Охота на медведя - Катериничев Петр Владимирович. Страница 25

— Чего?

— Не понравиться: это задевает их самолюбие. Вот и надевают на себя маски.

Как это скучно!

— И что вам напоминает моя маска?

— Вы хотите услышать что-то приятное? Напрасно.

— Я готов ко всему.

— Ваша маска... А впрочем, все мы носим маски. Чтобы защитить то нежное и трепетное, что еще осталось в нас от детства. — Девушка помолчала, добавила:

— Вы не похожи на человека, озабоченного сиюминутной текучкой. Но и на живущего «без проблем» — вы тоже не похожи.

Олег улыбнулся:

— Мои проблемы складываются из тех, что я создаю другим. Сущие пустяки.

— На самом деле вы так не думаете.

— Пожалуй, нет.

— Значит, вы кокетничаете.

— Да?

— Все-таки — желаете нравиться?

— Как все. Когда мне было семнадцать — я всем нравился. Это вызывало зависть у остальных.

— И потому вы решили стать букой, чтобы угодить этим «остальным»?

— Нет. Я начал учиться. Потом делать дело. Чтобы сделать дело, нужно для очень-очень многих стать «плохим».

— Вы говорите, как мой папа. — Она вздохнула. — Тягостные проблемы...

Скучные и необходимые вещи... — Взгляд девушки застыл, словно она видела сон. — Это их жизнь. Я здесь при чем? — Она тряхнула головой, словно стараясь сосредоточиться:

— Я сказала, у меня много свободного времени. Это неверно.

Время мое — пустое.

Олег заметил у нее на носике очаровательные веснушки. И сам носик, чуть вздернутый, аккуратный, придавал ей сходство с задорной девочкой-подростком. И глаза. Такие ясные глаза бывают и от выплаканных слез.

— И еще — я боюсь. — Летать?

— И летать тоже. Но больше я боюсь потеряться. Родители дали мне время и право выбора. Я хочу стать художником. Много путешествую, многое вижу. И чем больше я путешествую и вижу, тем мне страшнее: я песчинка в этом мире, я ничего не стою и ничего не значу, но страшно мне оттого, что кажется — рукой подать до обретения чего-то важного или до его понимания... А я не могу дотянуться. И тревожусь: если раньше хоть что-то знала о рисунке, чистоте линий, о том, как хочу раскрасить море, небо и весь наш мир, то теперь... Я побывала во многих странах... Веласкес, Гойя, Ван-Дейк, Рубенс, Пуссен, Рембрандт, Дюрер, Леонардо... А еще — Моне, Руссо, Гоген, Ван-Гог, Сикейрос... Я запуталась, заблудилась... Мне кажется, все уже сказано. Абсолютно. И добавить совершенно нечего. Мир был совершенен до меня, будет совершенен и после... И если я пропаду, это ничего не прибавит в нем и ничего не убавит. Зачем я?

— Действие рассеивает беспокойство по поводу жизни. Попробуйте что-то делать, милая барышня, и все придет. И красота, и строгость, и терпение, и понимание, и смысл.

— В вашей жизни есть смысл?

— Надеюсь, да.

— И вы счастливы?

— По меньшей мере, я хочу им быть.

Глава 28

— Я тоже хочу. И очень боюсь разбиться раньше, чем успею что-то понять и что-то сделать. Может быть, я больна?

— Нет. Это нормально.

— Меня зовут Женя.

— Олег.

— Я поняла, почему пришла вот так вот и села рядом. Я еще в аэропорту заметила... Я увидела в вас то, чего мне так не хватает: веру и целеустремленность. Вы знаете, чего вы хотите.

— Пока да.

— Пока? А — после?

— До «после» еще нужно дожить. Как говорил один древний философ: стремясь к малому — достигнешь великого, стремясь к великому — впадешь в заблуждение.

Идти нужно шаг за шагом. И — видеть над собою Небо.

— Это касается искусства?

— Это касается всего.

— Но если мне хочется написать море, и людей на пляже, и их совершенство — охровые тела на желтом песке, и выцветшее от солнца небо, и темное, полное влажной синевы море, и — снова людей, и их скуку, и снобизм, и похоть, и их глупость, и то, что все они теперь почти счастливы, и то, что все они когда-нибудь умрут... Разве это можно «шаг за шагом»?

— Да. Отгрунтуйте холст. Возьмите кисть. Пишите.

— Я боюсь.

— Вам есть что терять?

— Да. Веру в себя. Я боюсь, что не получится то, чего я хочу. И тогда я буду чувствовать себя совершенно лишней в этой жизни.

— Время от времени это случается с каждым. Женя помолчала, вздохнула:

— Что мне до них? Мне бы себя понять. И мир, что вокруг.

— Разве можно понять мир без людей? — Порой люди только все портят.

— Бывает и так.

— А я хочу узнать, чего стою я. И боюсь узнать, что ничего не стою.

— Я мало понимаю в искусстве. Но один поэт...

... Он часто сочинял для собственной забавы В старинном стиле ряд вещей, В которых очень бы хотел всем показать, К чему лежит его душа.

И часто забывал задуматься над тем, Удачно вышло или нет.

Вот с этим настроением в душе Он прожил до конца всю жизнь.

— Это его стихи?

— Да.

— Я не хочу писать только для забавы.

— Беда людей в том, что часто они относятся к себе слишком серьезно.

— А тот поэт... Он был серьезен?

— Разве нет?

— «Для собственной забавы...» Он уже умер?

— О да. Полторы тысячи лет назад. В Китае.

— Как он попал в Китай?

— Он был китаец.

Девушка задумалась, произнесла тихо:

— Мы летим над Европой, прошло полтора тысячелетия, и вы цитируете мне его стихи. «Он часто сочинял для собственной забавы...» Вы литературовед?

— Нет. Я биржевик.

— Делец?

— Можно и так сказать.

— Вы странный делец.

— Мой партнер счел меня ненормальным.

— А знаете что... Могу я вас попросить... посмотреть некоторые мои работы?

— Прямо сейчас?

— Нет, конечно. — Женя достала визитку, подала Олегу. — Когда вам будет угодно.

Гринев прочел телефон, адрес.

— Рублевское шоссе?

— Папа подарил мне шале. Мама оплатила архитектора: я переделала весь второй этаж под студию.

Олег достал из портмоне свою визитку и подал девушке.

— «Икар консалтинг». А что означает первое слово?

— Разве это важно?

— А все-таки?

— Что-то из греческой мифологии.

Женя улыбнулась:

— Вспомнила! Вы хотите научить людей летать?

— Не совсем так.

— Помнится, Дедал сделал Икару крылья, чтобы тот смог выбраться из неволи... А когда он взмыл на этих крыльях, то возгордился — и полетел все выше, выше... И солнце растопило воск, и он разбился. Вы не боитесь разбиться, Олег?

— Нет. Это ведь только миф.

— Люди обожают мифы. У моего дедушки фонотека песен шестидесятых. Там есть и такая, про космонавтов: «...Долетайте до самого Солнца и домой возвращайтесь скорей!»

— Строка поэта-песенника дерзновенна, но глупа.

— Для поэта немного глупости даже необходимо. А вот для дельца — поэзия?..

На бирже теперь творятся мифы? Я раньше думала, что деньги.

— И деньги тоже. Мы помогаем людям не думать о том, как быть с лишними деньгами.

— У кого-то в наше время есть лишние?

— О да. Есть люди, у которых их столько, что они не знают, что с ними делать. Но хотят получать прибыль. Чем больше, тем лучше. И тогда обращаются к нам.

— Мне всегда казалось, что биржа — это вроде... игры. Покер или что-то подобное.

— Возможно. Только играть приходится одновременно на десяти столах тридцатью колодами.

— На чужие деньги.

— Тебе доверят деньги, только если ты в выигрыше.

— Всегда?

— Всегда. Или почти всегда. Иначе к тебе не обратятся.

— Мне казалось... Если это похоже на покер, то за одним из столов может оказаться шулер. С крапленой колодой.

— Шулера сидят за каждым столом. И играют у нас только краплеными.

— И все равно нужно выигрывать?

— Иначе нельзя.

— И вы всегда выигрываете, Олег?

— Стараюсь.

— Надо же... У вас такая увлекательная жизнь.

— Иронизируете?

— Нет. — Женя помолчала, спросила:

— А если вы когда-нибудь проиграетесь в пух и прах?

— Об этом лучше не думать.

— Потому что проиграете чужие деньги?

— В том числе.

Женя покачала головой: