Последнее пророчество Эллады (СИ) - Самтенко Мария. Страница 79

О нет. Все было не так. И дело было вовсе не в Левке — хотя, пожалуй, пророчество о её гибели послужило катализатором.

Тогда он просто хотел убить мойр.

— Ананка!..

Шёпот отражается от голых стен гинекея, возвращается к нему тихим эхом: Ананка, Ананка. С серпа в опущенной руке капает кровь.

Он подходит к огромному, в два человеческих роста, зеркал, вглядывается в отражение. Человек в заляпанных кровью одеждах, три разрубленных на куски тела — все не то. Ему нужна та, что стояла у него за плечом.

— Где ты, Ананка? Ты тоже должна лежать тут!

Ананки тут нет, она сбежала, спасаясь от небытия, и он понимает это — разворачивается и уходит. Потом возвращается, отрубает головы мойрам, берет их с собой — сбросить в Тартар. Отдать отцу.

Серп Крона поет в опущенной руке, он сегодня вдоволь напился… всякого.

Ихора бессмертных мойр.

Ихора бессмертного бога.

И ещё — крови смертного.

Сначала Аид не смог убить мойр — их не брал серп. Пожалуй, они были не просто бессмертными, они были самой основой той реальности, и серпа для них было мало.

Тогда он пожелал стать смертным — нет, даже не так, тогда он отчаянно пожелал умереть. Тогда, думал он, пророчество, сулящее гибель Левке, потеряет свою силу, и любимая будет спасена.

Он поднял серп — он знал, что это оружие способно убить бессмертного — и перерезал себе горло, и умер, истек ихором на деревянном полу. В тот миг, когда его сердце остановилось, ихор стал кровью, и Аид превратился в смертного. В мгновение ока зажила страшная рана, и он — уже не бог, а смертный воин — снова поднял серп.

И мойры, смеявшиеся, пока он захлебывался собственным ихором, не сумели его остановить.

— Кажется, я знаю, что нужно делать, — сказал Аид. — Для этого нужно не просто желать стать бессмертным — для этого нужно умереть.

На него посмотрели, как на ненормального. Поначалу. Потом Гера с Гекатой принялись вспоминать, как боги даруют бессмертие, и вспомнили, что его даруют либо уже после смерти, оживляя тень, либо кормят «подопытного» (так выразилась Геката) нектаром и амброзией, от чего он, опять-таки, умирает, а потом оживает и становится бессмертным. И, значит, эту частичку смертности, на которую так рассчитывает Афродита, можно убить, лишь убив самого Аида. Причем, по мнению, опять же, Гекаты, ему не следует рисковать и браться за дело самостоятельно — ещё не факт, поможет ли суицид избавиться от остатков смертности, или, наоборот — от всей имеющейся божественности.

— Вот именно, главное, не убить все остальное, — мрачно сказала Персефона, складывая руки на груди.

Аид вспомнил, как она стояла на коленях у тела Ареса, молча и неподвижно, и ему стало не по себе.

— Тебе незачем на это смотреть, — мягко сказал он. — Может, ты пока выйдешь?

— Я не собираюсь никуда выходить, — отрезала Персефона. — Я хочу быть с тобой на тот случай, если ты вдруг решишь умереть.

Аид глубоко вздохнул, материализовал саблю и протянул её Гекате.

— Владыка, прости, но добровольно я за это не возьмусь, — покачала головами Трёхтелая. — Я никогда себе не прощу… если вдруг. Если у нас нет других рабочих вариантов, предлагаю бросать жребий. Втроём — я, Гера, Артемида.

— А, может, попросим Ареса? — предложила Царица цариц, тоже не слишком вдохновленная открывшимися перспективами. — Его не жалко. Да и вообще, если ты вдруг умрешь насовсем, он только обрадуется. Пообещаем ему амнистию…

Аид опустил саблю и перевёл взгляд на Ареса. Какая-то логика в словах Геры определённо была. Владыке совсем не хотелось обрекать на страдания кого-то из тех, кто был ему дорог, если вдруг что-то пойдёт не так. Спасибо, тут нет Таната или Макарии!..

Он кивнул Гекате, и та захлопотала над бесчувственной тушкой Неистового, пытаясь привести его в сознание.

Персефона же неслышно скользнула к нему, обеими руками схватила за запястье, требовательно заглянула в глаза:

— А теперь пообещай мне…

Она не успела договорить.

Он не успел ответить. Не успел пообещать, что все будет хорошо, что теперь он точно не будет звать смерть, что он пройдет по краю, чтобы вернуться к ней, потому, что она и есть его мир, и плевать на Деметру, на Левку и на Концепцию, и…

Сильнейший удар в спину заставил его потерять равновесие, податься вперед, схватившись за Персефону; из легких вышибло воздух, и, попытавшись вдохнуть, он понял, что почему-то не может дышать полной грудью, как будто мешает что-то; опустив взгляд вниз, он увидел вышедшее из груди острие копья.

Персефона закричала, попыталась подхватить его — ноги почему-то отказывались повиноваться, и он рухнул на колени.

Боли не было.

Потом что-то уперлось ему в спину, рывок — и копьё исчезло, он смог вдохнуть воздух — но вместе с ним пришла невыносимая боль. Горьковатый на вкус ихор хлынул из горла; сердце не билось, лишь слабо трепетали в груди окровавленные ошметки; тело содрогалось в агонии; вскоре захлестнула тьма, и последнее, что он почувствовал — тонкие пальцы Персефоны, до боли сжимающие его руку.

И голос.

Странный голос, высокий и нервный почти до истерики.

«Владыка! Владыка! Молю о милости!».

Аид знал, что должен откликнуться; он вынырнул из тьмы, мимолётно отметил, что боль в груди куда-то исчезла, а рана затянулась в мгновение ока; поднялся на ноги, опираясь на руку Персефоны с одной стороны и Гекаты с другой, и сделал вдох.

Первый вдох обжег горло и легкие, но мутная пелена перед глазами наконец-то исчезла. Он осмотрелся: Гера стояла с широко распахнутыми глазами и цедила ругательства, Геката отворачивалась и украдкой шмыгала носом; вцепившаяся ему в руку бледная как мел Персефона не плакала, но её натурально трясло; бесчувственное тело Ареса все так же валялось на полу.

Артемида, бледная почти до уровня Персефоны, сжимала в руках короткое копьё. С его наконечника капал прозрачный светящийся ихор.

— Молю о милости, — тихо повторила она.

Аид знал, что должен ответить. Нет, вовсе не то, что вертелось на языке у всех присутствующих. И не то, что читалось в глазах у Персефоны (ей точно незачем было на это смотреть!). Об этом он тоже скажет, но чуть попозже.

А сейчас он чуть наклонил голову и коротко приказал:

— Проси.

Артемида подняла на него глаза, но тут же снова опустила голову, будто не могла выдержать его взгляда. А, может, так оно и было — тяжело выдержать взгляд того, в кого ты только что воткнул копьё. Пусть даже из благих побуждений.

— Я молю о милости, о Владыка! — она облизала пересохшие губы. — Я прошу амнистии для всех участниц Концепции.

34

Аид

— Я прошу амнистии для всех участниц Концепции!.. — повторила Артемида, глядя на него… с ужасом? Да, кажется, с ужасом. Пожалуй, когда она впервые заикнулась об амнистии для участниц Концепции, ему следовало сдержаться и не начать смеяться, а то все присутствующие так и подскочили.

На самом деле, все, что хотелось Аиду — это залезть в горячую ванну, смыть подсыхающий ихор и позабыть об этом бедламе на пару часов, а вовсе не пугать бестолковых богинь. Так что сейчас он просто махнул рукой и сказал, что подумает.

Подумает, да. Может, даже с Макарией посоветуется. О том, как бы исполнить просьбу Артемиды так, чтобы она пожалела о том, что родилась такой бестолочью. Или хотя бы о том, что метила его царице в подруги. Потому, что Персефону трясет до сих пор, она цепляется за его руку так, что, кажется, останутся синяки, и ещё неизвестно, кому пришлось бы вытаскивать её из очередного бредового сна, если бы что-то пошло не так. В этот бредовый сон, который с Пейрифоем и Загреем, он еле-еле пробился (хотя Геката говорила, что это невозможно в принципе), а если дальше было бы хуже?..

Кажется, желание посоветоваться с Макарией все же как-то отразилось у него на лице, потому, что Артемида решила пасть на колени: