Полет миражей (СИ) - Александрова Дилара. Страница 10

— Прошу прощения за столь скудный прием… Дайте мне еще немного времени.

— Что вы, господин Идам, — вымученно улыбнулся Эншду, отчего его щеки, основательно подпертые свисающим подбородком, выступили немного вперед. — Для нас честь посетить вашу скромную обитель.

Когда-то бывшие голубыми глаза Амитаса Идама медленно закрылись. Через мгновение сухие веки снова показали бледные, почти выцветшие зрачки. Проковыляв ко входу, мужчина остановился, словно вкопанный. Только мелко дрожащее тело всем своим видом показывало, насколько тяжело было ему стоять. Взгляд, устремленный на улицу означал, что он чего-то ждет. К книжке, лежащей на столе, Идам так и не вернулся. Все молчали. Никто не решался нарушить устоявшуюся, и, возможно, совсем неуместную тишину.

Внезапное спокойствие после изнурительного похода совпало с обязательной послеобеденной сиестой. Начав клевать носом, гость томно прикрыл веки. В темноте окружающего этот факт остался незамеченным, ибо голова его ничуть не опустилась, почив на добротной подушке из нескольких подбородков. Суетливая возня снаружи заставила его вздрогнуть, выйдя из состояния внезапно навалившейся дремоты. Просыпаясь, он невольно хрюкнул. Слуги тут же подхватили хозяина, помогая ему встать.

Амитас Идам уже направился к выходу. Без особых проблем преодолев дверной проем, он распростер свои руки.

— Приветствую вас, дети мои! — прохрипел он так громко, что его голос, казалось, сотряс хрупкие стены. Работали динамики.

Снаружи собирались страждущие. Человеческие тела, окончательно изуродованные мутацией заполонили все видимое пространство. Они летали, ползали и зарывались в вонючую грязь, наполненную их же экскрементами. Теснота улочек превратила мутантов в одну неделимую, кишащую массу конечностей. Толпа слилась в огромный, внушающий ужас организм. Только отчаянная толкотня давала возможность хоть как-то разглядеть тех, кто в ней находился. Отростки в виде щупалец, крупные копыта на излишне волосатых конечностях, закрученные рога — вот то немногое, что можно было уловить в хаосе полуголых тел местного сброда.

— Сегодня ваши стоны были услышаны! — так же громко пронеслось над узкими улочками трущоб, — Помните, кто печется об униженных и отрешенных! Запомните мое имя. Меня зовут Амитас Идам, и я протягиваю руку тем, от которых отвернулась даже сама судьба!

Сборище, сверкая полными жажды глазами, смотрело не на фигуру, вышедшую к ним, а выше — в небо. Туда, где зависли дроны с огромными коробами. Тихо жужжа, механизмы ослепляли желтыми огнями. Зависнув над обитателями трущоб, начавшими лезть друг другу на головы, они на мгновение замерли.

Амитас двинулся вперед. Дав знак рукой, мужчина позвал за собой дорогих гостей. Те, немного замешкавшись, все же последовали за ним.

Толпа внезапно расступилась. Вопреки всякой логике, прямо в центре копошащегося серпентария образовалась зияющая дыра. Ревущие, пускающие слюни существа образовали небольшой коридор, конец которого заканчивался рваным кругом.

Амитас Идам провел своих гостей сквозь ужас голода и нищеты, изредка прикасаясь костлявыми руками голов страждущих. Порою, взгляд его мутнел, бесцветность глаз чернела, а глаза наполнялись слезами. В эти моменты мужчина опускал голову вниз, пытаясь скрыть свои рыдания.

Бедная Виннербау, спрятавшись за спинами широкоплечих слуг, пыталась скрыться от пронзающих взглядов собравшихся. Что-то ей подсказывало, что та невидимая грань, которую Амитас каким-то образом создал, очень и очень хрупка. Поэтому девушка пыталась не делать лишних движений, впрочем, как и слишком громко дышать.

— Время настало, дети мои! — прокричал Амитас, вскинув руки к небу, — Примите же мои дары!

Как только руки опустились, скрестившись на груди, дроны отпустили объемные коробы. Достигли земли далеко немногие из них. Еще на подлете их стали раздирать, раскидывая в стороны плотный картон. Тошнотворная вонь трущоб смещалась с запахом свежей еды, находившейся в коробках. Твари клацали челюстями, поглощая долгожданную пищу. Завывая, рыча и хрюкая, они умудрялись не пропустить ни кусочка. А те крохи, что попадали в грязь, тут же поглощались живущими в ней червями. Эншду поморщился: видимо, вкушение пищи придется отложить аж до самого утра. Немыслимо!

— Каждый хочет жить, и каждый имеет на это право, не так ли? — Амитас вырвал Эншду из тягостных дум, — Или вы считаете, что эти несчастные недостойны нашего бытия?

— Что вы, господин Амитас, — поспешил ответить Эншду, — Каждый имеет право на жизнь. У вас золотое сердце…

— Это воистину так, — прохрипел в динамики Амитас, — Но, к сожалению, понимают это далеко не все. И те, кто этого не понимает, уже не могут дать этому миру абсолютно ничего…

— Вы про храмовников?

— Большая часть Синайского плато находится слишком высоко, чтобы мы могли там расселиться, — произнес Амитас, будто не услышал заданного вопроса, — Вы не задумывались, почему город Арсия назвали в честь одной из самых больших вершин Марса, несмотря на то, что он находится от нее очень далеко?

— Почему? — поспешил спросить Эншду, замяв новым вопросом свою неуместную заинтересованность.

— Потому что человек всегда хочет быть чем-то большим, чем он сам.

Откинув широкий рукав, Амитас обнажил портативный телепорт. Эншду вздохнул: даже у него не было подобного устройства. Эти приспособления имели только очень влиятельные персоны, сравнимые по своему статусу разве что только с Азари.

Легкое прикосновение к телепорту, и реальность поплыла. Все, кто находился на свободном клочке площади, окруженной кишащими тварями, мгновенно исчезли.

Глянцевый пол отражал голубым перламутром блеклый горизонт, над которым возвышались тягучие облака. Контуры некоторых из них искажались, приобретая рваные черты. Невесомые обитатели вершин легли сплошным покровом над острыми пиками гор. Все это стеклянное великолепие казалось бы осязаемым, практически твердым, если бы облака не текли, огибая исполинские вершины. Обласканные непрерывным полотном, они сохраняли свою неподвижность сотни тысяч лет. Маленькие и большие, аккуратные и ломанные, пики протыкали небо. Снежные покровы, налипшие на их неровные бока, заставляли искриться каменистые уступы. Холодные звезды космоса мерцали, словно вот-вот готовы были сорваться с небесного холста и окунуться в пушистое молоко. И все это замерзшее величие вызывало невольное желание сбежать, спрятаться, и не попадать в поле зрения этого подавляющего, массивного бездействия. Режущая, молчаливая холодность времени подавляла, утопая в миллиардах дней, секунд и мгновений. Разряженный воздух снаружи вызывал страх.

Не смея шелохнуться, Виннербау стояла на зеркальной поверхности глянцевого пола. Еще шаг — и окружающая идеальность была бы безвозвратно утеряна. Ее взгляд медленно скользил вперед, туда, где невообразимой величины стеклянная стена обрезала сгустившуюся вокруг тьму. За ней находился Марс — оживший, поражающий своей холодной красотой, но как всегда безразличный и безучастный. Усталым шагом Амитас Идам проковылял к прозрачной поверхности, отделяющей всех от спокойной красоты, и от неминуемой гибели. За ним, вынужденные оставлять грязные следы, поплелись и остальные.

— Арсия, — тихо протянул Идам, коснувшись стекла подушечками пальцев.

— Арсия, — покорно повторила Виннербау, в глазах которой отражалось синее небо.

Вслед за пальцами к стеклу прильнула иссущенная щека. Осторожно и трепетно, будто Идам боялся потревожить безмолвие снаружи. Закрыв глаза, мужчина что-то глухо пробормотал. И застыл.

Эншду немного покряхтел, переминаясь с ноги на ногу. Казалось, он один во всей этой процессии был абсолютно равнодушен к природной красоте Марса. К тому же, совершенно не понимал глубочайшую восторженность Идама, буквально трясущегося от развернувшегося зрелища. Честно признаться, магнат частенько замечал в себе отсутствие каких-либо эмоций на общепризнанные ценности этого мира. Естественно, это не относилось к еде. Ко всем ее видам, формам и проявлениям. В этом Эншду считал себя истинным ценителем. Именно поэтому сейчас он глубоко вздыхал, вынужденный терпеть разлуку с предметом своего обожания вплоть до следующего дня.