Оборотная сторона правды (СИ) - Торн Дженн Мари. Страница 3

Женат. На одну туманную секунду я подумала, что она говорит о моей маме. Но зачем ей это скрывать от…?

Ой.

— Нет. — Я зажала рукой рот, удивленная своим мысленным возгласом, и отступила подальше от нее, от них.

— Это не моя мама. Это невозможно. Тут какое-то недопонимание.

Дядя повесил голову.

— Это не моя мама. — Я пронзительно рассмеялась.

— Барри, скажи… — Тесс вздохнула. — Скажи ей. Или скажу я.

Дядя шагнул вперед, сунув руки в карманы и пожимая плечами.

— Твоя мама участвовала в этой кампании, Кейт, когда училась в Массачусетском колледже. Помню, наши родители так радовались, что она помогает республиканцам. А затем в один прекрасный день взяла и ушла. Сказала, что собирается в Калифорнию, и всё. На пару месяцев мы потеряли с ней контакт, потом она сообщила, что беременна тобой. Мы выспрашивали и выспрашивали, но так и не добились, кем был твой отец.

Я тоже не смогла. Она много рассказывала о своем детстве на юге, о поездке в колледж. Как влюбилась в Калифорнию. Но никогда о причинах переезда. И никогда-никогда и слова о моем отце. В глубине души я всегда полагала, что он мертв, что однажды она мне расскажет. Она была столь высоконравственной, что сосредоточилась на лечении других после перенесенных потрясений. Мне и на секунду в голову не приходило, что мой отец может находиться там. Что моя мама могла быть «другой женщиной». Она всегда обещала рассказать, когда почувствует, что я готова. Но этот день уже никогда не наступит.

Не знаю, что происходило вокруг меня или сколько прошло времени, но следующее, что я заметила, это Нэнси, отвечающую на звонок и сенатора, направляющегося со своей свитой к входной двери.

— Мы сделаем заявление для прессы завтра, Том, — Нэнси последовала за процессией, будто ее увлекло приливом, телефон все еще прижат к уху. — Это всё, что я могу тебе рассказать, и тебе повезло, что я в такой день ответила на твой звонок. Завтра позвоню тебе с утра. Да.

Коршун что-то пробормотал сенатору на ухо, достаточно громко для меня.

— Ничего не говорите. Выглядите уверенно. Это громадная новость. А не просто новость. Машите, улыбайтесь, ни в чем не кайтесь и ничего не обещайте.

Миленький телохранитель положил руку на дверную ручку.

— Подождите! — Все взоры обратились на меня. — Вы уезжаете?

А затем все треснуло. Онемение, непонятки, само безумие этого дня разлетелось как замерзшие трубы, отсоединившиеся от системы водоснабжения.

Я закрыла лицо руками. Мне не стоило вопить. Не перед этими чужаками, не раскачиваясь взад-вперед и говоря: — Я не понимаю, я не…

Меня обняла чья-то рука, по щеке скользнул шелковый галстук. Не дяди, подсказал мне мозг. Я моргнула и разглядела лицо сенатора. Он на меня не смотрел, просто придерживал и поглаживал как ребенка, говоря: — Ш-ш-ш… Мы вернемся завтра и что-нибудь придумаем.

От него пахло кедром. Вот как, значит, пахнут отцы?

Через всю комнату Лепрекон поднял большой палец вверх, и я так смутилась этого жеста, что перестала плакать на достаточное время, чтобы остальные вышли за двери.

— Ага! — Барри хлопнул в ладоши. — На обед паста?

Глава 3

11 июня, среда

Это происходит на самом деле

146 дней до всеобщих выборов

Обычно я просыпалась с заурядным перечнем фактов.

Я не сплю.

Я в Южной Каролине.

Мама умерла.

Но сегодня было кое-что новенькое — такое, что заставило меня сесть прямо, чуть не опрокинув с каркаса кровати двуспальный матрац.

Мой отец.

У меня есть отец.

Быть может.

Вероятно.

О, Господи!

За окном я услышала голоса и жужжание генераторов. И кое-что еще — объявление, передаваемое по рациям, приглушенное плохими динамиками.

Я раздернула пожелтевшие кружевные занавески. Там оказалась полиция. Они выставили вокруг нашего дома частичное окружение, но пресса по-прежнему в ожидании вытянулась в линию. Ожидая меня.

Я со вздохом задернула занавески. По-крайней мере, из-за копов никто не вскарабкается по дубу во дворе, чтобы получить от меня затрещину в ванной.

Свет снаружи был слабым. Фонари по-прежнему горели. Я включила свой допотопный телефон-раскладушку. 6:07 утра, а уже двадцать семь пропущенных вызовов и сообщений. Увидев номер Лили, я вздрогнула, вспомнив, что отказалась от приглашения на прошедшую ночь, но ее сообщение даже и не упомянуло об этом. «Посмотри новости! Звони, если что-нибудь нужно!» Остальные сообщения оказались от моей лучшей подруги Пенни из Пенсильвании, шизопараноидально увеличиваясь в экспрессии от «Кейт? Ты не хочешь мне ничего рассказать?» до «Включи телефон или я умруууууу!» до простого и элегантного «А-а-а-а, смерть меня зови!»

Мои пальцы просто горели от желания нажать на кнопку вызова и разбудить ее немедленно, только бы услышать ее нахальный успокаивающий голос на другом конце линии. Но не стала — не сейчас. Позже. Когда я буду знать, что сказать землянам.

В неярком свете ванной я почистила зубы, пытаясь вызвать в памяти лицо сенатора и сравнить со своим. Его глаза — кажется, такие же. У мамы были карие, узкие и удлиненные, как у кошки, а мои синие и круглые. Я унаследовала мамин крошечный рост, по другому и не скажешь, который приятные люди называют «миниатюрным», мой доктор «два-пять», а Пенни «четверть хоббита».

Рот не совсем похож на мамин. Волосы мои грязно-каштановые, в то время как у нее рыжий цвет заката. Нос маленький, курносый. Мама называла его трамплином. Когда я была маленькой, она пальцем проводила по нему и когда он взмывал в воздух, издавала клич как лыжник, прыгающий с трамплина.

Зрение стало нечетким. Я вытерла глаза и сморгнула, с трудом фокусируя взгляд на кране и трещинах в затирке, только не на образе мамы. Думы о ней направили мой разум по ложному пути, все дальше и дальше по тропе, затягивающей словно зыбучие пески, в которые я все глубже и глубже увязала.

На зыбучие пески времени у меня не было. 6:22 утра. Мне следует поторопиться.

Я принялась откапывать в шкафу что-нибудь милое, что можно надеть на собеседование в колледж. Вчера все были так одеты, мужчины в костюмах, а Нэнси в шелковой блузке и юбке. Лучшее, что я смогла отыскать, это простенькое синее платье из хлопка, купленное мамой в прошлом году и которое я так и не носила. Я натянула его, сорвала бирку и поспешила в кабинет дяди, где свернулась клубочком в его кресле и нажатием кнопки оживила компьютер.

Домашней страницей у Барри была страница новостей. В заголовках мое имя.

Курсор завис и скользнул. Пока нет. Соберись.

Гугл. Сенатор Купер. Я начала с Википедии.

Сорок семь лет. Родился и вырос в Массачусетсе. Студент Гарварда и Йеля. Работал государственным защитником, потом стал окружным прокурором в Ньютоне. Уехал оттуда занять место в государственной власти.

Его кампания базировалась в Бостоне, в Кенмор-сквер рядом с кампусом Бостонского университета.

В этот колледж поступила мама.

Я представила: молодая мама с собранными в хвостик каштановыми волосами и рюкзаком на одном плече разгуливает в кампусе, заметила объявление о наборе волонтеров и остановилась взглянуть.

Но этот образ сменился другим. Это была женщина, стоявшая рядом с сенатором Купером на большинстве предвыборных фотографий.

Звали ее Маргарет Эббот Купер. Они женаты девятнадцать лет. Фотографии изображали высокую и элегантную женщину с пепельно-белокурыми волосами до плеч, собранными в гладкий шлем. Холодность была во всем — за исключением глаз. Я видела на каждом фото искру юмора, словно перед щелчком кто-то сказанул хорошую шутку.

Я быстро прочитываю, шарахаясь от каждой новой пикантной детали. Особенно от этой: у них было двое детей. Близнецы. Восемь лет. Их зовут Грейс и Габриэль.