Время барса - Катериничев Петр Владимирович. Страница 3
Словно уловив последнюю мысль хозяина, Станислав по-львиному тряхнул лысой головой, что было забавно само по себе, устроился на полу, сложив пухлые ручки на груди, и уставился Оле под юбку.
— Это заблуждение, мон женераль, что красота открывается только с высоты орлиного полета! Червь — вот истинный ценитель прекрасного! Ибо только он один знает, как быстротечна, коротка и неприглядна жизнь, ибо только он один ведает, во что превращается красота и совершенство там, под сенью праха!
— Папа, он дурак! — капризно надула губки Ольга.
— Нет, малышка. Просто у него работа такая.
— Дурак! И говорит глупые и неприятные вещи!
— Устами младенца глаголет истина, — погрустнел Станислав, уселся на пол, свесил голову, вздохнул:
— Содержание перетекает в форму, форма — в содержание… Человек становится тем, чем желает казаться… Маска и лицо сливаются, и вот уже люди боятся сорвать маски с «друзей», чтобы не увидеть под веселыми забавными рожицами желтые кости черепа в лохмотьях мяса, пустые и темные глазницы…
— Папа! Пусть замолчит! Заткнется! — оборвала его монолог девочка. — Он страшный, неопрятный и противный!
— Отдохни, Стасик, — бросил Батенков. Шут с обиженным видом уселся в кресло и уставился в окно.
Дорога пошла в гору, и с холма открылось море: темное, величественное, оно дышало ленивым сонным покоем, переливаясь под низким пасмурным небом аметистовым сиянием.
Небольшая кавалькада — два джипа и лимузин — миновала перевал и покатилась вниз, к стоявшему на высоком морском берегу ресторану-шале. В салоне лимузина пропищал зуммер мобильного телефона. Батенков поднес трубку к уху:
— Слушаю.
— Сергей Петрович, подъезжаем.
— Карай, я это и без тебя вижу.
— Я это к чему… Грач убит. Куркуль — в беспамятстве. Может быть, стоит подстраховаться и сначала выслать бригаду?
— Нет. Мы уже говорили об этом. У тебя все?
— Сергей Петрович, и все же я бы настаивал…
— Карай, ты песню слышал такую: «Капитан, капитан, никогда ты не станешь майором»?
— Извините?
— Нельзя ни на чем настоять, употребляя сослагательное наклонение.
— И все же в связи…
— А мне вот наплевать на сослагательные! — продолжал Сергей Петрович, словно не услышав возражений помощника. — Ты понял. Карай? Я здесь на своей земле и из-за мелкого несчастного случая шугаться от каждого куста не стану!
Уразумел?
— Точно так. — В трубке помолчали с полминуты — видно, получивший выволочку Карай собирался с духом. — Батя, и все же этого Седого нужно изолировать. От греха. Гога…
— Ну, говори, что Гога?
— Я просто хочу, чтобы вы поняли, Сергей Петрович… Для кавказского человека нужно большое мужество, чтобы…
— Карай, короче, а?
— Когда Гога мне звонил, он признался… вернее… он сказал о Седом просто: «Я его боюсь». И добавил: «У него глаза стылые. Как у мертвого».
Батенков ничего не ответил, обдумывая услышанное. Гога работал хозяином ресторанчика-шале уже пятый год. И за это время выказал не только кулинарное мастерство и хозяйственную сметку, но и хладнокровие и твердость характера.
Четыре года назад, когда несколько диких обколотых отморозков, наваляв в городе трупов, приехали к Гоге и стали раскачивать права и «стучать пальцами», он просто-напросто зарубил двоих хозяйственным топориком, как говядину! А оставшихся спеленал по рукам-ногам и сдал подоспевшей Батиной бригаде, аки младенцев-сосунков! Так их и приняло море: места там, как в земле, на всех.
— Батя?
— Да здесь я.
— Вы понимаете, что для Гоги…
— Понимаю. Не требухти.
Седой объявился в этих краях с год назад, прошлой весной. Его подобрала, беспамятного, какая-то шхуна, прямо в море; рыбачки, не шибко печалуясь, сбросили найденыша на бережку, да и были таковы. Летом Седой прижился бомжем при пансионатах; жуткий свежий шрам на лице и обожженные руки только сначала вызывали любопытство, потом их перестали замечать, как не замечают люди, привыкая, ни красоты, ни уродства. Впрочем, ему самому раны должны были доставлять нешуточную боль, но то ли он переносил ее с безразличием стоика, то ли просто не чувствовал вовсе: с юродивыми так бывает.
Был он абсолютно безвредным, тихим и работящим; пахал, как экскаватор, ходил в обносках, ел, что дадут, и — молчал. Понимал Седой только простые, незамысловатые фразы, и любимым занятием его было смотреть на море. Он мог часами сидеть на высоком берегу и любоваться переливами волн: летом, осенью, зимой. У Гоги он прижился как раз с конца лета; молчаливый и двужильный работник был никому не в тягость, а убогость его ума стала такой же привычной, как и уродство лица. При недавнем своем заезде к Гоге Батя, будучи в хмельном расположении, даже пригласил юродивого за свой стол, попытался напоить, шутил…
Седой пил и ел аккуратно, слушал внимательно, но доходили ли редкие шутки Батенкова или витиеватые монологи Стасика до его сознания — неведомо.
Единственное, что отметил для себя Сергей Петрович, что за столом приблудный бомж держался с естественным природным достоинством. А глаза… глаза его Сергей Петрович так и не рассмотрел. Мутные, с переменчивой потаенной голубизной… Как уставшее от летнего зноя небо.
— М-да… Понакрутил что-то Гога, — раздумчиво произнес Сергей Петрович. — Он не пил накануне?
— Да Гога никогда…
— Ладно. Знаю.
— Батя, а я все же думаю…
— Думать, Карай, не твоя работа. И не твоя привилегия. Я с этим пока справляюсь. Нет?
— Да я просто хотел…
— Хотеть можно телку.
— Извините, Сергей Петрович.
— Значит, так. Пусть все идет, как идет. Мы отдыхать едем, а не Седого закапывать. На месте присмотримся, оглядимся — и по обстоятельствам. Понял?
— Ага;
— И не мельтеши попусту.
— Батя, да я…
— Никшни! И слушай! Тревога, как и шизота, штука заразная. Гога разнервничался чегой-то, тебе свой страх передал.
— Да я…
— Молчи, я сказал! Знаю, пацан ты правильный и отважный, но и Гога не трус, так?
— Так.
— И испугал его не человек, не Седой, а его болезнь, необъяснимость его поведения и показавшиеся сверхчеловеческими возможности. Но суперменов в подлунном мире нет. Пуля, выпущенная из хорошего ствола с хорошей скоростью, любого супера превращает в кусок дохлого мяса. Ты понял, Карай?
— Я понял.
— А с психами и не такое бывает. Так что не нагнетай. Приедем, разберемся.
— Да.
— Так пацанам и передай. Этот Седой не вурдалак окаянный, не оборотень, мужик из костей и мяса. И если что, вы мне его нарубите в мелкую окрошку, понял?
— Я понял. Батя.
Голос Карая стал куда увереннее и веселее. Батенков хмыкнул про себя удовлетворенно: так-то! Страх, рожденный прежде боя, сжигает не то что бригады бойцов, целые армии! Огню нужно только довершить работу страха. Именно в этой истине и источник победы, и кладезь силы, и причина поражений. Сергей Петрович поражений не любил: вот уже десять лет он жил в том мире, где поражение нриравнивалось к смерти и становилось ею! Нужно только побеждать! Всегда!
Глава 3
— Четвертый вызывает Первого, прием.
— Первый слушает Четвертого.
— Объект-1 миновал перевал, движется к объекту К. Бронированный «линкольн», две машины охраны. Как поняли, прием?
— Вас понял. Конец связи.
— Конец связи.
— Пятый вызывает Первого, прием.
— Первый слушает Пятого.
— Получен радиоперехват переговоров объекта-! с начальником его охраны.
— Да. Самую суть.
— Начальника охраны обеспокоил несчастный случай: один из работников объекта К, слабоумный, убил его человека. Начальник охраны предлагал объекту-1 принять меры предосторожности; возможно, что имел намерение вообще отговорить объект-1 от рискованной поездки. Безрезультатно. Они в пути. До объекта К им добираться минут пять-семь.
— Понял, Пятый. Продолжайте наблюдение за эфиром.
— Есть.
— Конец связи.
— Конец связи.