Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды - Аллор Ира. Страница 103
– Хорошо, Манвэ. Значит, в Лориэне?
– Да, я жду.
Вдруг его дыхание словно перехватило. Сначала он не понял, что это, но в следующее мгновение стало ясно – золотое колье, сдавив шею, гнуло к полу. Попытался освободиться – замок не поддавался.
– Ты опять за свое? – раздался все тот же голос. – Думаешь, из себя вышел, так тебя уже и достать нельзя? Забыл в неуемной гордыне своей, что Мне все в этом мире подвластно? Что же, коль скоро тебе расхотелось быть Владыкой, будешь цепным псом – кем ты, собственно, и был – так ведь тебе казалось?!
Манвэ не отвечал, пытаясь содрать проклятое колье, в самом деле всегда напоминавшее ему ошейник. Металл плющился под пальцами, но не рвался. Да и сил почти не осталось – их высосала последняя отчаянная вспышка.
Ошейник пригнул его к полу, вынудив упасть на колени.
– Вот так… Раз не понимаешь по-хорошему… И бешеных псов можно выучить. Полагаешь, управы на тебя нет? А ну, место! Место, Манвэ!
«Сорвать, немедленно сорвать… Сил нет даже на то, чтобы еще раз покинуть облик…»
– Хоть бы не позорился… Отец! – Последнее слово Манвэ словно выплюнул с непередаваемым презрением – в этот момент ему было непереносимо стыдно за Сотворившего.
– Ну, видишь, кому служишь? Он – всего лишь инструмент в руке Моей, сторожевой пес, натасканный на врагов Замысла, – раздалось в голове у Тулкаса. – Скрути его, чего ты ждешь?!
Оторопевшая на мгновение публика бросилась к Манвэ, пытаясь помочь, еще не очень соображая, в чем дело на сей раз.
Айо вцепился мертвой хваткой в плечи Златоокого, пытаясь накрыть сознание друга спасительной пеленой, – толку от бессильного возмущения не могло быть никакого.
Пытавшихся приблизиться Валар отталкивало от цели нечто, подобное сильному встречному течению. Объединив усилия, они попытались пробить эту стену. Наконец Тулкасу, Мелькору и Ульмо это удалось, и Вала-Воитель принялся выламывать заклинивший замок.
Что-то невыразимо гадкое, как волна полузабытого кошмара, поднялось перед глазами Курумо. Ошейник с острыми зубцами, вязкая струйка крови на известковой белизне подбородка, судорожно сжатые пальцы и – над ними – стальные браслеты наручников… Браслеты… Жаркая пелена затянула зрение, он бросился вперед, крикнув: «Браслеты! Снимите…»
Его отбросило в сторону словно ударом по голове, раскаленные клещи сдавили лоб и виски.
Ауле, протянув Тулкасу свой режущий железо нож, рванулся к ученику, пытаясь привести его в чувство.
Бешеный клубок напряжения и злобы словно ускорил надвигающиеся сумерки, в зале потемнело. Отшвырнув искореженный ошейник, Тулкас взрезал браслеты – по возможности осторожно. Манвэ прошипел: «Быстрее!», и Астальдо несколькими резкими рывками завершил работу. Нож было заскользил в крови, но это было последнее движение, изорванные браслеты, отличавшиеся некогда тонкостью работы и изяществом отделки, валялись на полу, покрываясь кое-где бурой коркой.
Амариэ, сжавшись в кресле среди поднявшейся суматохи, судорожно пыталась осмыслить происходящее. В том числе происходящее с ней – что-то росло из глубин сознания, наливалось мутно, как опухоль или готовый вот-вот лопнуть нарыв. Песня, услышанная еще из-за двери, – странно знакомая, точнее – язык ее, похожий на шелест трав или перестук капель в сталактитовой пещере… Ей показалось, что она разобрала слова, – но откуда ей было понять их? Каким образом? И почему такими болезненно знакомыми показались ей лица Мелькора и Гортхауэра, если она и Черного Валу-то видела один раз, да и то… А знала Амариэ именно это лицо в обрамлении ночного цвета волос, помнила – звездные глаза. Откуда? Почему когда-то, в раннем детстве, облик Манвэ напомнил ей кого-то очень близкого? Взгляд ее упал на покореженные браслеты и красноватые потеки на прихотливом узоре, их покрывающем. Кровь… ее запах: так уже было – капли, приторно пахнущие, дым и – звуки речи, тот язык, на котором пел черный майа… Что это? Кто говорил с ней? Откуда ей помнить подобное? Хоть бы Манвэ объяснил, он же никогда не отказывал во внимании своей ученице. Да какое там…
Владыка всматривался в узкое лицо спящей в мягкой траве Лориэна девчонки-эльфа. Грустно опущенные углы губ и чуть нахмуренные брови. Она последней осталась в Саду, не распрощавшаяся со сном для новой жизни. Остальные уже разошлись по новым семьям. Покосившись на Ирмо, Король, сам не зная почему, погладил тепло-золотые, как свет Лауреллина, волосы. Девчонка сонно пошевелилась, смешно потерла копчик носа. Потом открыла глаза с начавшей проступать через серую дымку морской бирюзой.
Они скользнули по лицу Ирмо и остановились на Манвэ, радость мелькнула в них, словно увидела когото знакомого. Она широко улыбнулась Владыке и потянулась к нему. Тот неуверенно протянул ей руку, она уцепилась за пальцы, потом зевнула и улеглась, положив на них голову.
Король еле заметно закусил губу и прикрыл глаза. Чуть сгорбился, тяжелые темно-золотые волосы почти закрыли лицо.
– Как ее звали? – мерно проговорил он, не глядя на Ирмо.
– Какая теперь разница? – поморщился Лориэн. – Кажется, Йолли… Да, точно, Йолли.
– Хорошо. Пусть спит, я пришлю за ней кого-нибудь из дома Ингвэ. Попозже.
Девочка улыбнулась чему-то во сне и разжала пальцы. Король осторожно высвободил руку из-под ее головы и резко встал.
– Значит, Йолли… – Он как-то неуверенно кивнул Ирмо и быстро зашагал к выходу.
Амариэ вжалась поплотнее в кресло, обхватив голову, – сейчас ее Учителю явно было не до расспросов.
Пока Тулкас расправлялся с браслетами, Ауле пытался привести в чувство ученика. Курумо не отзывался, и Великий Кузнец почувствовал, что отчаянная злость заполняет его мутным потоком, ворочающим мусор давних обид. Сколько можно?! Ладно, ему в свое время досталось, и Манвэ есть за что платить, хотя последнее деяние Единого и не укладывалось уже в рамки разумного, но Курумо – за что?! За умение видеть и мыслить? За нерадостную память? За что – так?!
Запрокинув голову к потолку, Ауле уже не осознавал, что кричит, посылая проклятия в Чертог, которого они вряд ли достигнут, но услышаны – будут. Все, что накопилось за эти эпохи, вспоминал Вала-Кузнец, задыхаясь от бессильной ненависти.
– Никогда… Слышишь, Ты, никогда больше я не буду повиноваться Твоим приказам – не будет больше ни цепей, ни ошейников!
Он вновь склонился над Курумо, пытаясь передать майа хоть часть силы, тот слабо застонал, но не пошевелился, даже глазные яблоки под опущенными веками были неподвижны.
– Ненавижу… – прошептал Кузнец, вглядываясь в застывшее, словно мраморная маска, лицо ученика. Безнадежность. Вдруг – не вернется больше? Если не удастся дозваться – как с трудом удалось это тогда, в семьсот шестьдесят третьем году Второй Эпохи…
Семьсот с лишним лет угасающей с каждым днем надежды. Хорошо еще, Ульмо подсказал направление, поделился тем, что донес ему крошечный подземный ручей…
Очередной тоннель привел в высокую сталактитовую пещеру – в одной из стен некогда был пролом, но сейчас он оказался завален каменным крошевом обвала. Майа не было и здесь – что же, придется искать дальше, прочесывая горы. Бездумно обойдя нерукотворный зал, Ауле опустился на плоский камень рядом с обвалом и вдруг почувствовал, как волной ударили в грудь отчаяние и боль, дохнуло – смертью. Жаждой и одновременно страхом гибели. Вскочив, он кинулся к груде камней, внутри которой билось, угасая, чье-то сознание. Чье? Может ли это быть?
– Курумо! – невольно вырвалось у Ауле, позабывшего, как опасно кричать в горах; впрочем, нового обвала не последовало – все-таки свое творение, и только эхо робко и как-то фальшиво откликнулось на зов. Только ли эхо? Снова накатила волна тоски и бессилия, словно кто-то рвался на свободу из силков или паутины.
Бросившись к камням, откуда сочилось это ощущение, Вала начал лихорадочно разбирать их, разгребая крошку и откидывая крупные осколки. Внезапно рука коснулась чего-то мягкого – с содроганием склонившись поближе, Ауле разглядел край плаща…