«Пассажир» из Сан-Франциско - Бальчев Анатолий. Страница 29

— Еще раз, извини, — топтался в дверях Сергеев. — Просто у меня поезд ночной, а я буквально час назад откопал твой адрес…

— Забудь и проходи, — смилостивился Штейман, природное любопытство которого потихоньку брало верх над здравым смыслом: к чему бы все это?

— Разве что на минутку…

— А больше и не получится! — успокоил его тактичный Штейман. — Чаи гонять, если мне память не изменяет, не в твоих традициях, а больше мне тебя угощать, ты уж не обессудь, нечем. Прямо перед тобой — тоже считай как снег на голову — наведался Маковский. Так все подчистую вымели. Ты ж его запросы помнишь!

— Филиппок? — по-бабьи всплеснул руками Сергеев. — Какими судьбами?!

Штейман в душе посмеялся. А то, мол, ты не знаешь! Ну, давай, плети дальше…

— И чего хотел?

— Денег взаймы просил, — не задумываясь, соврал Штейман. — Говорит, воздух отчизны на него так расслабляющее действует, что пропился в пух и прах. Только у меня откуда? Сам видишь, в каких условиях живу. — Он горестно вздохнул в полумрак помещения, очень надеясь, что вычурная позолота никак не отсвечивает. — Так что если и у тебя финансовые трудности, извини…

— Нет, нет, — поспешил успокоить его Сергеев, сообразив, что голыми руками скользкого Штеймана не ухватишь. — У меня проблемы скорее морального плана. Можно сказать, медицинского. У меня друг есть, наркоман… Он сейчас в больнице, но сам знаешь, что такой диагноз — безнадега. А о твоих подвигах на этом поприще — по роду своей профессиональной деятельности — я наслышан…

— А ты все там же трубишь? — вяло поинтересовался Штейман.

— А что поделать… Не всем же светилами становиться, — озвучил свою судьбу Сергеев. — Трубим, но уже не с таким запалом. Так вот, нельзя ли посодействовать ему? Ходят слухи, что ваши эксперименты дают какие-то фантастические результаты…

— С каких пор ты стал доверять слухам?… — Штейман помолчал, снял очки, протер их белым батистовым платком, потом надел их обратно и внимательно взглянул на Сергеева. — Пусть пришлет мне свои анализы… А лучше, если уж он тебе такой друг, привози его. На месте разберемся. Только позвони предварительно. Что за манеру взяли…

«Красная стрела» уносила их из Питера поздно ночью. Ехали так же, как и из Москвы — в одном СВ Наташа с Темкой, в другом — Фил в одиночестве. Темка так умаялся за день, что заснул почти сразу же, как его голова коснулась подушки. Немудрено — все дни в Питере были насыщенными до предела, а уж последний — особенно, несмотря на то, что Фил появился прямо перед отходом поезда. Они и без Фила нашли чем заняться после Петродворца. Покатались на катерочке по каналам, посидели в кафе, вечером пошли в цирк — совершенно случайно, просто увидели афишу и решили — а почему бы нет? Темка был счастлив. И, судя по улыбке, сны ему снились тоже счастливые. Наташа немного посидела рядом, удостоверилась, что ребенок спит крепко — до Москвы не разбудишь, и вышла из купе.

Подошла к соседнему, постучала. Фил, открыл — уставший, сонный и задумчивый.

— Ты еще не спишь? — Наташа прошла и села за столик, на котором стояла бутылка дорогого красного вина — уже открытая, фрукты, шоколадные конфеты, и — как-то очень по-советски — бутерброды с вареной колбасой.

— Хотел дождаться тебя.

— Да Темка только заснул…

— Какой-то он стал в последнее время вертлявый, я заметил…

— Такая вот реакция на ваше величество… слишком много впечатлений.

Фил присел напротив Наташи, разлил вино в граненые стаканы, улыбнулся, как будто извиняясь…

Наташа отпила глоток. Действительно вкусно, хотя она и не была такой уж тонкой ценительницей сухих вин.

— Ты утром выходить не спеши. Я выйду первая. Меня кто-то встречает.

— Кто?

— Не знаю.

— Нам, как партизанам, все время приходится скрываться, — недовольно заметил Фил.

— А ты как хотел… женатый человек…

— Моя жена… она никогда меня не понимала. Что я делаю, где бываю… И теперь она для меня только мать… моего ребенка. Так что я уже бродяга со стажем.

— Но ведь дочь ты любишь?

— Это единственное, что меня держит… У тебя ведь тоже не все гладко… Таможня… Твое присутствие в этой системе кажется мне странным.

— В этой жизни все странно, — строптиво ответила Наташа, выбрала из кучи фруктов персик и принялась жевать, глядя в окно. Фонари мелькали, сливаясь в желто-золотую цепь, украшающую тяжелый бархат ночи. Фил тоже молчал. Потянулся за бутербродом, потом передумал.

— Кстати, а что сейчас делает Вика?

Наташа оторвалась от окна, посмотрела на него холодно, потом отвернулась обратно и тихо ск-зала:

— Вика умерла.

— Как?! — вскрикнул Фил.

— С вашей помощью, — с горечью сказала Наташа.

Фил даже подскочил на диване, замотал головой, провел рукой по волосам.

— Но ведь ничего особо страшного тогда не случилось. Нашли доллары, и что? Не посадили же. Попугали просто.

— Ты откуда знаешь? — вопрос прозвучал резко, Фил ответил не сразу. Опустил глаза, долго о чем-то размышляя.

— Я тебе в отеле соврал… В тот день как раз была моя смена.

Наташа порывисто вздохнула, опустила на стол недоеденный персик и вышла из купе. Фил за ней не последовал, так и остался молча сидеть, уставясь в окно. Тишину нарушала только песня, то ли радио, то ли проводница включила кассету.

Из динамиков несся хрипловатый мужской голос:

Глава шестая

—… Да все эти новые демократы — в душе коммунисты, — говорил Лысый (кстати, звал его Гарри, но об этом он и сам, должно быть, давно забыл). Руки его в это время забавлялись с тонким шелковым шнурком — весьма безобидным на вид, но незаменимым для «мокрого» дела. — Не верю им! Убить залетного пока не поздно! — шелковый шнурок взметнулся вверх и с силой ударил по столу.

Старик в белом костюме и с белой же бородой, словно выкрашенной акриловой краской, сидящий в кресле в углу, недовольно поморщился, но ничего не сказал.

— Замочить не сложно. Успеем всегда, — лениво протянул Поляк, стоящий у иллюминатора. Он глядел на океан, сверкающий в лучах жаркого калифорнийского солнца, и думал о тех временах, когда и у него будет такая же яхта — с кают-компанией из красного дерева, заставленная антикварной мебелью и завешанная подлинниками импрессионистов. Импрессионистов Старик любил, возможно, это было единственное, что он любил в своей жизни.

— Уберем — теряем выход на Россию. — Поляк повернулся к Старику, ожидая поддержки. Старик кивнул.

— О чем тут говорить? — кипятился Лысый. — Какие-то новые разработки, о которых никто толком ничего не знает.

— А ты чего хочешь? — Поляк усмехнулся. — Чтобы нобелевский комитет присудил им премию в области химии?

— Я не хочу связываться с этими русскими, — гнул свое его оппонент. — Они запрограммированы только на разрушение. — Удавка при этих словах со свистом разрезала воздух и опять опустилась на стол.