Гнев небес - Като Кен. Страница 27

— Они звери, эти ямато! Посмотри на мою руку, Стрелок. Они на мелкие кусочки разорвут всех, кто приблизится к ним — так же, как они раздробили мои пальцы.

«Легионы самураев держат в страхе весь христианский мир, — размышлял Дюваль. — Вооруженные до зубов, уверенные в своем превосходстве, безжалостные к противнику… Мы слышали жуткие истории о расправе с пленными после того, как барон Харуми вошел в Нейтральную Зону со своими полками».

Вслух же он сказал:

— Но пока мы живы…

— Можешь предложить какой-нибудь выход?

В этот момент снаружи донесся шум. В замке повернулся ионный ключ, раздались короткие выкрики на японском, и дверь камеры резко распахнулась. Оттолкнув Джонса, вошел толстый тюремщик с подстриженными черными усиками и встал в проеме двери, поигрывая красной палкой. Носил он грязную одежду с мешковатыми штанами ниже колен, заправленными в желтые гетры.

Охранник недовольно заворчал, посмотрел вокруг и быстро зачитал приказ.

— Стрелок, что он говорит?

— Ему нужен один из нас.

— Кто?

Второй тюремщик, у которого на поясе позвякивал ионный ключ, указал на ди Баррио и отодвинул ее в сторону.

— Не прикасайся ко мне, сукин сын! — огрызнулась та.

Другой взялся за цепь на запястье Дюваля, но Стрейкер оттолкнул его и приготовился защищаться до последнего. Декстер бросилась на одного из тюремщиков и как кошка вцепилась ему в лицо. В этот момент в камеру ввалились солдаты, до той поры стоявшие за дверью, и оттащили тех, кто не был прикован к стене, осыпая остальных ударами дубинок.

Они схватили Дюваля и поволокли во двор. Дверь камеры с грохотом захлопнулась. Оставшиеся заключенные, не в силах помочь Дювалю, столпились у окна, громко крича. Один из стражников хлестнул кожаной плеткой по решетке, задев Декстер по лицу.

— Сука, удушила бы! Дай мне только добраться до тебя! — завизжала та.

— Они убьют нас всех!

— Мы никогда не выберемся отсюда, — завыл Вомак.

— Заткнись, ты, грязная тряпка! — заорала на него Декстер.

— И ты тоже заткнись! — прокричала ди Баррио.

— Господи, что они с нами делают!..

Арестанты прилипли к решетке, чтобы стать свидетелями участи Дюваля Стрейкера. Сержант, держащий красную палку, приказал солдатам расковать и раздеть Дюваля. Перед американцем возник жрец синто в просторном черном платье, с длинным тохэем — символом божественности, отдаленно напоминающим лопату — в руке.

Развевающиеся на слабом ветру одежды жреца были скреплены на шее и перехвачены у пояса тонкими витыми шелковыми шнурками со множеством узелков. Широченные рукава приоткрывали желтые морщинистые ладони, а под капюшоном виднелось старческое лицо с длинной седой бородой и перебитым носом. Взгляд его темных глаз был отрешенно устремлен на землю, залитую уже потемневшей кровью.

Послышалось странное бормотание, напоминающее жужжание потревоженной пчелы, готовой вот-вот ужалить…

«Вот здесь я и умру, — подумал Дюваль. — Они вздернут меня и сдерут кожу. Господи, помоги… Я должен умереть достойно». Стрейкер почувствовал, как в груди натянулась и резко дернула за сердце невидимая нить. Он вдруг услышал его биение — размеренное и гулкое. «Странно, — думал Дюваль, — почему я никогда не прислушивался к своему сердцу? Какие сильные удары, и звук похож на колокольный». Он взглянул в бледно-голубое небо с чуть заметным зеленоватым отливом у побережья. Солнце цвета переспелой дыни медленно клонилось к морю, готовясь на ночь погрузиться в его волны. Своими лучами оно озаряло разгоряченную землю тюремного двора, превращая капли разбрызганной крови в россыпи блестяще-черного агата. «Неужели через минуту все кончится, неужели меня не станет?» — думал Дюваль. Он вновь взглянул в небо и почувствовал, как его тело становится прозрачным и легким. Ему показалось, что оно хочет оторваться от земли…

В этот момент стражники сняли с него огромную колодку и отбросили ее в сторону. Слуга-китаец принес коромысло с двумя ведрами воды, и сержант вылил одно из них на Дюваля. Затем китаец принялся тереть мочалкой его тело — голову, лицо, шею, плечи, живот, ноги. Когда грязь полностью сошла, сержант вылил на Стрейкера второе ведро, и китаец вытер пленного махровым полотенцем.

Через минуту Дюваля расковали. Он стоял на тюремном дворе совершенно обнаженный, только что вымытый и чувствовал себя заново родившимся. В довершение всего ему выдали просторную рубашку и мешковатые брюки, которые он не замедлил надеть. Затем на него вновь водрузили круглое ярмо и защелкнули кандалы на запястьях. Дюваль все еще ничего не понимал.

Жрец повернулся к главному тюремщику.

— Коко э досо!

— Куда вы собираетесь меня вести? — спросил потрясенный Дюваль.

— Мы собрались ходить даймё, — ответил жрец на ломаном английском.

— К даймё?.. — Слабая надежда на спасение затеплилась в его душе.

— Его желание — допросить тебя.

— Меня?..

Он еще не пришел в себя от потрясения, и тело его била нервная дрожь. Мысли путались, в ушах по-прежнему звучал назойливый голос жреца, похожий на жужжание.

— Но почему только меня? А как же все остальные? — глупо улыбаясь, спросил Дюваль.

Жрец уставился на него с прежней отрешенностью во взгляде.

— Камой масэн. Додзэн, окамай наку. Икимасо ка? Это не имеет значения. Пожалуйста, не беспокойтесь. Мы можем идти?

У Дюваля мурашки пробежали по коже, когда он услышал подчеркнуто вежливую официальную японскую речь с отчетливо различимыми древними интонациями диалекта высшего общества Киото. У Стрейкера такая речь была связана с жуткими воспоминаниями юности. «О, мне хорошо знакома эта нарочитая вежливость, цинично рассчитанная на то, чтобы указать человеку его место. Какой страшный язык! Он позволяет говорящему, не прибегая к прямому унижению, втоптать собеседника в грязь. Есть масса способов сказать „я“, подняв при этом собственную персону на недосягаемую высоту. Какой лживый язык! Он дает возможность скрыть подтекст, а если понадобится, то и изменить его на прямо противоположный. Глагол стоит в конце предложения, и никто не сумеет понять твоих намерений, пока ты не закончишь говорить. Отрицание тоже ставится в конце, и ты можешь легко переиначить то, что намеревался сказать, если тебя не устраивает реакция слушающего… Японцы и ведут себя так же — в любой момент готовы предать! Да, будь у них другой язык, он сразу бы обнажил их двуликую сущность! В детстве я видел людей, одетых так же, как ты, и так же, как ты, подчеркнуто вежливых. Они благословляли террористов, когда те затягивали проволочные петли на шеях американских женщин и детей… Вы не использовали оружие, но до полусмерти запугивали наших колонистов, когда фанатично пытались отбить у них охоту селиться в Нейтральной Зоне. Мои родители погибли из-за таких подлецов, как вы, любители хороших манер и изощренных пыток!»

— Но почему именно я?

— Возможно, его превосходительство распорядился, чтобы вас отделили от всех.

— Почему меня?

— Простите. Я не могу обсуждать этот вопрос.

Стражники повели Дюваля по улице, которую хорошо было видно из узенького окошка тюремной камеры. Прошли мимо веранды, где недавно сидела молодая японка, поразившая Стрелка своей красотой. Повернув налево, процессия вышла на небольшую площадь, выложенную серыми плитами и заполненную торговцами фруктами.

Торговцы сидели на грубых циновках, разложив товар прямо на земле. На другой стороне площади велись учения: около тридцати солдат с деревянными мечами атаковали отряд противника, которым командовал высокий сержант, в то время как офицер на белом коне молча наблюдал за ними.

Низко над домами висело солнце. Оно было того же размера и цвета, что и солнце его родной планеты, и мало отличалось от «Первоначального Солнца» — земного. «Все они похожи, — подумал Дюваль. В его памяти непроизвольно всплыли астрономические параметры: — Звезда типа „G0“, световой класс — 5, приблизительная визуальная величина — 27,2, абсолютная визуальная величина — 4,4. Цветовые параметры: В-У-0, 62; И-В-0, 1. Температура поверхности — 5,800 км».