь?

— Никак нет, Ваше Сиятельство, — сообщил адъютант, — Её Высочество канцлер Жаросветова просто написала, что действуем по плану. А Государь по её словам все еще болен.

— Болен? — с сомнением произнес Соколов, — Ну-ну… Ладно, плевать.

И Шеф Охранного Отделения решительно двинулся к самолету.

Глава 143 — Три билета в первый ряд

«Ŏ̤̣Ạ́ёŏ̤̣S Ə̣̀Ꜳ̇O͘o͘S ẠLỊ̃S»

Надпись, вырезанная на вязе в Псковской губернии, недалеко от Печоры, вяз издревле почитается местными крестьянами, как священный.

Предположительно надпись сделана в X веке на языке дриад, это единственная известная подобная надпись в мире.

Согласно Мартыханову-Заклепкину надпись представляет собой заклинательную формулу и переводится, как «кровь — не водица».

Согласно Словенову надпись представляет собой не фразу, а имя некоей дриады.

Согласно Соловьеву «перевод надписи невозможен, даже предположительный, ибо о языке дриад в настоящее время ничего неизвестно. Так что любые попытки перевода являются спекуляцией и попыткой шарлатанов привлечь к себе внимание.

Всё, что можно сказать на основании этой фразы — так это то, что у дриад есть письменность, что она основана на латинице, и что в языке дриад почти нет согласных звуков, зато огромное количество гласных. Последний факт вероятно связан с устройством глотки дриад, которое не имеет ничего общего с человеческим звуковым аппаратом».

Согласно Псевдо-Аркариусу «надпись вырезана в XIX веке пьяным сельским попом. Упорные попытки ассоциировать её с дриадами и переводить говорят нам разве что о том, что сельский поп умнее всех идиотов-переводчиков вместе взятых.

А у дриад нет письменности, и никогда не было.

Зачем писать буквы тем, кто пишет саму реальность?»

В 2012 году вся информация о надписи убрана из открытого доступа по требованию Охранного Отделения, вяз с надписью огорожен забором, возле него выставлен караул. Свободный доступ к дереву запрещен.

Без двадцати восемь уже совсем стемнело, дождь все моросил, а ветер усиливался. Погода стала типично питерской, на что мне лично было плевать, а вот самозванцу на троне создавало проблемы.

Он явно рассчитывал, что на казнь сбежится поглядеть полгорода, вот только погодка не располагала к прогулкам и даже к созерцанию казней.

Тем не менее, на въезде в Центральный квартал образовалась пробка. На КПП мы простояли минут пять, потом в наш джип сунул голову усатый казак.

— На казнь? — весело поинтересовался служивый.

— На казнь, — подтвердил сидевший за рулём князь Глубина, — Но Слава Богу, не на нашу. Мы просто хотим поглядеть, как вздернут изменников. Я магократ, если что.

Глубина прочертил в воздухе пальцем огненно-рыжую полоску магии.

— Это сегодня не важно, господин, — отмахнулся казак, — По случаю казни в Центральный квартал сегодня вечером пускают всех — даже холопов, мать их так.

— Ну и что вам тогда надо? — кисло осведомился Глубина.

— Это кто с вами? — казак всунулся в окно автомобиля чуть ли не по пояс и внимательно оглядел меня, моих двух жен и Шаманова.

— Родня моя, — поморщился Глубина, — Две дочки и сынок-дегенерат.

— А китаец — тоже родня, м? — казак подозрительно тыкнул пальцем в Шаманова.

— Это мой телохранитель, — доложил Глубина, — И он монгол. Еще вопросы?

— Никак нет, мой господин. Проезжайте! Приятного вам просмотра казни!

Мы проехали дальше, пробка, созданная казаками на КПП, уже через минуту рассосалась. Выяснилось, что большинство машин едут в сторону Зимнего, а совсем не к Петропавловке.

— Неодаренные ублюдки просто решили воспользоваться казнью, чтобы поглазеть на Центральный квартал, — пробухтел Глубина, — Хотя их и так сюда пускают — по воскресеньям и государственным праздникам. Правда, пускают дозированно, а не как сегодня всех подряд… Вот леший…

— Похоже, что казнь все же заинтересовала народ, — чопорно произнесла принцесса, стягивая с головы блондинистый парик и снимая очки, надетые для маскировки.

Кронверкская набережная была полна людей, как будто сегодня Новый Год, Девятое мая, да еще вдобавок воскресный летний денёк и бесплатная раздача пива одновременно. Народу было столько, что негде было яблоку упасть. Возвышавшиеся над толпой конные казаки едва втискивались в эту толпу, большая часть народу сгрудилась на набережной у реки, чтобы заснять на смартфоны публичную казнь — первую в этом веке.

— Хорошо, что я отказался от плана прорваться к крепости на джипах, — хмыкнул я, — В этом случае нам пришлось бы взять на душу грех и подавить машинами пару тысяч человек, не меньше.

— Мы бы просто завязли в этих человеках, — заметил князь Глубина, — Впрочем, ваш актуальный план еще хуже, барон.

— Не-а, — не согласился я, — План хорош. Ладно, Глубина, проедь еще метров десять, а потом развернись и запаркуйся.

— Чего? Развернись? Как я тут развернусь-то? — вознегодовал Глубина.

Нам в окно машины сунула рожу какая-то немка, продававшая блины, но Шаманов отогнал её, угрожающе кастанув сполох магии.

— Дай денег казакам, пусть разгонят на минуту толпу, чтобы ты мог развернуться, — посоветовал я Глубине, а сам вышел из машины, — Пошли!

Жены, обе одетые в дорожные плащи — принцесса в серый, а Маша в коричневый, вслед за мной вылезли из джипа, как и Шаманов.

Громада Петропавловки, стоявшая на острове, тонула в полутьме. Обрамлявшие остров прожектора все били в одну точку — иглу Петропавловского Собора, уходившую в черные небеса. От этого игла казалась какой-то осью мира, мрачное небо было как будто наколото на неё.

В этом мире Петропавловская крепость все еще была действующей тюрьмой, а не музеем, так что подсвечивали её ночью таким образом, чтобы граждане на неё особо не пялились. А если бы и пялились — то видели бы нечто зловещее.

Впрочем, сейчас дополнительные мощные прожектора были установлены у Иоанновских ворот крепости. В моём родном мире перед воротами вроде располагался небольшой парк, но здесь это был просто просторный луг без единого дерева.

Именно на этом лугу, полностью залитом светом мощнейших прожекторов, и должна была проходить казнь. Судя по возвышавшейся там металлической конструкции — громадной виселице, все было уже готово.

Иоанновский мост, ведший к лугу, был весь забит народом, как вагон метро в час пик. Некоторые молодые люди усадили своих барышень себе на плечи, чтобы те могли снять казнь. Прямо не публичное убийство, а рок-концерт. Некоторые приперлись даже с детьми. Больше всего повезло тем, кто успел занять места у перил моста — оттуда глядеть на казнь и снимать её было удобнее всего.