Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак. Страница 8

Год или даже больше он флиртовал с Анной в манере, ни к чему не обязывающей, ничего не обещающей. Это был флирт того сорта, который он называл: «Отпускай хлеб свой по водам». [34] Он не предпринимал усилий, чтобы встретиться с ней. Он редко звонил ей по телефону. Он говорил ей слова (в доме ее отца), и сам толком не понимал, что говорит. В нем все еще жило отношение учителя к ученице. Он не имел обыкновения подыскивать слова, мог болтать что угодно и быть уверенным, что она сама вложит смысл в каждое его слово. Доктор Марголин был прав, говоря, что любовь построена на телепатии. Роман между ним и Анной разворачивался в мыслях. Он думал о ней, и были все признаки того, что она тоже думает о нем. Каждый раз, когда он ее встречал, между ними как будто возникала тайна, и они отдалялись друг от друга — словно их разделяла стена. Она смотрела ему в глаза с нескрываемым желанием и мольбой. С ее уст срывались слова, выдававшие ее чувства. Игривость переходила в раздражение, в депрессию. Станислав Лурье, долго притворявшийся, что он ничего не знает, начал делать по этому поводу замечания. Муж и жена начали ссориться из-за него. Они уже вели между собой в спальне бестолковые разговоры, какие семейные пары ведут в подобных случаях. А теперь он, Грейн, ни с того ни с сего наносит им визит посреди ночи. В лифте Грейн снял шляпу, но Станислав Лурье остался в своей плюшевой шапке. Он вынул из заднего кармана ключ. Его желтые глаза улыбались улыбкой человека, делающего нечто назло самому себе. Лицо Анны выглядело по-мальчишески серьезным и даже ожесточенным, как будто уступка, сделанная Станиславом Лурье, ставила ее в неудобное положение и она опасалась, что он готовит ей ловушку. Все трое не говорили ни слова — такое молчание обычно повисает, когда кто-то совершает поступок против собственной воли, как будто силы, определяющие поступки человека, проявили свою обычно скрываемую власть…

Станислав Лурье открыл дверь квартиры и включил свет в коридоре. Анна проводила Грейна в гостиную. Как отличалась она от гостиной Бориса Маковера! Все здесь было светлым и современным. Ковер бежевого цвета протянулся от стены до стены. На стенах светлые обои. Встроенные книжные полки. Сами книги — в красочных обложках. Стулья, диван, журнальный столик — все приспособлено для удобства гостей, которые курят, пьют и не обязательно сидят на том месте, куда их усадили. На стенах висело несколько картин и рисунков, купленных Станиславом Лурье в Гаване и Нью-Йорке — смесь символизма, экспрессионизма и всяких других «измов». Например, фигура наполовину мужская, наполовину женская, современная редакция античного гермафродита. Даже лампы здесь служили не просто для того, чтобы освещать помещение, а еще для создания светового эффекта, как будто эта комната была сценой, а муж и жена — актерами… Станислав Лурье возился с чем-то в коридоре. Анна пошла на кухню сварить кофе. Грейн опустил голову, прикрыл глаза: «Господи, зачем я шляюсь по ночам?! Что я хочу от этой семейной пары? Зачем я врываюсь в чужую жизнь?» Он вдруг вспомнил слова Станислава Лурье о ребенке, которого засовывают в печь. Это были не просто слова. Это произошло с его женой и детьми. На Грейна напал ужас. Неужели он хочет увести жену у человека, который такое пережил?! Он в самом деле так низко пал?

Вошел Станислав Лурье:

— Ну, устраивайтесь поудобнее. Сейчас будет кофе. Мой тесть утверждает, что спать — это лишнее, и я начинаю с ним соглашаться. То есть спать вообще-то хорошо, но слишком уж хорошо. С какой стати человек должен иметь возможность освободиться от жизни на семь или восемь часов? Если уже страдать, то надо страдать все двадцать четыре часа в сутки.

— Что касается меня, то я во сне страдаю больше, чем наяву. У меня отвратительные сны, — сказал Грейн.

— У вас тоже? Стоит мне закрыть глаза, я оказываюсь в бункере. Немцы хотят меня выкурить. Я просыпаюсь с криком, и жене приходится меня успокаивать. А что снится вам?

— Я всегда растерян, зажат в тиски. Сновидец подобен великому писателю. У него нет недостатка в темах. Каждую ночь он находит что-то новое, но главный мотив всегда остается одним и тем же: я в тисках.

— Это, должно быть, в вашем подсознании.

— Не надо спускаться до уровня подсознания. Жизнь современного человека — это тиски.

— Почему именно современного человека? Я не считаю, что тут есть какая-то разница. Нацисты были три тысячи лет назад и шесть тысяч лет назад. Они только назывались по-другому. И большевики тоже были. Что представлял собой Чингисхан? Мой тесть пытается меня убедить, что современный человек — это расколотая личность, а прежние люди были целостными. Но что значит — «целостные»? Как человек мог быть целостным?

— Он был целостным потому, что был готов на что-то решиться.

— Что вы под этим подразумеваете? Это просто парадокс.

— Приведу вам пример: наши отцы и деды знали, что нельзя желать жены ближнего, и они не желали. А если даже желали, то подавляли в себе это желание, никак его не проявляли, не давали ему, если так можно выразиться, физического проявления. И оно понемногу иссякало. Современный же человек может иметь все доказательства того, что не следует совершать какого-то определенного поступка, и все равно его совершит. Я знаю это по собственному опыту, — сказал Грейн, потрясенный собственными словами. У него было странное чувство, будто он не только проиллюстрировал свою мысль, но и привел пример того, как выглядит его растерянность во сне. Он раскрыл свой сон. Более того — отнял у сна возможность присниться, потому что бодрствовал в то время, когда должен был спать. Но сон взял свое наяву. Станислав Лурье посмотрел на него из-под густых бровей печально и растерянно.

— Что ж, прекрасный пример. Но дело просто в том, что у наших родителей была вера, а у нас ее нет.

— Одной веры недостаточно для того, чтобы обрести решимость.

— А что еще требуется, кроме веры?

— Организация. Как одного патриотизма недостаточно, чтобы выиграть войну, так же и одной веры недостаточно для войны с самим собой. Надо иметь стратегию, тактику, все военные приемы. Наши отцы и деды боролись не в одиночку. У них на самом деле была армия. У них были свои крепости, окопы, генералы, унтер-офицеры. Своя военная форма.

— Если вы имеете в виду штраймлы, [35] пейсы, синагоги, то я с вами абсолютно не согласен!

Анна вошла со стеклянным перколятором:

— Джентльмены, кофе готов.

4

Каждый получил по чашке кофе и печенье, чтобы немного перекусить. Кроме этого Анна принесла фрукты. Она передвинула свой стул так, чтобы сидеть напротив мужчин. Положила ногу на ногу, и Грейн видел ее широковатые икры под нейлоновым чулком и едва прикрытые краем платья колени. Она, видимо, знала, что ее ноги его возбуждают, потому что подол ее платья был приподнят больше, чем естественно для позы, в которой она сидела. И Анна, похоже, больше не стеснялась мужа — как женщина, на которую есть охотники. Грейн прекрасно отдавал себе отчет, что наслаждение, которое он рассчитывает получить от этого тела, никогда не будет таким сильным, как желание. Он несколько раз пытался проанализировать сексуальное наслаждение и никогда не мог добиться продолжительности этого ощущения. Вместе с влечением все прекращалось. Ни в какой другой сфере формула Шопенгауэра относительно желания и скуки не была такой уместной, как в отношении физического влечения, в котором биологические стимулы даже не сочли нужным скрывать свой обман. И все же Грейн не мог оторвать глаз от ног Анны, они словно гипнотизировали его. Некоторое время Анна наслаждалась успехом, а потом приподняла подол платья еще чуть-чуть, как скупая торговка, подкладывающая на весы еще немного товара. Она вопросительно смотрела на мужа, словно говоря: он что, не видел женских ног? Станислав Лурье уперся глазами в чашку и пил кофе с видом озябшего человека, который наслаждается каждым глотком горячего напитка. В его глазах пряталась улыбка, словно говорившая: «Ты не можешь знать того, что знаю я»… Он допил кофе и поставил чашку на столик.