Беглый огонь - Зорич Александр. Страница 3

Жаль только, воду из стакана, где побывала «клюковка», пить нельзя категорически. Мы как-то для смеху одной псине, что к Тополю приблудилась, такой воды дали. Псина вначале облезла догола, потом всю ночь бесновалась, выла жутко, а к утру, когда мы уже пристрелить ее решили, врезала дуба. Мы нашли ее – оскаленную, тощую, голую – возле миски с сухим кормом. Тополь, сентиментальный черт, даже заплакал. Все приговаривал: «Джек, Джек, извини меня».

Ясное дело, «извини». Это его идея была Джеку той воды «клюквенной» дать…

Дарить «клюковку» Марише я, конечно, не собирался.

Девушка она была глупая, своекорыстная и бесстыдная. Но не вредная. И красивая, с тонкой талией, наливным задом и мягкой белой грудью. За последние два качества многое можно простить.

Наш брат сталкер любит хвалиться – я, мол, равнодушен к бабам. Мол, без них легко проживу.

Я тоже без них проживу. Но вот только про равнодушие заливать не стану. Я люблю женщин, даже слишком.

И в тот раз, между прочим, все началось с женщины – Мариши – и продолжилось тоже женщиной. Эту, другую, я назвал Мисс-86.

Я пересек Периметр в районе Лишайников – так сталкеры называли березняк, деревья в котором обильно поросли диковинными серебристо-серыми наростами.

Это было «мое» место. «Мое» и моих старинных друзей-приятелей – Кабула, Ватсона, Богомола и, конечно, Тополя. Больше никто из сталкеров эти места не жаловал и этим входом в Зону не пользовался – опасно, но, главное, от всего важного-интересного далековато.

Скептики были по-своему правы. И далеко, и опасно.

Но к здешним опасностям я лично приноровился. Завел даже специальный маскхалат под цвет лишайных берез и кочек, который делал меня, когда я залегал под деревьями, практически невидимым. Однажды в считанных метрах от меня прошло звено военсталкеров, изучавших Периметр на предмет свежих прорывов. И ни один в мою сторону не поглядел!

А расстояния до важного-интересного меня никогда не пугали. Даром, что ли, я когда-то был чемпионом универа по бегу на сверхдлинные дистанции?

Сразу за березовым лесом начинались места, которые на старой топографической карте звались Касьяновыми топями.

Кто такой этот Касьян и почему топи в его честь назвали, мне, конечно, было неизвестно. Но я представлял себе этого Касьяна чем-то вроде Черного Сталкера, этаким развоплощенным, но могущественным стильным чувачком, одетым в черную кожу со стальными заклепками и расположенным лично ко мне. Чем-то вроде Деда Мороза для взрослых… И когда случалась в топях какая-нибудь херня, я всегда поминал этого самого Касьяна. Чтобы помог.

Я уже говорил вам, что суеверен? Нет? Тогда говорю.

А вот мой дружок Тополь, у него была страсть всегда все переименовывать, и желательно как-нибудь этак глумливо, со снижением, называл Касьяновы топи «канализацией». Из-за специфического сероводородного запаха, который исходил от тамошней воды.

Через топи мы, сталкеры, проложили тропу.

Нет, мы не делали насечек на стволах хилых сосенок и не обвешивали кусты красными тряпочками. Но специалисту – вроде меня – всегда было ясно: ступать сначала сюда, а потом туда. А во-он туда – туда не ступать. Там разбросан пяток раскрошенных шишек. Это значит, рядом птичья карусель. А вон там вообще можно отдать Богу душу, там – гравиконцентрат. О чем свидетельствует скрученная буквой «С» молодая осинка.

В отличие от большинства сталкеров, которые те места презирали, я обычно покидал Лишайники и вступал на зыбкие почвы Касьяновых топей с чувством глубокого морального удовлетворения.

Я знал: военсталкеров с Периметра более бояться незачем. Ни один, даже самый ретивый армейский, сюда не сунется.

Что же до гниленькой сероводородной вони, так против нее у меня имелся новомодный противогаз «Циклон-10». Который, по единодушному признанию всех моих друзей, служил также и лучшей защитой от жгучего пуха, ядовитой пыли и радона – тяжелого, очень радиоактивного инертного газа. Радон этот паскудный то и дело на Касьяновых топях выделялся, прямо струями бил – хорошо различимыми в сумерках и ночью из-за природной флюоресценции.

А противогаз этот, «Циклон-10», я месяца три назад снял с пояса мертвого сержанта.

Да-да, хочешь быть сталкером – забудь о брезгливости. Снял, хорошенько прокрутил в стиральной машине, посушил – и включил в состав своей экипировки. Что же добру пропадать?

Одутловатый сержантский труп лежал на опушке березовой рощи. В левой, остывшей уже руке сипло надрывалась рация. Я бегло осмотрел тело и не обнаружил ни ран, ни ожогов, ни следов зубов. Вообще ничего.

Может, тот сержант от инфаркта умер? Или от прободения язвы желудка? Вот это номер – сканать от такого в Зоне!

Я бодро шагал через топи, опираясь на длинный, вырезанный из дуба посох (обычно я, выходя из Зоны, оставлял его в тайнике между двух сросшихся берез).

Утро было пригожим – где-то там, вдалеке, в дымке, вставало, неохотно вызолачивая серые вершины деревьев, солнце – нечастый гость в небе над Зоной.

Роса искрилась на мху, которым обильно поросли кочки.

Чу! Вдруг я услышал птичью трель. Пичужка, сидя на ветке молодой осины, радостно запела, запрокидывая свою неумную головку. Как видно, залетела сюда из-за Периметра по ошибке и теперь будет жестоко за это наказана.

«А грибов-то…» – вдруг приметил я. Мне даже начало казаться, что я в обычном лесу, возле дачи моих родителей под Витебском, среди милого белорусского захолустья.

Над ухом моим зудел комарик, которого почему-то не отпугнул запах репеллента – я втер его в щеки и затылок еще с той стороны Периметра.

Шелестела пожухлая листва (я уже говорил, что в Зоне всегда осень, каким бы ни было время года вокруг нее?).

Вот справа от моей ноги, обутой в высокий шнурованный армейский ботинок, чванится выводок подберезовиков с толстыми, как бы штрихованными ножками.

А здесь маслята, один другого крепче, вот их бы на сковородочку, да с лучком…

Если бы в Зоне допускалось подобное поведение, я бы, ей-богу, начал насвистывать что-нибудь жизнеутверждающее из репертуара старого доброго «Раммштайна».

На всякий случай, чтобы не терять бдительность, я сверился со своим наручным ПДА – до Поляны оставалось минут десять.

На Поляне у меня был намечен привал – с кофейком, с баранками.

На часах было ровно 8:30, когда я заметил девушку.

Да-да. Девушку.

Она сидела на нашей с Тополем Поляне – так мы называли твердый, по счастью, лишенный аномалий участок в форме подвыпившего круга в самом центре Касьяновых топей.

Девушку в белом халатике до колена. В таких, если верить старым фильмам, ходят не только медсестры, но и лаборантки, что помогают гениальным ученым проводить их смертоносные эксперименты на благо Человечества.

Девушка сидела в самом центре Поляны на поваленной сосне, которую мы с Тополем использовали в качестве лавки.

В правой руке она держала… бутерброд. От которого то и дело с аппетитом откусывала. Затем откушенное этак по-кошачьи, с жеманством, пережевывала. Глотала. И откусывала вновь.

А на широком дубовом пне, что возвышался в центре поляны – обычно он служил нам с Тополем столом, – лежала коричневого цвета кожаная сумочка с блестящей хромированной пряжкой и… еще один бутерброд. С вареной колбасой (колбасу я, конечно, разглядел уже потом). Рядом с бутербродом желтело худосочное яблочко.

Ветка под моим ботинком предательски хрустнула. Но девушка и ухом не повела.

Она меня попросту не замечала. Жевала свой бутерброд с безмятежностью совершенно никак не объяснимой.

По моему хребту поползли мурашки. Что за наваждение?

Сжимая за пазухой рукоять «стечкина», я подошел поближе.

Зябко поводя плечом, девушка продолжала уничтожать съестное…

Страх вдруг нахлынул на меня, как холодное, все сносящее на своем пути цунами. Несколько секунд я стоял остолбенелый.