Ябеда (СИ) - Гордеева Алиса. Страница 30

— Ты? — бормочу пересохшими губами и вся сжимаюсь от страха. — Как ты здесь оказался?

— Хм… — усмехается Гера и наклоняется ближе. Мочку уха обжигает его горячее дыхание, тогда как сама я почти не дышу. — Лучше скажи мне, Тая, — устало шепчет он, — какого дьявола ты забыла в моей постели?

Тихий голос Савицкого обманчиво спокоен, даже нежен, и это настораживает куда больше, чем его извечные приступы ненависти. Старательно игнорирую дрожь, парализующую тело, и честно признаюсь. Будь что будет!

— Я хотела вспомнить.

Гера снова смеётся, на сей раз приглушенно и немного грустно.

— Надо же, — произносит он, слегка отстранившись от меня. — А я, дурак, всё ищу способы забыть.

И снова к обволакивающей нас темноте присоединяется растерянное молчание. Гера отворачивается к окну. А я смотрю, как мягкий, едва уловимый свет далёких звёзд волшебным образом обрамляет силуэт парня, и не могу насмотреться. Бог наградил Савицкого идеальной внешностью и за что-то наказал переломанной судьбой.

Голова взрывается от количества моментально вспыхнувших в ней вопросов, но все мои размышления меркнут, стоит сознанию зацепиться за главное: Геру больше не трясёт! Совершенно! Мышцы его лица расслаблены, да и поза вполне адекватная. Что это? Очередной мой сон?

Вместо того чтобы ущипнуть себя и проснуться, я тянусь к Савицкому и, зажмурившись, касаюсь его расслабленной ладони — крепкой, тёплой, идеально сочетающейся по форме с моей.

Напряжение от невинного касания осязаемыми импульсами пробегает по телу Геры. Его волнение отзывается жгучим пощипыванием в кончиках моих пальцев. Но я не убираю руку — напротив, чуть крепче сжимаю каменную ладонь Савицкого и глупо улыбаюсь, понимая, что не сплю.

— Как это возможно? — произношу с придыханием, до конца не веря своим глазам.

— Темнота… — Голос Геры в отличие от него самого опасно подрагивает. — Оказывается, она всё-таки работает.

Уголки моих губ робко ползут вверх. Савицкий не видит, но я впервые улыбаюсь ему. Откровенно, не таясь, скольжу взглядом по его точёному профилю и понимаю, что уже не уйду. Не хочу. Не могу.

— Где ты был целую неделю? — Ещё немного, и я прожгу дыру в Гере своим жадным взглядом.

— Не важно, — мотает головой Савицкий и наконец оборачивается ко мне — правда, всего на мгновение, словно боится, что спасительная темнота развеется, как утренняя дымка.

— Мне важно! — Растворяюсь в тепле его ладони, губкой впитывая мгновения нашей невидимой близости.

— Пытался разобраться в себе.

— И как? Успешно?

Гера шумно выдыхает и, запрокинув голову, смотрит на потолок.

— Настырная Тая, — произносит он почти беззвучно, одними губами. — Ты не отстанешь, верно?

— Теперь — точно нет! — Слегка приподнимаюсь в кровати, чтобы наши с Герой лица были на одном уровне. — Расскажи мне! Прошу!

— Сколько себя помню, — немного поразмыслив, решается на откровение Савицкий, а я боюсь пошевелиться, дабы не спугнуть момент, — я всю свою сознательную жизнь борюсь с ветряными мельницами. Поначалу пытался прятаться на чердаке и ненавидел лето. Сидел в четырёх стенах и отсчитывал минуты до начала учебного года, чтобы только не видеть этот дом и чёртово озеро.

— И меня? — вставляю несмело.

— Тебя тоже, Тая! — отрезает равнодушно, не заботясь о моих чувствах. — От тебя и Ара я прятался в первую очередь. Но если Турчина на всё лето отправляли на отдых, то тебя, напротив, привозили сюда как моё личное проклятие.

— Я приезжала к маме, — зачем-то начинаю оправдываться.

— Знаю, — кивает Гера. — Всё лето на таблетках и чердаке… Я ненавидел возвращаться сюда из интерната на каникулы, но больше было некуда.

— Меня ты тоже ненавидел? — спрашиваю в лоб.

— Я и сейчас не испытываю к тебе тёплых чувств, Тая, — усмехаясь, бьёт словами под дых Савицкий.

— Столько всяких терапий, психологов, психиатров, клиник! — с горечью в голосе перечисляет он. — Порой я реально считал себя сумасшедшим. Неизлечимым психом. Отбросом этого жестокого мира.

— Когда я перестала приезжать, тебе стало легче?

— Намного! — вполне искренне заявляет Савицкий. — Но дело ведь было не только в тебе. Знаешь, Тая, легко спрятаться от дождя, от себя — невозможно. Пирс, этот дом, дурацкая музыка…

— Музыка? — без спроса врываюсь в его монолог, чувствуя, что упускаю что-то важное.

— Та песня из детства, помнишь?

— Нет! — как заведённая кручу головой.

— Из-за которой мы на матч в тот день не поехали, — пожимает плечами парень. — Ну да ладно…

— Ничего не ладно! — вспыхиваю спичкой и неосознанно тянусь ближе к Гере. — Почему я ничего не помню?

— Защитная реакция организма, наверно, — хмыкает Савицкий, запуская пятерню в свои короткие волосы. — У каждого из нас своя: я мучусь от панических атак, ты всё забыла, а Ар…

— Обозлился, — помогаю Гере закончить мысль.

— Можно и так сказать, но я его не виню.

— Вот и зря! Турчин — подонок! Негодяй! Мерзавец! Если бы ты только знал…

— Тс-с! — Савицкий прикладывает палец к моим губам, и я замолкаю, растворяясь в доселе незнакомых мне неземных ощущениях, волнами цунами безжалостно пробегающими от приоткрытого рта к эпицентру сладкой боли внизу живота.

— Кто его таким сделал, Тая? — дыхание Геры касается моих ресниц. — По чьей вине Ар стал таким?

Но я безнадёжно тону в мимолётной эйфории и пропускаю мимо ушей всё важное из уст Савицкого. Глупая Тася! Мне бы научиться жить разумом, а не сердцем! Но как назло, сегодня я не способна думать…

— Он сам во всём виноват! — бормочу в ответ, губами следуя за удаляющимся теплом пальцев Геры. Я сумасшедшая! Безвольная! И стоит наконец признать, по уши влюблённая дура!

— Ты глубоко ошибаешься, Тая! — Савицкий весьма резко отстраняется от меня, отчего на сердце вновь образуется корка тонкого льда.

— Погоди! — Я пытаюсь взять себя в руки. Меньше всего я хочу, чтобы Гера сейчас ушёл, а потому возвращаюсь к прежней теме разговора. — Но я же видела тебя на озере. Да и дома ты вполне себе освоился. Это действие лекарств?

— Нет. — Чувствую, как градус напряжения между нами потихоньку начинает снижаться, да и голос Савицкого кажется чуть более миролюбивым. — Это такая техника «от противного». Можно бесконечно долго избегать встречи с собственными кошмарами, а можно взглянуть им в лицо и победить. Я справился со многими вещами таким способом: съехал с чердака, нашёл общий язык с Вадимом и Лизой, научился без опаски смотреть на озеро и не страшиться льда…

— У тебя осталось всего три триггера, верно? — вспоминаю рассказ Вадима. — Я, Арик и глубина.

— Верно, — соглашается Савицкий. — На вас этот метод не работает.

— Я тоже боюсь глубины и так и не научилась плавать. В этом мы с тобой похожи.

— Нет, Тая, в этом наше главное отличие: ты боишься, а я нет. Но то беспамятство, в которое я впадаю при виде Турчина, тебя или той же бездонной глубины, порой слишком опасно для окружающих, понимаешь? Раз за разом проживая один и тот же день, я медленно схожу с ума, теряю контроль над собой и не могу сдержать бешеную агрессию, способную покалечить любого на моём пути.

— Так ты поэтому сбежал? Боялся, что сорвёшься на мне?

— Не выдавай желаемое за действительное, Тая, — снисходительным тоном произносит Гера. — Свернуть тебе шею — моя давняя мечта.

— Круто! — Поджимаю к груди колени: не такое надеешься услышать от человека, которому практически спасла жизнь. — Тогда что?

— Мне нужно было кое-что проверить, — признаётся Гера и неожиданно придвигается ближе. Заметно ближе! — Оказывается, я могу слышать твой голос. — Ткань его футболки щекочет мои голые коленки, а мой испуганный выдох смешивается с его, наглым. — Мне по силам говорить с тобой и даже касаться.

В подтверждение своих слов Савицкий протягивает руку к моей шее, а я, как кролик при виде удава, теряю способность соображать. Животный страх смешивается с необузданным желанием вновь ощутить тепло Геры на своей коже и окончательно сводит меня с ума. Закрываю глаза и отпускаю ситуацию.