Ведьма на Иордане - Шехтер Яков. Страница 26

— Упрошу, конечно, упрошу. А тебя позову забирать ее из роддома. С цветами, впереди всех.

— Нет, — Ципи слабо улыбнулась. — Я уже не выйду из этой комнаты. Царица сказала, что моя молитва принята и я могу уходить.

— А как же моя дочка? Кто ее всему научит, кто расскажет про Эстер? Нет, мы тебя никуда не отпустим!

Я попытался развеселить Ципи и проговорил без умолку минут десять, опустошив до самого дна скудные запасы своих прибауток. Мне показалось, будто Ципи стало немного лучше, ее глаза наполнились прежним сиянием, а губы порозовели. Я обещал прийти на следующий день, обязательно прийти и вместе просмотреть свиток Эстер. Но завтра, в три часа пополудни, мы стояли перед свежевырытой могилой.

Спустя год у нас родился мальчик. Спустя два — еще один. О ком просила Всевышнего Ципи, я понял только из сводки новостей тридцатого декабря две тысячи шестого года^[8].

Пощечина

Повесть

Элле Кричевской

Реб Буним, пухлый улыбчивый старичок, служка Гурского ребе Ицхока-Меира^[9], иногда представлял себя возницей, правящим шестеркой, нет восьмеркой, бешеных, необъезженных лошадей, впервые запряженных в карету.

Лошади дикие, кусают друг друга, лягаются, тащат в разные стороны, пытаясь вырваться, а он, Буним, сидя на козлах, должен приводить их в чувство только вожжами да голосом. Кнута нет, голос давно сел, а на хлопки вожжами лошади не обращают внимания. Как он ухитряется удерживать равновесие да еще гнать карету в нужном направлении — одному Богу известно. И ребе, святому человеку, незаметно помогающему реб Буниму справляться с непростым делом.

В приемной всегда полно народу. Ведь сказано в псалмах: «Велики потребности народа Твоего». Один приходит просить благословение для выбора невесты, у другого дети который год не рождаются, а у третьего рождаются без остановки, но только одни девочки. Четвертый просит здоровья для родителей, пятый для жены, шестой никак не может выбиться из нищеты, у седьмого сын растет забиякой и проказником, а восьмой мечтает удачно выдать замуж старшую дочь.

В общем, сколько людей — столько проблем. И для каждого ребе находит ответ, да не просто слова утешения, а реальный способ помочь. Не зря ведь стоят хасиды в очереди подолгу, не зря выполняют каждое слово ребе, словно не человек из плоти и крови произнес их, а сама божественная десница начертала букву за буквой на сапфировых скрижалях Завета.

Бывает, вместо совета отправляет ребе хасида с конкретным поручением: пойти туда-то, сделать то-то, вернуться и рассказать. Проходят два, три, четыре часа, а то и две недели или месяц, и хасид с горящими глазами и дрожащей нижней губой врывается в приемную, словно смерч в Индийский залив. Разве он видит очередь, разве он помнит, что другие хасиды сидят в ней несколько часов? Он весь поглощен случившимся чудом. Он хочет видеть ребе, он рвется рассказать обо всем. А ребе, выслушав рассказ, даст ему следующее задание.

Поэтому реб Буним не рискует мариновать такого человека в очереди, а старается пропустить сразу, не обращая внимания на косые взгляды и обиженные восклицания других хасидов.

А случается, не может родить женщина, и муж ее мчится сломя голову к ребе, прося благословить скорейшее разрешение от бремени. Разве можно посадить его в конец очереди и сказать: подожди-ка, дружок, часика три-четыре, а лучше всего приходи завтра?

Вы, наверное, думаете, будто исключительные случаи происходят два, от силы три раза в день? О-хо-хо, как бы не так. «Велики потребности народа Твоего»! Каждый час прибегает кто-нибудь с выпученными глазами, и он, реб Буним, обязан без кнута, а только голосом и мягким похлопыванием вожжей не дать карете свернуть с дороги, а продолжить нестись вперед как ни в чем не бывало.

Реб Буним давно исчерпал восклицания и возгласы о душевных силах ребе Ицхока-Меира. Такое можно выдержать, только если тебя осеняет Высшая благодать. Не в силах человеческих день за днем противостоять бешеному прибою житейского моря. А ребе на глазах реб Бунима выстаивает уже который год и еще ухитряется писать книги и руководить большой общиной. А вот когда он успевает учиться, не имеет понятия даже сам реб Буним. Это просто чудо, подобно негаснущему в любую бурю огню жертвенника в Иерусалимском храме.

В общем и целом со своими обязанностями реб Буним справлялся довольно успешно. И хотя недовольных было много, но какое общественное дело может обойтись без недовольных?

В тот день он сразу заметил в очереди особо нервного еврея. Одет он был хотя и вполне ортодоксально, но не по-хасидски и, судя по покрою капоты^[10], приехал из провинции. В Варшаве, где жил ребе Ицхок-Меир, так никто не одевался. Реб Буним хорошо знал нрав этих застенчивых провинциалов, которые от смущения были способны на самую дикую выходку, но, как назло, «неотложные» посетители следовали один за другим, и лицо провинциала потихоньку приобретало багровый оттенок.

Чтобы успокоить посетителя, реб Буним подошел к нему, узнал, кто он и откуда, и попросил приготовить квитл^[11], словом, постарался занять его делом. Как он и предполагал, посетитель приехал из глубокой провинции, местечка Хрубешув, так далеко запрятанного среди полей Польши, что казалось, солнце в нем всходило позже, чем в Варшаве, а время замерзло и остановилось где-то посреди наполеоновских походов. Звали провинциала Янклом, и приехал он просить ребе о детях: пошел уже десятый год его супружества, а жена никак не беременела.

Ребе Буним покивал, проверил молниеносно написанный Янклом квитл, заверил в успехе — ведь ни одно благословение ребе не дается впустую — и вернулся на свое место.

А потом реб Буним попросту позабыл о посетителе из Хрубешува. Навалилось множество срочных дел, по каждому из которых нужно было принять немедленное решение. После полудня, пропустив к ребе хасида из Коцка, привезшего письмо от ребе Менахема-Мендла, реб Буним услышал возле себя странное шипение. Подняв глаза, он увидел Янкла. Тот кипел, словно стоящий на плите чайник. Возмущение переполняло его настолько, что вместо связной речи из его рта вылетали невнятный клекот и белые брызги пузырящейся слюны:

— Пять часов… Без очереди… И здесь протекция… Возмутительно!!!

Реб Буним кротко улыбнулся хрубешувцу, надеясь этим охладить его пыл, а затем перевел взгляд на лежащую перед ним бумагу. Но не успел он прочитать первую строчку, как Янкл размахнулся и закатил реб Буниму звонкую пощечину.

В приемной воцарилась мертвая тишина. Многое перевидали эти стены, но такое случилось впервые. Реб Буним встал и, не говоря ни слова, стремительно двинулся ко входу в кабинет ребе.

Столкнувшись в дверях с выходящим посетителем, он молча посторонился, а затем вошел внутрь и плотно прикрыл за собой дверь.

— Что, Буним, — ласково спросил ребе, — обижают тебя евреи?

— Но за что, ребе?! — вскричал Буним, дав волю чувствам. — Разве я плохо выполняю свои обязанности? Разве я не служу вам верой и правдой? За что мне такое оскорбление? — И он приложил тыльную сторону руки к пылающей щеке.

— За что — так вопрос не ставится, — ответил ребе, внимательно глядя на реб Бунима, и тот опустил глаза. Он сразу понял, на что намекал ребе, и вторая его щека тоже покраснела, но на сей раз от стыда.

Действительно, если Всевышний хочет наказать еврея за тайное прегрешение, он выбирает явные пути. Но о каком прегрешении идет речь? Чем он мог заслужить такое откровенное наказание? Реб Буним уже готов был погрузиться в дебри самоанализа, как ребе негромко спросил:

— А как зовут твоего обидчика?

«Ну уж нет! — мысленно вскричал реб Буним. — Я не поддамся на эту уловку. Сначала ребе дал мне понять, что причина кроется не в хрубешувце, а в моих поступках, а теперь хочет проверить, стану ли я добавлять к старому прегрешению новое? Если Янкл ни при чем, зачем же я стану называть его имя, словно рассчитывая на то, что ребе его накажет? Разве можно обижаться на палку, бьющую тебя по голове? Обижаться нужно на человека, держащего в руке палку, то есть на себя самого!»