Альфред Великий, глашатай правды, создатель Англии. 848-899 гг. - Аделейд Ли Беатрис. Страница 2

Основные источники IX века и сочинения более позднего времени, использованные при создании этой книги, приведены в списке литературы.

Я хочу выразить глубокую признательность за помощь и полезные советы профессору Виноградову (профессору юриспруденции Оксфордского университета), мистеру Э. Тарло Лидсу (музей Ашмола, Оксфорд), мисс Эдит Уэцдейл (доктору философии из Сент-Хьюз Колледжа, Оксфорд), профессору Стентону (Юниверсити-Колледж, Рединг). Я хотела бы также поблагодарить Главу и членов Совета Корпус-Кристи Колледжа (Кембридж) за великодушное позволение воспроизвести в книге два портрета короля Альфреда из рукописи Мэтью Париса, хранящейся в их библиотеке.

Глава I

ЕВРОПА ДО АЛЬФРЕДА ВЕЛИКОГО

«В год 849 от Рождества Христова свет забрезжил во тьме. Альфред, король английский, родился в королевском поместье [villa regia], называемом Ванетинг (Вантеж)».

Историкам позднейших времен, как и раннесредневековому хронисту, написавшему эти слова, король Альфред представлялся одиноким светочем, воссиявшим в непроглядном мраке, феноменом, вызывающим скорее удивление, нежели желание его осмыслить.

Девятый век, время окончательного развала империи Карла Великого и постоянных грабительских набегов норманнов, по общему признанию, числится среди «темных веков» средневековой истории. Эта эпоха не настолько далека от нас, чтобы обрести ореол благородства, который окружает классическое прошлое, и не настолько близка, чтобы попасть в сферу интересов современных политиков. На первый взгляд, все ее содержание представляет собой утомительный перечень непрерывных гражданских войн и викингских набегов, а ее духовная и интеллектуальная жизнь — причудливое сочетание детской доверчивости и грубого суеверия. В эти пустые, бесплодные годы, заполняющие промежуток между героическим веком Карла Великого и романтической эпохой крестовых походов, предшествующие славным дням империи и папства, расцвета монашества и становления феодализма, фигура Альфреда, идеального короля, возникает подобно светящемуся силуэту на сером фоне варварского невежества и жестокости.

Но если присмотреться внимательней, мгла рассеивается и тьма озаряется мерцанием огней, словно летняя ночь, полная неясных обещаний, намеков и робких движений жизни, хранящая память об ушедшем дне и грезящая о грядущем рассвете.

Истинная значимость Средневековья состоит в том, что оно располагается «посередине». Расценивая его как пролог к историческому будущему, следует помнить, что узы преемственности связывают его также с «легендарным прошлым», от которого оно унаследовало высокий опыт эллинистической, латинской и иудейской традиций. Греческие искусство и философия, римская правовая практика и опыт государственного строительства, суровый монотеизм иудейского завета, с его жаром воинствующей веры и восточной цветистостью поэтических строк и пророчеств, внесли свой вклад в полученное Средневековьем наследие.

Христианский мир строился на развалинах более древних цивилизаций. Его мыслители и писатели заимствовали идеи, приемы и темы из древней греко-латинской или иудейской традиции с такой же непринужденностью, с какой архитекторы и ваятели ставили колонны и камни языческих римских построек в стены христианских церквей. Знание Запада и грезы Востока, легенды и мифы, предрассудки и мистический экстаз, очарование неведомого и страх перед бесконечностью — все шло в ход при создании особого умственного настроя, который несколько смягчал грубую практичность средневековой жизни.

Но все эти классические и восточные элементы не были просто полуистлевшими останками умершего общества. Христианский идеализм одухотворил их, переплавил, отлил в определенную форму, и в таком виде они и стали достоянием средневекового мира. Заимствования обрели силу и смысл лишь постольку, поскольку надежды на будущую жизнь и сопричастность таинствам невидимого мира, пусть даже смутно осознававшиеся, поднимали людей Средневековья над их материальной обстановкой, будили их воображение, вызывая в них изумление или благоговейный трепет. История прошлого прочитывалась как символическое предвестье горнего будущего. Карл Великий пытался воплотить христианскую империю, о которой писал блаженный Августин. Августиновский «град Божий» был одновременно «золотым Римом, центром и славой мира» (Roma caput mundi, mundi decus, Aurea Roma) и «золотым Иерусалимом» (Urbs Sion Aurea), «святым Иерусалимом, нисходящим с неба от Бога» [1].

Понять историю Средневековья можно, лишь сознавая теократический характер средневекового общества и понимая, насколько существенное влияние оказывали на все сферы жизни религия и Церковь. Церковь была поистине «мировой державой», царством Божьим на земле, и управлялось это царство «священной властью папства» и подчиняющейся ей, но также данной от Бога властью монархии. Общая система ценностей и представлений, задававшаяся христианским вероучением, позволяла связать разнородные соперничающие племена в некое подобие политического объединения, imperium Christianum, христианский мир, сообщество всех христианских народов.

Хотя эпитет «эпоха веры» придает Средневековью чересчур романтический ореол, общество того времени, безусловно, было необыкновенно восприимчивым к различного рода эмоциональным и духовным впечатлениям. Потому трудно переоценить тот факт, что в силу определенного стечения обстоятельств западные и северные народы в переломный момент своего развития испытали воздействие столь сложной религиозной системы, как католицизм [2].

Изумительно организованная Католическая Церковь с ее восточной и западной ветвями, впитала и сохранила мудрость трех великих цивилизаций. Иудейская и восточная по происхождению, она вобрала в себя едва ли не все, что сохранилось из греческой философии, а также правовых и политических учений Рима, создав из этого разнородного материала более-менее гармоничную и самосогласованную христианскую теологическую доктрину, которая благодаря сочинениям Отцов Церкви стала достоянием всего образованного мира.

Таким образом, языческие племена, к которым христианство пришло из Рима, знакомились с античной классикой в изложении и под присмотром Церкви, со множеством соответствующих оговорок и дополнений, а тексты Ветхого и Нового Заветов открылись им уже обремененные массой аллегорических толкований, чем-то напоминающих объяснения Священного Писания, дававшиеся в начале XIX столетия. Но все же эти варвары, завоевавшие в конце концов Рим, смогли уловить, пусть как слабый отсвет, красоту греческой мысли и пылкое рвение Востока и воспринять идеи политического единства, власти и строгого порядка, являвшиеся одним из величайших достижений Римской империи. Кроме того, латинское христианство, с его стремлением к точным формулировкам, обратило смутные желания в ясные определения и установило «устав праведных» — четкие правила, регулировавшие, как и во что человеку верить и каким образом ему себя вести. Оно научило языческий мир сдержанности, милосердию, жалости и самопожертвованию ради общего дела и скрасило повседневную бытовую рутину величественной пышностью богослужений.

И все же, сколь бы существенным ни было влияние христианства, не следует его преувеличивать. Древние верования продолжали жить под искусно выделанным покровом католицизма, как они, впрочем, продолжают жить и по сей день. Христианские празднования во многих случаях оказывались «двойниками» языческих торжеств, древние суеверия входили в ортодоксальное учение или сохранялись в магических и колдовских ритуалах, которые Церковь постоянно, но безуспешно преследовала. У северных народов, кроме того, были собственный кодекс верности и доблести, тонкий художественный вкус и целая сокровищница фантастических легенд, мифов и сказок. Христианство ассимилировалось с этой исконной традицией, не разрушив ее, но коренным образом повлияв на ее дальнейшую судьбу. Остановленная в своем естественном развитии, эта традиция вступила во взаимодействие с отдельными элементами христианского вероучения, и из полученного соединения со временем возникла западная цивилизация, которая не была по природе ни варварской, ни римской, ни языческой, ни вполне христианской, а была поистине «вселенской» в своей способности совмещать противоположности.