Юся и Эльф - Демина Карина. Страница 9
Но делать было нечего. Не разыгрывать же длительный обморок в надежде, что Эль полезет мне искусственное дыхание делать. Хотя, с другой стороны…
– Н-не заставляйте м-меня п-прибегать к н-нюхательным солям.
– У нас в доме нет нюхательных солей, – произнесла я, но открыла оба глаза.
Потолок.
Судя по рисунку трещин, нахожусь я в спальне. А судя по связкам бумажных сердечек, спальня Гретина. Была у моей сестрицы дурная привычка бумагу портить: когда-то ей гадалка сказала, что, как только Грета вырежет десять тысяч сердечек из розовой бумаги, то и встретит истинную свою любовь. Вот она и повадилась резать…
Я со стоном села.
Лицо рукавом отерла, голову потрогала. Целая вроде бы. На затылке шишка, под волосами прощупывается явно. Сами волосы растрепались, а еще и мокрые, повисли влажными прядками… и цветы еще искусственные с тетушкиной шляпки в них запутались.
Небось похожу я на свежую утопленницу.
Может, поэтому меня и не удосужились на кровать переложить? Прямо на полу водицей и поливали. Никакой в том романтики, одна печальная проза жизни вроде луж на паркете и пары вялых роз. Эльфа раздраженного с вазой в руке… точно, ваза Гретина, розы из сада… на той неделе я самолично их подрезать пыталась.
Вазу Эль вернул на столик и, воздев очи к потолку, поинтересовался:
– Вы п-понимаете, что едва не п-произошла т-трагедия?
Если я была мокрой и ушибленной, то Эль… живописные лохмотья рубашки – надо будет посоветовать ему закупаться оптом, так оно дешевле выйдет, а то при нынешней его работе и разориться недолго – прикрывали живописные же царапины.
Затянувшиеся.
Но…
Характерный бурый колер лохмотьев – а помнится, некогда рубашка сияла белизной – однозначно свидетельствовал, что царапины эти кровили, и преизрядно. Однако эльф был жив, бодр и гневен. А вот котик наш молчал, и это молчание мне совершенно не нравилось.
– М-могли п-пострадать люди!
– Ага, – я встала на карачки, может, поза и не самая изящная, однако наиболее в моем положении устойчивая… что-то захрустело, и платье вдруг начало расползаться.
Твою ж…
– Это в высшей степени б-безответственно! – он и не подумал помочь даме подняться. То ли не держал меня за даму, в чем я, честно говоря, его понимала, то ли просто был слишком раздражен, чтобы обращать внимание на такие вот мелочи. Я же, сдернув с Гретиной постели покрывало – розовое и густо расшитое сердечками, – замоталась в него с головой.
– Что вы сделали с нашим котиком?
– Что? – Эль раскрыл было рот, чтобы разразиться очередной гневной тирадой, хотя и не понимаю, с чего бы ему злиться, это ведь он к Барсику полез. Ушел бы потихоньку, как и планировалось, и все было бы замечательно.
– С котиком нашим, – сказала я, присаживаясь на кровать, – что сделали?
Ноги не держали.
То ли из-за треклятых каблуков, то ли от волнения.
– Котика помните? – я попыталась содрать туфлю, но она, еще недавно сама норовившая соскочить с ноги, теперь будто намертво к ней приклеилась. – Там был. – И я пальцем в потолок ткнула.
Терзали меня смутные сомнения, что тишина на чердаке не сама собою воцарилась. Эль кивнул.
– Мы его Барсиком назвали…
– Б-барсиком… – повторил он тихо.
– Вот… так что вы с ним сделали?
– Л-ликвидировал…
– Что?
Нет, говорила мне мама, не связывайся с эльфами! До добра не доведут… или она это про гномов? Или вообще про мужчин? Неважно.
А маму надо было слушать.
– Ликвидировал, – повторил эльф, точно я на глухоту жаловалась.
– Как?
– Об-быкновенно…
Вот значит… обыкновенно… защитник животных, чтоб его. Я все-таки содрала треклятые туфли, жалея, что не могу поступить подобным образом и с платьем. Оно, съехав с груди, на бедрах держалось крепко, и промокший подол самым отвратительным образом лип к ногам.
– В-вы к-куда?
– Я туда, – я мрачно указала на лестницу, хотя пассаж о ликвидации не оставлял сомнений, что Барсика больше нет. И значит, пропали наши сорок пять золотых, уплаченные за участие в выставке, и вообще сам план, который в кои-то веки имел все шансы на успех. Мазь в отличие от прочих Гретиных изобретений работала! А теперь вот…
Я рванула подол вверх, походя отметив, что шелковые чулки тоже не пережили падения с лестницы. Тетушка, конечно, предложила бы их заштопать или на худой конец использовала бы для хранения лука, но меня подобная альтернатива ввергала в глубокую меланхолию.
Эльф оскорбленно сопел сзади.
Интересно, чего он ждал? Благодарности?
– И дверь сломали, – мстительно заметила я, потому как вышеупомянутая дверь висела на одной петле. – И замок…
– Я в-вас спас! – Клянусь, мне не надо было оборачиваться, чтобы понять – он покраснел.
– А я вас просила меня спасать?
Я подняла покрывало.
На чердаке царил беспорядок… нет, он там царил всегда, даже в самые благословенные времена тетушкиной власти, ибо и ее сил не хватало, чтобы убираться еще и там. Но беспорядок – это одно, а хаос… сломанный табурет, обломки клетки, обрывки какого-то тряпья, которое прежде мирно покоилось в сундуках, лужи крови… или нет, не крови, а перебродившего варенья, уж не знаю, как оно на чердаке оказалось.
Знакомый гул мух, которые уже почуяли поживу.
И мертвый Барсик.
Сейчас он, развалившийся на старой столешнице из мореного дуба, выкинуть которую у тетушки рука не поднялась – она вообще была категорической противницей выбрасывания вещей, – казался мне таким… милым. Беззащитным. И главное – пушистым.
Я всхлипнула… нет, я не собиралась плакать. Я, и когда маму хоронили, не плакала… и потом тоже… и вообще я плакать не умела, то есть я думала, что не умела.
– В-вы в-вообще п-представляете, что эт-то т-такое? – эльф вовремя подал голос, потому и потока слез не случилось.
– Барсик это, – я подошла к павшему герою, на морде которого и сейчас было выражение упрямого несогласия с этим жестоким миром.
– Это, п-позвольте заметить, орочий маншул.
– Кто?
Знакомо прозвучало, красиво… Я и представила, как на клетке нашего Барсика висит гордая табличка: «Маншул орочий одноглазый».
– Орочий м-маншул. Его на стойбищах держат. Охотится на мелкую нечисть.
– Вот видите, – я потрогала шерсть, – какой полезный был зверь.
До чего мягкая… Интересно, а если из него шубу сделать? Нет, на шубу точно не хватит… вот если шапку там или воротник… старое теткино пальто перелицевать – и воротник. Должно бы неплохо смотреться.
И в голове щелкнуло. Конечно.
Меховая лавка старого гнома и теща его, свежепохороненная, но не нашедшая в себе сил расстаться с любимым зятем. Явилась, так сказать, проведать, покупательниц пугала, шубы перебирала, бормотала что-то про недогляд. Нехарактерное, если честно, для нежити поведение, но, с другой стороны, из гнома и нормального умертвия не получается.
С тещей мы разобрались быстро.
А гном потом еще плакался, что не только быстро, но и грязно. Я своей методой ему товару на сотни золотых попортила. Особенно сокрушался по поводу шубы из орочьего маншула. Дескать, очень редкий зверь… Опасный.
И шубу ту я прекрасно помню. Там мех был куда пожиже и цвета другого, серого, пыльного будто.
– Одомашненные на с-стойбищах живут, – эльф стоял на пороге, являя собою фигуру прескорбную. – А эт-то д-дикий… д-дикие маншулы считались вымершими…
И значит, треклятая медаль была у нас в кармане.
Несправедливость случившегося, да и вообще собственной жизни, заставила меня склониться над бедным маншулом, который, увы, был безвозвратно мертв.
– То есть, – я не отказала себе пустить в голос яду, – вы, вместо того чтобы защитить последнего представителя вида, его убили?
– Я?! – похоже, с этой точки зрения эльф проблему не рассматривал.
– Ну не я же! Я, между прочим, просила вас не вмешиваться…
В голове возникла совершенно бредовая мысль.
– Д-дикие животные опасны! А маншулы… очень оп-пасны! Он меня едва не загрыз!