Дьявольские шутки - Демаро Лизз. Страница 24

— Ларри, какой мощности будет этот чёртов шквал?

Голос Лерта с трудом прорывался сквозь грохот бури, ему даже показалось, что Ларри скорее прочитал по губам, чем услышал этот вопрос. Он был слишком занят помощью с натягиванием парусины, защитившего бы пушечные ядра от скольжения по палубе, поэтому просто поднял руку и показал капитану на пальцах.

Пять и четыре. Всего девять. Эйлерт поджал губы и выругался про себя — этот штормовой ветер нёс в себе слишком много опасности, даже несмотря на то, что их корабль теперь как новенький. Что и как сделал с ним Монро, Лерт не спрашивал, но после ремонта «Пандора» выглядела даже лучше, чем раньше.

— Убрать нижние брамсели и второй грот! Кажется, морской дьявол разбушевался не на шутку.

Команда справлялась до тех пор, пока пена, гонимая сильным ветром, не стала рассыпаться большими хлопьями в виде густых белых полос, а видимость не стала настолько паршивой, что Эйлерт не мог видеть своих людей, действовавших на противоположной стороне корабля. Крики заглушались рокотом волн, черное небо сливалось с совершенно черной поверхностью моря. «Пандору» лихо подбрасывало на новом гребне.

Палубу постоянно заливало, на ней было совершенно невозможно передвигаться. Олден как мог пытался сохранить корабль, но волны становились все выше и выше, пока, наконец, не достигли своего предела, почти сравнявшись с мачтой. Невнимательный матрос, увлекаемый жадным океаном, исчез за бортом.

Иногда Лерт успевал вглядываться в черноту бури. Искал другой корабль, всматриваясь до боли в глазах сквозь сокрушительные брызги.

Корабля без парусов нигде не было видно.

Эйлерт отвлекся на бездумную слежку и упустил драгоценные секунды на осознание своего положения. Корабль накренился так, что почти лёг на волны левым бортом, и он, не удержавшись, медленно покатился вниз, изо всех сил цепляясь за канат, за который ранее держался. Его хлестнуло волной, вжав в мокрое дерево, но Эйлерт сжимал кулаки до последнего. Он слышал, как Олден, перекрикивая ураган, обещал вернуть «Пандоре» нормальное положение.

На миг Лерту показалось, что он летел. Его приподняло, канат дернулся. Он почувствовал себя невесомым и расслабленным, будто бы в тёплой постели, но тут же его одним мощным рывком дёрнуло за ноги вниз. Океан распахнул свою пасть, протягивая алчные руки. Канат выскользнул из рук, порезав ладони, и Лерт упал на искусную резьбу борта. Воздух из легких выбило.

Следующая волна даже ласково обняла его и сняла с корабля. А потом Эйлерт погрузился в такую тьму, которая невозможна даже при слепоте. Глубинная, дьявольская магия океана гипнотизировала его, единственным ориентиром пространства стали пузырьки воздуха, выпускаемые изо рта. Сверху проскрипела «Пандора».

Его резко швырнуло в одну сторону, потом — в другую, со всей силы ударило о борт корабля. А потом вокруг него океан резко успокоился.

Снизу, в воде, шторм выглядел как безобидное покачивание волн, украшенной белой сеткой пены. Но стоило Эйлерту вынырнуть, как его подняло на гребне и со всей силой швырнуло обратно вниз. Океан упорно хотел его утопить. Постепенно у него не оставалось сил даже на то, чтобы попросту удерживаться на поверхности. Одежда камнем тянула на дно, воздуха становилось все меньше и меньше. Легкие и горло горели внутри огнем — он наглотался столько воды, сколько не смог бы выпить даже в пустыне.

Глаза стали закрываться, морская соль оседала на ресницах, дикая усталость порождала перед глазами миражи. Он видел, как к берегам летящего по воздуху Сент-Люси причалил величайший пиратский корабль «Пандора», подходя к острову на облаках; как капитан корабля Нельс Лир сошел на берег в кованых из золота доспехах, как его мать Нала счастливо улыбнулась и побежала навстречу мужу прямо по волнам. Он видел, как маленький мальчик с разного цвета глазами смотрел на него и улыбался своей привычной, едва заметной улыбкой. Как этот мальчик следовал за ним, когда он позвал его встречать «Пандору», прибывшую на родину после долгого плавания.

Он видел, как вокруг него звезды-медузы танцевали неведомый танец, как сам он плавно раскачивался неизвестной музыке в такт. Он видел, как океан закутывал его в надежный и теплый кокон. Он видел сверху проблеск солнца и поднял руку, чтобы поймать луч...

Его руку, вытянутую из воды, кто-то схватил. Мелькнули разноцветные глаза, мягкая улыбка появилась на бледных губах.

А потом его поглотила тьма.

ГЛАВА 11

«ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ ЗВЕРЕЙ»

— Священник, ты любишь людей? — после недолгой паузы спросил Рагиро.

Вопрос был неожиданным, и отец Мартин, слегка потупив взгляд, неопределенно покачал головой:

— Да.

Но его «да» не было уверенным и прозвучало скорее с вопросительной интонацией. Рагиро издевательски рассмеялся, но священник уже не обращал на это внимания, успев привыкнуть к тому, что издевки и напускная самоуверенность — его способ защищаться. На самом деле ему было страшно, но они оба старательно делали вид, что не замечали страха Рагиро.

— А если подумать, священник? Очень хорошо подумать, — Рагиро откинулся спиной на холодную стену и из оставшихся сил попробовал расслабиться. Не получилось: тело испытывало лишь ещё большее напряжение. Он скрипнул зубами и крепко зажмурил глаза. — Люди хуже зверей, — почти неслышная фраза сорвалась с губ прежде, чем он успел подумать.

Губы отца Мартина сжались в тонкую полоску. Где-то в глубине души он понимал, что Рагиро был прав, но как же сильно ему не хотелось с этим соглашаться, ведь он, священник, посвятил всего себя людям.

— Не… не думаю, что вы… правы.

Рагиро резко распахнул глаза.

— Какая дерзость, священник! — и он снова рассмеялся так громко, что из соседних камер послышалось недовольное бурчание. — Какая дерзость… Ты сам-то веришь себе? Своим мыслям, своим словам? Я же сказал, что мне не нужна обычная исповедь, как и не нужен обычный священник. Сними с себя эту маску веры в Бога и на одну чёртову ночь стань Человеком.

— Если вы не прекратите так себя вести, я уйду, — на удивление для самого себя жестоко отрезал Мартин и почти сразу же пожалел о сказанном: лицо Рагиро стало каменным, совсем непробиваемым, словно не было ни разговоров, ни притянутого насильно доверия, ни маленькой искорки взаимопонимания и надежды на непродолжительную слабую прозрачную связь.

— Уходи.

Фраза отчего-то отозвалась болью где-то внутри у обоих, но каждый запер этот порыв в себе. Мартин не пошевелился. Рагиро замолчал.

— У нас не так много времени, чтоб…

— Говори прямо: скоро меня повесят на глазах у сотни проходящих мимо зевак, и, возможно, я даже умру в этот раз, поэтому ты хочешь, чтобы я побыстрее все рассказал, а ты побыстрее отпустишь мне мои грехи. Только вот… скажи мне, священник, в чем мои грехи?

Мартин затаил дыхание. Последний вопрос застал его врасплох, потому что обычно люди сами сознавались, а здесь… Священник пожал плечами: он не знал. Все, что ему рассказал Рагиро, не укладывалось ни в одну из возможных и встречавшихся ему до этого жизненных историй.

История Рагиро была дикой во всех смыслах, и отец Мартин даже в самых страшных кошмарах не представлял, что семья Инганнаморте когда-то действительно существовала.

Но такое нельзя выдумать. Таким нельзя давить на чувства, и даже самый отпетый негодяй не стал бы.

— У каждого есть грехи. Но я не могу знать о ваших, пока вы сами мне о них не расскажете, — отец Мартин старался говорить спокойно и уверенно.

Рагиро подался чуть вперед, чтобы оказаться поближе к священнику.

— Ты прав. У каждого есть свои грехи, — Рагиро повторил за священником. — И какие же они у тебя?

— Речь не обо мне, — ладони у отца Мартина вспотели и стали липкими, но вопрос заставил задуматься. У него, конечно же, тоже были грехи, и говорить о них молодой священник не хотел ни с кем, даже с Богом.

— Ты так сильно боишься выглядеть в моих глазах человеком? — Рагиро заметил, как заблестели его глаза, но настаивать не стал. Не в его правилах было доводить людей до исступления, особенно когда его самого не раз испытывали на прочность. Рагиро не любил это чувство безысходности — так хорошо был с ним знаком. Но мог рассказать о нем все. — Ладно, священник, так уж и быть. Сначала я. Но имей в виду, я не позволю тебе уйти, пока ты не покаешься в грехах мне. Слышишь, священник? Я хочу знать о тебе то, что не знает никто.