Банкир - Катериничев Петр Владимирович. Страница 57

Ну, это не факт… Кого? Кришну? А, слыхал, это секта такая… На ученого?

Хм… Да не, это я так… Как договорились… Вот и проверишь — старшина или не старшина… Эхе… После разговора с тобой заснешь… Да…

Капитан сидел, задумавшись… Непонятки ему здесь ни к чему. Совсем ни к чему. Закурил. Затянулся несколько раз. Набрал код Приморска, следом — номер:

— Здоров будь, Василь Игнатьич… Как жена, как детки?.. Ну и слава Богу… Да и у нас — не в спех… Идет пелингас, коптим помаленьку… Это уж завсегда… Ну да, ну да… Так я чего и звоню: спокойно-то оно спокойно, а вот сегодня случай такой вышел… В том-то и дело, что только вроде как здешний, а по говору — москаль… По порядку? Давай по порядку…

Альбер с утра почувствовал азартное возбуждение. Вынужденное долгое безделье измотало его: сон стал прерывистым и тревожным, мысли неслись кругами, как пришпоренные лошади, и ничто не приносило радости: ни две молоденькие «практикантки», посещавшие его небольшую трехкомнатную квартирку на окраине Москвы и полагающие хозяина научным работником при каком-то совместном предприятии, ни проработка всей прессы, ни просмотр бесконечных информационных программ… Альбер чувствовал себя так, будто постарел на десять лет. Он терзался, он изнывал бездельем и бездействием. Порой ему казалось, что и сердце пошаливает, и печень стала колючей, как проглоченный кактус, и дым бесчисленных сигарет — ядовит, тягуч и мерзок, и кофе, который он поглощал в невероятных количествах, горек, безвкусен и отдавал неприятным лекарством. Наверное, так люди и «играют в ящик»: прожившие нудную жизнь ради обеспеченной, благополучной, безбедной и беспечной старости, получают то, что искали: полный покой и полную пустоту… А может, он и ошибался: кто всю жизнь питается падалью со стола сильных мира, живет лет триста, как ворон… Как там сказал Пугачев в пушкинской «Капитанской дочке»… Лучше один раз напиться живой крови, чем всю жизнь питаться падалью… Альбер пил «живую кровь действия» постоянно и теперь почти задыхался в уютной, богато обставленной, обеспеченной всем и вся квартирке… Наверное, он бы просто-напросто схлопотал тяжелейший инфаркт, если бы вдруг жизнь его действительно стала такой навсегда… Но он ждал. Словно паук, соткавший невесомую, не видимую никому паутину…

В это утро он проснулся, как обычно, рано, но… Вместо сонного безразличия ощутил вдруг то радостное волнение, какое бывает перед делом… А день был такой же вялый и смутный, как и предшествующие; люди топтали бурое месиво снега и шли неведомо откуда, неведомо куда… Альбер старался вырваться из этой равнодушно-безличной массы, но оказывался снова в замкнутом пространстве квартиры… Так было уже несколько месяцев, но не сегодня.

В девять оперативник, как обычно, вышел за газетами. Он брал все, но если раньше он и читал все, то теперь его интересовали только объявления. Нет, Альбер и прежде просматривал их внимательно, но сегодня его гнал тот самый внутренний азарт… Ну же… Ну же… Да!

«На реализацию предлагается портвейн „Приморский“, красный. Сертификат.

Доставка по России. Мин. партия… АО «Приморсквинпром».

Паутинка дернулась! Только — кто туда попался? И — брать ли добычу или оставить живцом для другого хищника?.. Альбер закурил, прикрыл глаза. Просто молча сидел и курил. Пока сигарета не истлела до фильтра. Быстро оделся и вышел.

Его не вели. Но он прекрасно знал систему: его просчитали, и все возможные места появления оперативника — под контролем. Значит — надо поступить немотивированно. Но притом сохранить у Замка уверенность, что он находится «на длинном поводке».

Альбер остановился у автомата. Бросил жетон, набрал номер.

Контакт-«попугай». Некоему человеку просто передана определенная информация, он обязан повторить ее слово в слово тому, кто позвонит и сообщит пароль.

Просчитать «попугаев» невозможно ни одной спецслужбе: как правило, человек-автоответчик работает по нескольким коммерческим контрактам, с другой стороны, за минимальную плату можно заначить хоть сотню подобных «попугаев» по всем городам страны с целью принять-передать одну-единственную информацию. Даже у хорошо оснащенной, всевластной спецслужбы, вроде КГБ, возникали проблемы с вычислениями такого «разового» контакта, а сейчас — и подавно…

— Вас слушают, — произнес приятный женский голос.

— Это Данилов. Мне должен был звонить Платон Евгеньевич…

— Да, он звонил. И просил передать, что под Приморском, в станице Раздольной, кажется, нашлась ваша сентябрьская пропажа.

— Подробности?

— Двести тридцать седьмое отделение связи, абонементный ящик. Номер вы знаете.

— Спасибо.

— До свидания.

Названное отделение было в двух кварталах. Альбер пошел пешком. Проверялся он скорее автоматически, чем по какому-то поводу. «Длинный поводок» тем и хорош, что его «укорачивают» только по реакции «объекта». Он не замечал слежки.

Да это и не было слежкой, скорее — наблюдение. Объектом на этот раз он был сам.

Возможно, Магистр решил сыграть его, Альбера, как и он — Магистра. Ну что ж, тем интереснее…

Открыл ячейку, достал незаклеенный конверт. Развернул листок из факса:

«Возможный объект проживает в известном вам месте с известного вам времени.

Около трех месяцев находился, по сообщению врача местной амбулатории, в беспамятстве; официально числится родственником (племянником) престарелого местного жителя. В настоящее время проживает там же; никаких активных действий не предпринимает. По мнению врача амбулатории, возможна частичная или полная амнезия; возможна и симуляция. Завтра — фото. Код связи — два. Грот».

Альбер вернулся в квартиру. Он знал, что сегодня уже не уснет. Ждать в напряженном ожидании совсем муторно… Но это было его профессией. В которой равных себе он не знал.

Герману доложили об активности Альбера. Короткий звонок из автомата, получение на «ящик» некоей корреспонденции… Все это могло что-то означать, как и не означать ничего:

Альбер проверяется. Формально он не объявлял о неподчинении Замку; вообще — формально все было чинно и гладко: Альбер как бы переведен на «аналитическую работу» и притом — ничем не загружен. Это означало только одно: судьба и жизнь его в стадии решения, в «подвесе». И завтра может для него просто не настать.

Но, как правильно рассчитал Магистр, держать такого травленого волка без подвеса — это вообще вывести из душевного равновесия! Почуяв себя никому не интересным, он способен отмочить номер, губительный и для него самого, и крайне опасный для Замка.

«Подвес» он должен чувствовать, это заставит его лихорадочно искать выход; притом ему нельзя дать ни малейшего повода подозревать, что его изначально играют втемную — рыбка сорвется раньше времени. А оперативные связи Альбера столь велики и обширны, что заменить его с его сетью просто некем. И — нечем.

Остается — ждать. Ожидание — это профессия. И преуспеть в ней мог лишь тот, кто умел превратить собственные нервы в бездушно-функциональные сети коммуникаций, кто собственный страх обращал в тихую, почти кошачью осторожность ночного зверя, кто собственные чувства выжигал горючей страстью воли. Воли к власти. Только воля что-то значит в этом мире, только она способна ставить цели и обеспечивать их достижение несмотря ни на что. Он, Герман, не определяет целей. Пока. Это придет. Для того, кто умеет ждать, все приходит вовремя.

Герман не пил, не курил, не употреблял наркотики. Он был абсолютно здоров.

Засыпал он всегда в одно и то же время, день его был подчинен строгому распорядку: карьера, спорт, секс. При необходимости он мог обходиться без сна и отдыха исключительно долгое время; казалось, он напрочь лишен страха или любых переживаний, свойственных живому существу. Магистр и тот считал его идеальной исполнительной машиной для сверхсложных мероприятий. Но никто не знал, что всю свою жизнь Герман подчинил единственной, холодной и расчетливой, как нетающий лед высокогорья, страсти: быть первым. Первым.