Банкир - Катериничев Петр Владимирович. Страница 47

Мужчина подошел к бару, открыл, налил рюмку «Х.О.» и выпил маленькими глотками, смакуя. Только потом вернулся за стол и нажал кнопку, отмыкающую дверь. Теперь Герман мог войти.

— Кришны больше нет, — равнодушно констатировал тот, застыв перед столом.

— Вы уверены?

— Усиленная разрывная пуля двенадцатого калибра не имеет преград при поражении. Естественно, если перед ней не тяжелый танк.

— Кришна куда опаснее целой танковой армии…

— Мертвый он не опасен никому.

Так же спокойно Герман вынул из внутреннего кармана видеокассету:

— «Хай-8», дает картинку качества «Бетакам»… Хотя условия съемки оставляют желать лучшего, то, что нужно, здесь зафиксировано. Включить воспроизведение?

— Да.

Магистр замер перед экраном.

— Расстояние великовато, но ближе подойти было нельзя.

— Ты имеешь в виду киллера?

— Нет, себя. На видео снимал я сам. Чем меньше людей посвящены, тем меньше трупов.

— С каких это пор ты стал «чистоделом», Герман?

— Много трупов — это непрофессионально.

— Так сколько всего?

— Проводник, его брат, оборудовавший засаду, два боевика сопровождения и киллер. Естественно, и сама жертва: Кришна.

— Терпила, — смачно произнес Магистр. Повторил:

— Терпила…

— Что? — удивленно приподнял белесые брови над водянистыми глазами Герман.

— Кажется, так блатные называют потерпевшего от нападения.

Герман пожал плечами.

— Кто бы мог представить, что этот вальяжный барин, корчивший из себя то стоика, то борца, в конце концов подохнет тер-пи-лой! Кажется, он всю жизнь желал походить на своего патрона…

— Вы имеете в виду Петра Юрьевича Дорохова?

— Только не вышло… Не вышло!

— Обоих было за что уважать.

— Врагов не уважают. Их убивают, — произнес Магистр с неожиданной яростью.

— Это вы мне говорите? — удивленно приподнял брови Герман.

Упырь! Настоящий упырь! Эти глаза свинячьи, эта бледная кожа, на которую никогда не ложится загар, эти белесо-рыжие волосы… Вместо ответа. Магистр уставился в жижево Германовых глаз черными расширенными зрачками. Если сейчас эта мразь вякнет хоть слово, он завалит его немедленно, здесь, сейчас!

Герман ускользнул. Как липкий угорь. Он и глаз не отвел, но из-под взгляда ушел, уставившись в ведомую ему точку на лбу босса.

— Извините, Магистр. Я не точно выразился, — произнес он, по обыкновению, без всякого выражения. — Я хотел сказать: чтобы победить врага, нужно уважать не его, а его профессионализм. Чтобы совершенствовать свой. Я не мастер говорить. Я по другим делам.

Выскользнул… До поры… А там — как знать… Магистр вдруг обмяк. Словно порвалась, лопнула державшая его до сих пор пружина. Он бросил взгляд на часы — а ведь он на ногах уже больше суток, ничего не ел, кроме пары бутербродов, пил попеременно очень крепкий кофе и коньяк… Нервы. Магистр понял вдруг, что он боялся. И дикое, страшное напряжение последних суток, когда он отдал приказ устранить Кришну… «Любовь изгоняет страх?..» Вот уж нет! Именно страх правит этим миром, и надежнее правителя и господина нет! Люди лживы, лукавы, сребролюбивы, их влечет нажива и унижение себе подобных, и только страх способен привести это уродливое стадо хоть в какой-то порядок… Страх — есть не что иное, как ожидание боли и смерти, и в этом он, может быть, еще мучительнее, чем сама боль и сама смерть… «Боящийся несовершенен в любви…»

Ну а поскольку нет людей, не подверженных страху, то и любовь — фикция, пустой звук, заумь… А если нет любви, то и Бога нет. Есть просто шелуха словесная, пользительная для управления этим обожравшимся и вечно голодным стадом, называемым человечеством… И еще — есть Замок. По крайней мере, хоть в его коридорах не нужно извращать мозги, расшифровывая глупые словоречения; все просто: жизнь есть отсутствие смерти, и чтобы сохранить ее, нужно следовать установленным правилам. У каждого уровня эти правила свои; древние сохраняли дома, государства, империи, пока следовали ими же начертанному: «То, что положено Юпитеру, не положено быку». А Юпитеру положено все, что он пожелает…

Теперь, когда Кришны нет, нет и человека, обладающего властью, подобной власти Магистра, Черного Рыцаря Замка… Остался… Остался Гончаров… И кто еще?.. Ладно, это потом.

— Теперь этот сыскной пес начнет рыскать… — произнес Магистр.

— Гончаров? Скорее, хватать всех за ноги… Как говорил батька Бурнаш в «Красных дьяволятах»: «В бессильной злобе красные комиссары засылают к нам своих наймитов, чтобы мутить народ…» На Замок ему не выйти.

— Почему?

— Побредет к Гераклу.

— Он талантлив. Может наплевать на ложащуюся под ноги тропку и ломануться напролом…

— Это вряд ли. Концы уж больно ровно легли: частью нашими стараниями, частью случаем.

— Что киллер?

— Сгорел. На боевом посту.

— Напалм?

— Топливно-воздушная смесь. «Закладку» приготовили заранее, рассчитали на десятисекундную задержку после выстрела.

— А если бы он промахнулся?

— Такие спецы не промахиваются.

— Высокий уровень?

— Крайне. Выше не бывает.

— Это кто же из «батьков» отдал на убой такого виртуоза?

— Ахмад Абдул Латиф.

— Ого!

— Его личная, как говорили у нас, креатура.

— Шейху Ахмаду стали уже не нужны классные снайперы в родных горах?

— Али был не просто профессионал. Убийство стало его религией.

— Религией?

— Вроде того. Думаю, Абдул Латиф принял наше предложение с радостью.

Своего лучшего стрелка шейх просто-напросто боялся. И, нужно сказать, обоснованно. Никогда не знаешь, что в голове у психа. А тут — кто-то берет на себя труд устранить эту угрожающую гангреной занозу, да за это еще и платит. И очень неплохие деньги.

— Кто выходил на Ахмада?

— Я.

— Через кого?

— Старые связи…

— Мотивировка?

— «Порошок». К тому же без наших контактов по переработке и переброске он зависнет в своей азиатской дыре на сырье, как на груде первоклассного и бесполезного дерьма.

— Ты используешь запасные каналы?

— Конечно. Рисковать основными глупо. «Порошок» может засыпать не только цепочку, но и…

— Замок?

— Нет. Замок засыпать нельзя. Ни «снегом», ни «порошком». Ничем.

— Я рад, что ты это осознаешь.

— Я тоже.

— Каждый живет, пока следует правилам. Не так ли, Герман?

— Да, это так.

— Это, по-твоему, справедливо?

— Это, по-моему, удобно.

— Ты странный малый, Герман.

— Обыкновенный. Просто…

— Что — просто?

— У меня нет иллюзий.

— Давно?

— Очень давно.

— Наверное, это лучше всего.

— Может быть. Сравнить не с чем.

— А хочется?

— Не уверен. Я знаю, какая жизнь плохая. Я знаю, какая жизнь хорошая. Если бы были нужны иллюзии — «порошка» под рукой — сугробы. Мне не нужно иллюзий.

— И это правильно. С иллюзиями люди живут насыщенно, но недолго. Совсем недолго.

Зато они живут, а не существуют. Но произносить это вслух Магистр не стал.

Как только этот мужчина приобретет хоть одну иллюзию, или мечту, или амбицию стать чем-то большим, чем он есть, его придется устранять. Немедленно. Это с «яйцеголовыми» можно поиграться в «чет-нечет», Герман привык играть сам. Но пока банкует он. Магистр. А крупье, как известно, всегда в выигрыше.

— Благодарю, Герман. На сегодня ты свободен.

Мужчина встал, простился полупоклоном и скрылся за дверью. Кажется, царь Соломон изрек: «Не так ценится храбрость, как умение себя держать». Что ж, Герман был хороший ученик. Из него выйдет мастер.

Когда дверь за помощником закрылась. Магистр неспешно встал, снова подошел к бару. На этот раз он налил коньяку в широкий толстостенный стакан, поднес к лицу, зажмурился, вдохнул аромат… Исключительно, неповторимо… Смесь коллекционных коньяков лучших урожаев века — тысяча девятьсот девятнадцатого и тысяча девятьсот тридцать второго… Наверное, французы все же ближе других к восточному пониманию жизни: удовольствие не в достижении, а в процессе. И не во всяком, а в процессе наслаждения: властью, успехом и, как следствие, роскошью и богатством… Недаром Франция много веков специализируется на производстве роскошных вещей: одежды, тканей, украшений, духов, вин… Собственно, трудно понять, что придает особый, изысканный вкус и шарм: или действительные качества напитка, или сознание своей особости, неповторимости, неповторимости личной, не делящейся ни с чем: ни с обществом, ни с нацией, ни с культурной традицией…