Охота на медведя - Катериничев Петр Владимирович. Страница 84

Работягой? Пьяницей? Торгашом? Прапорщиком? Кто теперь скажет? Кто теперь скажет, кем стали бы те, в коричневых халатах и наших армейских бушлатах, несшиеся вниз по склону? Или тот пацанчик — ему было лет пятнадцать, не больше, которого прошило осколками гранаты, которую бросил я? Прошило в решето, в сито... Кем стал бы он? Муллой? Наркоторговцем? Наемником?

— Тогда была война.

— Война всегда. Всегда. И нет в ней победителей. Потому что погибают все.

Рано или поздно. А потому — жизнь хочется прожить послаще. А не ишачить согнувшись на кого-то... Ты помнишь, у меня была истерика там, в окопе. И знаешь, что мне представилось вдруг? Что это я и есть — и сущее, и истина, и бог! И те горы, что были вокруг, и то небо, что над нами, и те «духи», что карабкались на нас, и вы все — все это мое создание, мое воображение, мое...

Вот только пули были чужими и чуждыми, и я вдруг понял, что, если одна из них разобьет мне голову... я не просто останусь лежать бесчувственным и бездвижным, нет! Пропадет и исчезнет небо, горы, и — весь бесконечный мир, какого я не видел никогда, но которым могу владеть, пока жив! И что мне до всех, если не будет меня — не будет для меня ни воды, ни хмеля, ни девчонок, жаждущих моей ласки, ни океанов, жаждущих купать меня в своих водах, ни звезд, жаждущих светить мне! Ничего не будет! И все это я — увидел! почувствовал! понял! — в единый миг! И ты — хлестнул меня по щекам, будто ангел, и сказал то, что я думал: убивай, иначе убьют тебя! Работай! И я — убивал! Работал! Спокойно, деловито, и не было во мне страха, потому что именно тогда я понял — пока я убиваю, сам я — бессмертен! Потому что шлю смерть другим! — В две затяжки Леший спалил сигарету, прикурил другую:

— Ты спросил — «почему»? Тогда слушай, не морщись. Знаешь, что было потом? Ночью мы пошли в кишлак. Небольшой такой кишлачок, откуда все мужчины сбежали накануне вечером — то ли к шаху Мансуру, то ли от него — какая разница! Богом забытый кишлачок... мирных, нищих декхан, которые ничего не выращивали, кроме опийного мака...

Мы были обкурены и неслись в ночь на бронике — пес его знает зачем, а когда примчались, разбудили каких-то женщин и потребовали ханки и анаши, а какой-то пацанчик кинулся на нас со стволом, и кто-то перерубил его очередью, и — это было только начало... А что было, когда я вернулся в Союз? Папашка мой приказал долго жить, мать кинулась по его знакомым — меня устраивать и — что?

Никому я был не интересен. И не важен. Никто не желал пальцем о палец ударить, чтобы мне помочь.

Я поступил в Бауманский на самую профилирующую специальность. Связь. А жить становилось все труднее. Мать привыкла жить за отцом, накоплений у нас особых не осталось... А я бродил вечерами мимо разноцветных палаточек, и денег у меня не было ни на что, даже на вшивую колу! И я сколотил из пацанов, как теперь говорят, бригаду. Вот только на стрелки и прочие увеселения ходить не собирался. Ребятки все были почти домашние, нигде не засвеченные. Но они были голодные и оттого — злые. А я злым не был. Я уже знал: таков мир. Или гнешь ты, или — гнут тебя. Я смотрел вполглаза на растущих рэкетиров и — думал.

За размышлениями организовал парочку налетов на квартирки отцовских знакомых: они недурственно устроились по новой жизни. Не было тогда у них еще ни гардов, ни служб безопасности, все нажитое и нахапанное по привычке скрывали от милиции под паркетами... И информацию получал из первых уст: когда семейство на дачу съедет. Брали только деньги. По нынешним временам — смешные, но лучше, чем ничего.

И когда наступило время «черных риелторов», что помогали бабулькам и дедулькам отправляться в миры иные... Вот где был куш! И не крои мне, Медведь, козлиную морду: я не бабушек собирался бомбить, а тех самых риелторов!

Вышел я на них так: прибрел хмельной в Сбербанк, открыл валютный счет на пятьдесят баксов и весело так поделился с кассиршами: дескать, квартиру собираюсь продавать, и, чтобы кидка не было, пусть мне сначала на счет денежки положат, а потом уж я бумаги по недвижимости подпишу!

И — что ты думаешь? Уже следующим вечером появился неприметный парнишка в нашем подъезде да стал выспрашивать, кто квартиру здесь продавать собирается...

Вывел я на него одного из своих мушкетеров, он с ним попьянствовал, закорешился и стал типа наводки давать... А в один прекрасный вечерок мы ту банду и разорили. Дотла. Конторка у них была в каком-то ангаре, за городом... Ствол я себе раздобыл, ясное дело, «тульский Токарева»... И превратил самих риелторов в недвижимость. Два дебила и одна дамочка. Сняли сорок три штуки зеленых, по тем временам — деньги очень хорошие. Я своим мушкетерам по штуке выдал и мозги промыл: дескать, все бандиты, а мы — Робин Гуды, защищаем ветеранов и прочую шелупонь от злых хищников...

Леший рассмеялся кашляюще, продолжилг — Велел своим архаровцам деньгами не сорить, а сам — задумался снова. А когда я задумывался — мысли были светлые и понятные... Да и знаешь, Медведь, когда меня трясло под пулями «духов», то еще одно видение мне было... Словно где-то сверху сидят себе два румяных старичка, два восковых дяденьки, и фигурки двигают по карте, как по доске шахматной...

Раз пешечку двинули — и пошли колонны в камуфляже на юг, два — на север... И — проутюжили их «небесным огнем» штурмовики, и — нету их больше, нигде нету... А один из игроков растянул губы в резиновой улыбке, а под ними — зубы беленькие, один к одному, и все — тоже неживые, ни одного с червоточинкой.. Ты понял? А я — понял, Понял — мне туда надо, к старичкам этим гуттаперчевым поближе, а я куда рвусь? Снова в легионеры? Так легионеров всех упокоят — доля у них такая... И не важно, чей ты легионер — державный, братанский или сам по себе разбойник — сколько веревочке ни виться... Мне хотелось не денег, нет, мне хотелось жизни той поднебесной, чтобы не трясся я ни за будущее, ни за прошлое, чтобы порхал с Майорки на Гавайи, с Гавайев на Багамы или Кубу, с Кубы — на пляжи Копакабаны и — чтобы не было в этой жизни ничего, кроме веселья и покоя... Это — мой мир, я его выдумал и волен делать с ним все, что пожелаю!

Глава 104

Нужно было соскакивать, пока кого-ток не увяз. А тут — один из моих мушкетеров звонит, говорит, хорошо бы деньгами уже поделиться, да и дело есть... У меня тоже было дело. Собрал я их в подвале и — поделился. Каждому по пуле. Спросишь, что я чувствовал? Да ничего. Абсолютно ничего. Ведь их я — тоже выдумал.

А в стране нашей бескрайней — каравай нарезали, да по-живому — дух захватывало! Ну и горбушки восковым дядечкам доставались... Да что горбушки — крошки с барского стола сыпались такие, что упадет какая не так — башку всмятку расплющит! Но меня за этот стол не звали. И тогда я понял: к этим господам я смогу подойти обслугой!

— Зачем ты мне все это говоришь? — жестко, выделяя каждое слово, спросил Гринев.

— Ты спросил, я — отвечаю. Я хочу, чтобы ты понял: ничего личного.

Просто... Это был мой шанс подняться.

— Ты еще добавь, что ты меня выдумал.

— Может быть.

— И моего отца.

— И его тоже.

— Вот только умер он реально.

— Смерть всегда реальна. В отличие от жизни.

— Менты бы забрали — тебе легче бы было?

Лешаков вытянул очередную сигарету, прикурил:

— А все-таки любопытно, как ты на меня вышел, Медведь? — Мертвым оно к чему? Ни к чему.

— Когда ты появился у Савина, о маячке я догадался. С джинсами пришлось расстаться. Кстати, откуда у тебя такая аппаратура?

— От верблюда.

— Зря ты так, Медведь. Я ведь тебе правду сказал: ничего против тебя я не имею...

— ...Но — такова твоя холопья доля. Валить кого велят.

— Что? Ты... ты думаешь, мне кто-то дает указания?

— А ты думаешь, что танцуешь? Ты — дергаешься, Лешак, как мормышка на леске.

— Ты дурак, Медведь. А ведь мне казалось, ты меня понял. Мы ведь и возраста одного... И вообще...

— Кто поймет ум сумасшедшего?