Тафгай 5 (СИ) - Порошин Влад. Страница 3

— Где Всеволод Михалыч? — Спросил Смирнов, рассматривая наши раскрасневшиеся физиономии.

— У Севы Боброва температура тридцать восемь и семь, — пробормотал Игорь Борисович Чистовский. — Дома он сейчас отлёживается.

— Начитался перед обедом Советских газет и журналов, — съязвил я. — Не ожидал наш легендарный наставник, что Олимпийских чемпионов можно так бессовестно унижать. И рвачи они, оказывается, и спекулянты, и алкоголики. Странно, что вообще медали выиграли, и не абы какие.

— С этим перегибом разберёмся, — заверил меня Валентин Сыч. — Завтра в двенадцать часов срочное внеочередное заседание Федерации хоккея. Тебе, Тафгаев, и Всеволоду Боброву надо обязательно быть.

— Зачем же их под суд отдавать? — Разволновался Коля Свистухин. — Их итак ведь уже дисквалифицировали.

— Сняли дисквалификацию, — с сожалением заявил Виталий Смирнов. — На самом высоком уровне принято решение, что Всеволод Михалыч должен везти сборную на чемпионат мира в Прагу. И чтоб ты, Тафгай, завтра в Спорткомитете тоже был! Я вижу, тебе Советские газеты здоровье не очень-то подпортили.

— А что с меня взять, с малограмотного? — Усмехнулся я, мысленно потирая ладони.

«Однако как ловко разыграна комбинация, — подумал я. — Сначала Боброва задёргали, довели до нервного срыва, а теперь везите, пожалуйста, Всеволод Михалыч сборную в Прагу к чехам, и только попробуйте там проиграть. Ловко».

Глава 2

Вечером в четверг 9 марта, вместо того чтобы готовиться к спаренным играм с «Крыльями советов», я и ещё несколько человек, а именно — восемнадцать хоккеистов горьковского «Торпедо» плюс тренерский штаб в полном составе, а так же знаток очень редкого языка чамикуро, он же переводчик с английского Виктор Алексеевич, ожидали самолёт до Мюнхена в московском аэропорту Шереметьево. Как нас занесло в аэропорт в тот самый день, когда все порядочные мужики отлёживаются после Всемирного женского дня 8 марта? Да самым простым банальным способом и занесло, Родина сказала — надо, хоккеист ответил — есть. Мы люди подневольные. Если Федеративная Республика Германии предлагает за ценную валюту провести три коммерческих товарищеских матча накануне чемпионата мира в Праге, то кто нас спрашивать будет?

Ещё 5-го числа в Спорткомитете, когда был полностью реабилитирован Всеволод Бобров, перед которым извинились и уверили, что кто-то за допущенную халатность обязательно понесёт самое серьезное наказание, его поставили перед фактом.

— Три дня даём вам на отдых, и летите в Германию. — Сияя, словно начищенный самовар, объявил глава Федерации хоккея Андрей Старовойтов. — Не в нашу демократическую, а в ихнюю враждебную. Платят немцы хорошо, отказать не имеем права.

На этих словах Старовойтов горячо и долго жал руку старшему тренеру Боброву, который сбив температуру таблетками ещё не так хорошо соображал, и поэтому лишь молча улыбался.

— А если послать их на три весёлые буквы с их погаными нетрудовыми деньгами, не вариант? — С совершенно серьёзным видом спросил я, чем вызвал шоковое состояние у других чиновников от спорта. — Вот золото возьмём эссесеровское, тогда посылайте хоть в Германию, хоть в Португалию, хоть в Зимбабве.

— Вы товарищ Тафгай аполитично рассуждаете, — так же серьезно ответил мне Михаил Зимянин, который курировал вопросы спорта в ЦК. — Вам Родина доверила высокую честь — крепить дружбу между народами двух разных общественно-экономических формаций, поэтому вопрос обсуждению не подлежит. — Чиновник из ЦК взял в руки график предстоящих товарищеских игр и зачитал. — 12-го, 14-го и 15-го марта вы отыграете там. А 18-го и 19-го у себя в Горьком закончите чемпионат СССР. Да, в ФРГ будете выступать в форме сборной Советского союза. Товарищ Бобров у вас есть ко мне вопросы?

— Сколько призовых мы получим за каждый выигранный матч? — Спросил я вместо Всеволода Михайловича, от которого сейчас сложно было требовать осознаний и связной речи.

— Тридцать долларов, — нехотя ответил Виталий Смирнов, заместитель начальника Спорткомитета.

— Это кто же в Советском союзе разливает по тридцать грамм? Или мы не Советские люди? Давайте по полста и по рукам, — я приобнял левой могучей рукой Михаила Зимянина, чтоб он случайно не дёрнулся, и протянул ему свободную правую. — И ещё Виталий Георгиевич расписочку не забудьте черкнуть, а то что-то с памятью моей стало.

— Рвач, — расслышал я недовольный шёпот Смирнова, который взяв ручку и бумагу, стал что-то на ней царапать.

А когда в такси я вёз Всеволода Боброва к нему домой, наш наставник меня вдруг спросил:

— Иван, а что они от меня сегодня ещё хотели? Для чего вызывали-то?

— Автомобиль «Москвич» хотели тебе подарить за заслуги перед Отечеством. — Тяжело вздохнул я.

— А я что? — Снова спросил Всеволод Михалыч.

— Сочли в такой сложной политической обстановке щедрый подарок не уместным и передарили машину в фонд помощи бездомных животных. — Соврал я. — Да, шучу я Михалыч. Чего ты сразу расстроился-то? Едем через несколько дней в Мюнхен в столицу Республики Бавария. Дисквалификацию с меня сняли, в сборную тебя вернули. Жизнь продолжается!

— Да? А что там, в Баварии делать будем?

— Странные ты вопросы сегодня задаешь, — усмехнулся я. — На мартенфест поедем. На Мюнхенский пивной фестиваль, нервы лечить. Ну и в хоккей поиграем чуть-чуть.

— Есть значит всё-таки правда на земле, — пробубнил старший тренер Всеволод Бобров.

— А, правда, вы знаете чамикуро? — Спросил нашего переводчика Коля Свистухин.

После чего честный труженик комитета государственной безопасности внезапно вздрогнул, наверное, решив, что чамикуро — это чья-то подпольная кличка.

— Ну, язык древних перуанских индейцев, — пояснил свою мысль Свистухин.

— Кхе, — выразительно прокашлялся переводчик Виктор Алексеевич. — Идите Николай к своим товарищам. Мне перед отлётом нужно ещё артикли повторить.

«Конечно, артикли, — криво усмехнулся я. — Я сейчас всем двадцати четырём членам нашей спортивной делегации раздал по 30 банок красной икры, для «культурного» обмена с баварскими пивоварами на настоящие деньги. И теперь переводчик мучительно ломал голову — стучать на меня или нет? Но судя по глазам, 240 халявных долларов, в данный момент грели его сердце гораздо сильнее, чем красные корочки во внутреннем кармане пиджака».

Я ещё в автобусе, где отсутствовал Виктор Алексеевич, провёл общее собрание и рассказал свой короткий бизнес план предстоящей зарубежной поездки, в котором предложил подзаработать дополнительную тысячу рублей. Для этого нужно было 30 банок икры увезти туда, а обратно, через таможню перенести один катушечный магнитофон фирмы «Nagra». Само собой переводчику 30 банок я вручил безвозмездно, за молчание, которое есть золото.

Уже в самолёте мне «на уши присел» Боря Александров:

— 240 долларов на один магнитофон не хватит, — зашептал он. — Нужно же 300!

— Да, — согласился я. — Только ты забыл, что у нас шестерых ещё с Японии осталось 1800 долларов, которые мы там не пропили, не прогуляли. Так что бросим их в дело и получим чистую прибыль примерно по семь с половиной тысяч рублей.

— Ты хочешь сказать, что у меня на книжке теперь 15 тысяч накопится? — Чуть не выпалил «Малыш». — Мои родители столько за всю жизнь не накопили, сколько я заработал меньше чем за полгода.

— Вот и считай, 9 тысяч — «Волга» и ещё столько же кооперативная квартира из трёх комнат в Москве, — пробормотал я, уже пытаясь уснуть.

— Нам же «Динамо» за так должно жильё дать. — Подёргал меня за плечо через какое-то время Борис.

— Кстати, по поводу «Динамо». — Я посмотрел по сторонам, в салоне самолёта почти все уже спокойно дрыхли, и Всеволод Михалыч тоже. — В конце апреля в начале мая нам дают трёхкомнатную квартиру на троих, на тебя, меня и Володю Минеева. На Верхней Масловке — это улица недалеко от стадиона «Динамо».