Тропа барса - Катериничев Петр Владимирович. Страница 5

Настя вошла в прихожую:

— Глебова, ты чего нагишом слоняешься? На девушке действительно не было надето ничего, кроме белых носочков. На вопрос она никак не отреагировала — возможно, она его даже не услышала. Молча вернулась в комнату и рухнула на кровать.

Настя, крупная энергичная шатенка лет двадцати семи, двинулась следом, села в кресло перед низким столиком, взяла бутылку, понюхала:

— Сладкие вина — сладкие грезы… Чего пьешь-то, а?

— Мускат.

— Я не о том.

— А-а-а… — апатично отозвалась девушка. — Будешь? Настя сморщила чистый лоб…

И пить ей в такую рань не хотелось… Но девке надо помочь.

— Буду. А чего попроще есть?

— Смотри сама.

Настя подошла к открытому бару.

— Да тут уже и смотреть нечего. — В баре оставалась бутылка лимонной водки и квадратная емкость с шотландским виски — в этой плескалось на донышке, едва-едва.

Настя окинула быстрым взглядом комнату. Нет, мужчин здесь не было, бар Алька расфурычила сама. Сколько же она выпила, мама дорогая!

— Глебова, ты чего, в «синеглазки» решила заделаться по ускоренной программе?

Девушка лежала, завернувшись в простыню, лицом к стене.

— Так и будешь бревном лежать?

Молчание.

Настя передохнула. Это что же должно было случиться, чтобы девку так развезло? И не от спиртного — по жизни? Вот блин!

— Ладно, хочешь лежать — лежи. Но с подругой-то за компанию выпьешь? — решила она переменить тактику.

Настя ловко откупорила маникюрным ножичком бутылку водки, прошла на кухню, вытащила из морозильника простую эмалированную кружку, полную полупрозрачного льда, одним ударом выкрошила два огромных куска, бросила в толстостенные бокалы, плеснула водки, едва-едва, воровато оглянулась на дверь, долила водой прямо из-под крана, вернулась в комнату.

— Кушать подано. Дерябни с дорогой подругой, — протянула девушке стакан.

Та выпила равнодушно. Поставила стакан у кровати. Он неловкого движения подушка упала на пол. На простыне лежал пистолет.

— Ото! — Настя одним махом опорожнила стакан, успев пожалеть, что плеснула себе слишком мало водки, взяла оружие за ствол, посмотрела, чуть сморщив носик, брезгливо, словно продавщица бутика «Валентине», обнаружившая в фирменном белье лежащую там промасленную шестеренку трактора «Кировец». — «Возьмем винтовки новые, на штык флажки и с песнею в стрелковые пойдем кружки…» — пропела она хрипло. — У тебя чего, детство заиграло?

Ленка подобрала подушку, накрыла «мелкаш», легла на спину, глядя в потолок остановившимся взглядом.

— Глебова, да прекратишь ты молчать?! Пьешь как ломовая лошадь, ствол под подушку заныкала… Не, я никогда не разделяла твоих спортивных увлечений, приличной девушке совсем не обязательно уметь стрелять, ей нужно иметь мужчину, который просто исключит всякую возможность баловства с оружием, будь оно по делу или без… — Настя замолчала на секунду, потом произнесла серьезно:

— Ты кого отстреливать собралась, а? Что случилось?

Глаза девушки наполнились слезами, она закусила губу, но не произнесла ни слова.

— Вот что, девка! Если…

— Погоди, Настя… Лучше… Лучше, если ты уйдешь.

— Почему это?

— Они могут прийти когда угодно.

— Кто — они?! Колись давай! Я тебе боевая подруга или где?

— Ты все шутишь… А тут что-то очень серьезное. Боюсь, и твой Женька нам не поможет. Да и… Никому не нужны чужие проблемы.

— Это мне решать: поможет, не поможет. А проблемы… Если мы перестанем помогать друг дружке, то вымрем. Как стадо дебильных мамонтов.

Настя налила себе водки, сморщила нос, выдохнула и выпила по-мужски, махом, запила теплой кока-колой, вытянула из пачки сигарету.

— Можно хуже, но некуда. Никакого сервиса в ваших апартаментах, девушка. — Закурила, выдохнула дым. — Рассказывай. И никуда я не уйду, ты меня знаешь!

Аля не замечала, как слезы катятся по щекам. Настя поглядела на подругу внимательно, вздохнула… Надо же, как девку припекло!

А Лена смотрела в потолок и не думала ни о чем. С Настей Сергеевой ей вдруг стало совсем спокойно. Была она совершенным исключением из всех и всяческих правил женской дружбы: независтлива, незлословна… Может быть, потому, что, будучи старше на целых десять лет, восприняла когда-то Лену так, как взрослая кошка воспринимает отданного под ее опеку котенка.

…Глебовой было четырнадцать, когда три года назад она поселилась у бабушки Веры, и первое, что она сделала, — это подралась во дворе. Попросту разбила носы двум рослым стриженым пацанам, хотя и ей тоже досталось. Они вмиг почувствовали, что явление русоволосой, стремительной и улыбчивой пацанки может стать прямой угрозой их безусловному лидерству в этом старинном, затененном тополями дворе.

В тот день Ленка вышла во двор, заспешила с ведром к мусорным бакам… Путь ее проходил в аккурат мимо лавочки, где в мирной летней тени лениво припухали три паренька и Валька Кукушкина с Надей Гадалкиной — в дворовом лексиконе их давно переименовали в Несушкину и Давалкину.

Несушкина, кою природа к шестнадцати годам щедро одарила безразмерной грудью, густыми рыжими волосами и простоватым, усыпанным веснушками лицом, колыхнула под майкой могучими прелестями, брезгливо сморщила покрытый тройным слоем тон-крема купеческий носик-пуговку и произнесла:

— Плоскодонка… И корма — хоть доски стругай… — Она отвернулась, всем своим видом показывая свое отношение к этой ошибке природы: «ни сиськи, ни письки, и попка — с кулачок».

Но ребята, похоже, так не считали. Худенькая, длинноногая, стремительная девчонка словно летела над землей, чисто промытые льняные волосы струились в теплом ветерке, и ребята на нее просто загляделись. Да и новизна:

Несушкина и Давалкина стали давно вроде как дежурно-безотказным вариантом, и «новье» было воспринято как надо. Надька Давалкина первой заметила этот взгляд, покраснела от злой досады: как раз вчера она сумела-таки заарканить Мишку Бодухина, по кличке Бодун, и претендовала в отличие от многомерной товарки на «постоянку»… Появление этой новенькой могло поломать все так славно ложащиеся расклады.

— Вот это ножки… — восхищенно процедил Витька Корзун, когда Лена приподнялась на носочки и чуть наклонилась, вытряхивая ведро, Надькина досада разом превратилась в глухую, тяжелую ненависть. Ее собственные ноги были попросту кривыми; в занятиях сексом такой недостаток был несущественным, но позволить себе надеть такую вот юбчонку она не могла, а потому парилась в джинсах.

— Чего за девка? — повернул стриженую шишковатую голову Бодун.

— Детдомовская. Бабка Вера, Николаева, ее привезла откуда-то.

— Ни-колаева, ни-двораева… Родственница, .что ли?

— А хрен ее знает…

Лена возвращалась, Бодун коротко свистнул, та даже ухом не повела.

— Эй, доска гладильная, далеко припустила? — звонко крикнула Несушкина. — Подойди, поздоровайся с людьми… Или вас, выблядков детдомовских, манерам не учили?

Девчонка повернула потемневшее от обиды лицо, на глазах заблестели слезы, она хотела ответить что-то резкое, но поняла, что не получится, что расплачется просто-напросто перед этой раскормленной клушей, закусила губу и пошла прочь.

— Да не торопись, киска, жужжи сюда мухой, чего сладкого дадим! — хрипло выкрикнул Корзун, по кличке Муха, был он мальчиком на посылках, бегал за водочкой и сигаретами для Бодуна и приговаривал постоянно: «Мухой слетаю». За что и стал Мухой.

Лена замерла, развернулась, выдохнула резко:

— Соси сам, недомерок… — и пошла дальше, легкая, стремительная, будто недоступная ни их пониманию, ни их похоти.

Компания на миг оцепенела от такой наглости. Муха вопросительно глянул на Бодухина:

— Бодун, за такую борзоту пусть ответит.

Тот безотрывно смотрел на стройные загорелые ноги, лакомо причмокнул толстыми, как у негра, губами… Был он уже крученный жизнью парниша, только две недели, как перестали таскать по следователям: так же, втроем, трахнули они малолетку-скрипачку из соседнего двора. Он бы и сел, и потянул с пацанами групповуху, если бы нутро оказалось похлипше, а так: девка та вышла-таки без мамашки то ли в магазин, то ли еще куда, Корзун с Гнутым давно ее припасали, взяли в «коробочку»; Бодун спокойно подошел, вынул из сумки дешевую китайскую Барби, пузырек, вытащил притертую пробку и, не торопясь, вылил соляную кислоту кукле на голову. Девочка с ужасом смотрела, как плавятся волосы, как морщится и чернеет разрисованное личико, а тот произнес только, едва разлепляя толстые губы: «Если мамашка твоя заяву не заберет из ментовки, то… — Протянул девочке изуродованную куклу. — А это тебе. На долгую добрую память».