Внебрачный сын - Черно Адалин. Страница 2

Измайлов поднимается с кресла и идет к двери. Я хочу позвать его и извиниться, но прикусываю язык. С чего бы мне просить прощения? Мой вопрос – не более чем обычное беспокойство о своем здоровье.

Громкий стук захлопнувшейся двери заставляет меня вздрогнуть. Я остаюсь в кабинете одна. Интересно, операцию можно перенести на завтра или обязательно шить сегодня?

Я чувствую себя измотанной и уставшей. До встречи с Измайловым я гнала от себя мысли о том, что все случившееся как бы мягко намекает на то, что мне стоит поскорее уехать обратно. Встреча с Макаром заставила меня в этом убедиться. Таких совпадений просто не бывает: огромные долги, невозможность покинуть страну, подарок, который так и не доставили к оговоренному времени. Мне пришлось купить сыну совсем другую игрушку буквально за несколько часов до Нового года. И, словно вишенка на торте, мой рассеченный лоб и сломанный нос.

Измайлов возвращается минут через пять в компании низкорослой, немного полноватой девушки. Она несет большой снимок. Видимо, готово мое КТ.

– Кости черепа у тебя в порядке, – сообщает Макар. – Однако подождать все равно придется. Моему анестезиологу ехать с дачи. Это минимум час по нашим кучугурам. Болит сильно?

– Не болит.

– Макар Игнатьевич, может, под местной? – подает голос девушка в халате.

Я о ней и забыла совсем, засмотревшись на моего хирурга-пластика. Вот почему жизнь такая несправедливая штука? Почему именно я – брошенная жертва – сейчас должна выглядеть, как побитая собака? А он – бездушная скотина – так красив, что взгляд отвести невозможно.

– Исключено, – отметает ее предложение Макар, вызывая у меня выдох облегчения.

Я безумно боюсь боли, и стоит мне только представить, что шить будут без нормального наркоза, как хочется сбежать, так и не получив помощь.

– Ирина Юрьевна приедет не скоро, – пытается уговорить его девушка.

Она хмурится, будто не понимает причин его отказа. Когда Макар переводит на нее взгляд, медсестричка краснеет и отворачивается, кивая. Перечить больше не решается.

– Я буду через пару минут, обработай пока раны, чтобы не было инфекции.

– Так обрабатывали уже.

– Еще раз, Марина! – приказывает.

Мы с ней остаемся наедине. Она подходит к столу, берет вату и бутылочку с антисептиком и останавливается в шаге от меня.

– Будет немного пощипывать.

– Хорошо.

Едва удерживаюсь от вскрика, когда моих ран касается ватный диск. Жжет сильно, хотя мне обещали немного. Впиваюсь руками в кушетку, на которой сижу. Чтобы немного себя отвлечь, решаю завязать разговор.

– Макар – он… хороший врач?

– Макар Игнатьевич? – словно поправляет меня девушка. – Лучший из всех. А что? Переживаете?

– Немного, – признаюсь. – Праздники, знаете. Не хотелось бы стать жертвой выпившего хирурга.

– Макар Игнатьевич не пьет, – сухо говорит она. – По крайней мере, я ни разу не видела его пьяным, а он у нас, поверьте, на такие праздники постоянно приезжает. Единственный из всех готов оказать помощь в любую минуту.

– Ну знаете… то, что он держится на ногах, еще не означает, что не пьет.

Образ Макара шестилетней давности никак не совпадает с тем описанием, которое ему дает Марина. Готовый оказать помощь в любую минуту? Измайлов, которого я знала, мог без запинки полезть в драку, чтобы отстоять себя. Откуда такая самоотверженность?

– Глупости не говорите, – обрубает Марина. – И Макара Игнатьевича не вздумайте обижать расспросами. Он этого терпеть не может. Алкоголь во время работы у нас под строжайшим запретом. Если Макар Игнатьевич увидит – может дойти до увольнения.

Марина замолкает, выбрасывает ватку и закрывает бутылочку с антисептиком. Поворачивается ко мне и, понизив голос до шепота, говорит:

– Он сам, знаете, пострадал от рук некомпетентного и выпившего хирурга. Несколько лет назад…

Договорить ей не позволяет звук открываемой двери. Я вздрагиваю, Марина быстро шагает к столу и возвращает на место пузырек с раствором.

– Я закончила, Макар Игнатьевич.

– Хорошо, Мариш, можешь идти. Сообщи мне, когда Ирина приедет.

Марина украдкой бросает на меня взгляд и выходит из кабинета, оставляя нас наедине.

Глава 3

Некоторое время тишину в кабинете нарушает лишь звук работающих настенных часов. Измайлов что-то пишет, затем снимает блокировку с телефона и печатает на экране. Я замечаю это, когда украдкой на него поглядываю. Он ловит мой взгляд неожиданно. Поднимает голову и замечает, что я на него пялюсь.

Нервно улыбаюсь и отворачиваюсь, делая вид, что мне безумно интересна входная дверь. Где эта Ирина? Или хотя бы Марина. Сидеть с ним наедине невыносимо.

– Не думал, что ты вернешься, – неожиданно произносит Макар.

– Я не возвращалась, – жму плечами. – Я приехала увидеться с братом и к подруге на свадьбу. Так получилось, что мне пришлось остаться.

– Расскажешь?

– Это долгая история.

– Мы не торопимся. Мой анестезиолог только выехала, операционную еще не подготовили. Я готов послушать.

– Перед отъездом я продала машину, а когда попыталась улететь, мне предъявили налог. Полтора года назад я спокойно улетала домой, мне не предъявляли налоги, а тут… ошибка, видимо. На время разбирательства пришлось остаться, а теперь так вообще… непонятно, когда уеду.

– А говорила, долгая история, – усмехается Макар. – За минуту справилась.

Я непроизвольно улыбаюсь, а затем морщусь от резкой простреливающей боли. Мой стон, сигнализирующий о боли, эхом раздается в кабинете. Я прикрываю глаза и откидываюсь спиной назад, чтобы упереться в стену и не свалиться с кушетки. Меня словно парализует. Я с трудом переношу боль, так как мой болевой порог слишком низкий. Даже в кресло стоматолога я сажусь, предварительно договорившись о седации.

– Оля, – звучит совсем рядом. – Слышишь меня?

Слышать-то слышу, а пошевелиться не могу. Острая боль в носу понемногу отступает, но тело будто сковало тисками.

– Дыши, Оля. Вдох… – Макар делает паузу. – Выдох…

Я пытаюсь сконцентрироваться на его словах, повторяю. Паническую атаку, мою редкую спутницу, удается подавить, но меня все еще штормит. Я всхлипываю, стараясь не морщиться, чтобы не спровоцировать боль снова.

– Твою мать, ежик… ты так и не справилась?

Я замираю, забывая, как дышать. Паническая атака подавлена, боли больше нет, зато есть растерянность. Я непонимающе вглядываюсь в обеспокоенное лицо Макара и чувствую, как тело покрывается мурашками.

– Я пойду, – говорю охрипшим голосом. – Прогуляюсь.

Хочу слезть с кушетки, но Макар не позволяет. Удерживает меня руками за плечи и не дает пошевелиться.

– Тебе нельзя ходить, – говорит он серьезно. – Ты только что едва с кушетки не упала. Хочешь разбить еще и голову? Или сломать руку?

– Мне надо! – повторяю. – Отпусти!

Ждать, пока он соизволит разжать пальцы, у меня нет сил. Я дергаюсь, Макар наконец убирает руки и отступает.

– Куда ты пойдешь, Оля? Коридор забит поступившими, врачей не хватает, а на улицу тебе точно нельзя. А если снова приступ? Я не могу тебя отпустить!

Я мотаю головой. Беру с кушетки свой пуховик, неуклюже натягиваю его на плечи и делаю шаг к двери, но натыкаюсь лишь на широкую мужскую спину. Макар проворачивает ключ и вытаскивает его из замка.

– Что ты делаешь?

– Пытаюсь удержать пациентку под присмотром, – серьезно говорит он. – Обычно этим занимаются санитары. Приходят, колют успокоительное и наблюдают, пока пациент не придет в норму.

Я непонимающе хлопаю глазами. Санитары? Успокоительное?

– У нас частенько истерики устраивают, – поясняет Макар. – Хирургия штука сложная. Люди поступают с самыми разными проблемами. Первое их чувство – шок. Оно длится от десяти минут до часа. Второе – молчаливое смирение, а третье – истерика. Последняя подавляется седативными, но я бы не хотел, чтобы тебе что-то кололи, поэтому придется потерпеть мое общество еще немного времени.