Легенды и были старого Кронштадта - Шигин Владимир Виленович. Страница 52

Закончив работу, комиссия вице-адмирала Панфилова передала все материалы в морской генерал-аудиториат (прообраз нынешней военной прокуратуры). Там, внимательно изучив бумаги, поставили вопрос не мог ли взрыв быть вызван какими-либо конструктивными недостатками самой крюйт-камеры? Изучение этого вопроса было поручено известному мореплавателю контр-адмиралу Унковскому. Им были изучены крюйт-камеры однотипных с «Пластуном» клиперов и допрошен строитель «Пластуна» штабс-капитан Василевский. Однако никаких серьезных недостатков в конструкции клиперной крюйт-камеры выявлено не было. Зато обнаружилось, что истинное положение дел на «Пластуне» весьма отличалось от показушного. Вопреки требованиям Морского устава осматривать командиром и старшим офицером крюйт-камеры один раз в четыре месяца и каждый раз после сильной качки, на «Пластуне» они осматривались раз в год, никто не инструктировал и не проверял матросов, привлекаемых для работы в крюйт-камере, отсутствовали периодические проверки безопасности фонарей, вспомнили и про злосчастные пампуши. Кроме того, вскрылся факт, что в крюйт-камере «Пластуна» вообще хранилось черт знает что: не только ракеты с гранатами, но и закупленные бобы для камбуза. Во время одного из штормов они так завалили входную дверь, что ее потом долго не могли открыть. Удивило аудиторов и полное незнание спасшихся офицеров относительно состояния корабельной артиллерии, в то время как вахтенные начальники должны были владеть этим вопросом.

Генерал-аудиториат в целом полностью согласился с выводами комиссии, признав, что и он склоняется к версии об умышленном взрыве клипера кондуктором Савельевым, хотя при отсутствии должного контроля за содержанием крюйт-камеры корабля со стороны командования там могло произойти что угодно. Из-за отсутствия конкретных фактов в отношении содержателя крюйт-камеры было определено: «При отсутствии всякого подозрения Савельева в умышленном взрыве и при отсутствии какого-либо указания на подобное намерение со стороны его, морской генерал-аудиториат, имея в виду, что не только участь подсудимого, но и память умершего человека должны быть дороги для судящих, положил: устранить всякое подозрение на погибшего кондуктора Савельева в учинении умышленного взрыва». В конце концов генерал-аудиториат пришел к выводу, что «обнаруженные из следственного дела упущения и противозаконные действия должны быть отнесены единственно к вине командовавшего клипером и старшего офицеров, лейтенантов: барона Дистерло и Розенберга, за что и следовало бы, по важности оных, предать их военному суду, но, за смертию обоих, заключение делаться не будет».

В окончательных выводах, которые легли на стол императору Александру II, о кондукторе Савельеве уже не упоминали. Наиболее вероятную версию, вокруг которой, собственно говоря, и крутилось все расследование, решили предать забвению, чтобы «не огорчать» государя и не вызывать нареканий сверху в адрес флота и царящих там порядков. Вспомним, что шел 1860 год — канун отмены крепостного права, когда подавляющее число офицеров все еще относилось к подчиненным как к своим рабам, когда на всех государственных уровнях кипели страсти «за» и «против» отмены крепостничества. Именно поэтому, скорее всего, членами генерал-аудиториата и было принято решение не выносить сора из избы. А поэтому в заключительном акте значилось:

«1. Гибель клипера «Пластун» отнести к несчастию по неосторожности, вследствие бывшего на нем беспорядка по содержанию артиллерийской части.

2. Так как виновные в этих беспорядках погибли при последовавшем взрыве, то настоящее следственное дело оставить без дальнейших последствий, а убытки по стоимости клипера и всего бывшего на нем и у нижних чинов казенного имущества, равно издержки, употребленные при обследовании, дела принять на счет казны.

3. Спасшимся с клипера «Пластун» офицерам, медику и нижним чинам, как ни в чем не причастным в гибели клипера, выдать не в зачет… офицерам полугодовое, а нижним чинам годовые оклады жалованья и, сверх того, выдать нижним чинам обмундирование, какое кому следовать будет».

Просмотрев представленные ему бумаги, Александр II поверх заключительного акта начертал: «Быть по сему». Больше никто и никогда расследованием случившегося на «Пластуне» не занимался.

До настоящего времени истинные причины трагедии клипера так и остаются неизвестными, и вряд ли уже когда-нибудь что-то удастся узнать нового в этом забытом и запутанном деле. Однако наиболее вероятной все же представляется именно версия сознательного взрыва корабля кондуктором Савельевым, доведенным до предела издевательствами и побоями своих командиров. Что ж, вполне возможно, что отчаявшийся что-либо изменить в своей невыносимой жизни человек именно так решил положить конец своим страданиям.

Глава пятая

ШТУРМАН ПОЛЯРНОГО МОРЯ

Ах, как он мечтал о море! О том море, что плескало волной у самых его ног, о том море, в котором белели паруса кораблей, таких загадочных и таких недостижимых…

Осенью 1833 гадав Гидрографическом департаменте на стол делопроизводителей лег толстый засургученный конверт с письмом от некоего подпоручика Петра Пахтусова В нем никому не ведомый архангелогородский штурман предлагал план полярной экспедиции к северным берегам Ледовитого океана По рассмотрению прожект сей нашли дерзким, но оригинальным, и подпоручик был вызван в Санкт-Петербург для личного доклада Допрашивали его с пристрастием. Как бы между делом, адмиралы выведывали, сколь сей штурман знающ в науках да на что способен.

— На чем основываете свои утверждения, что море к востоку от Новой Земли ото льда весьма свободно бывает? — допытывались одни.

— На рассказах, что долгие годы собирал от поморов да людей промышленных!

— А что будете предпринимать, ежели погода будет вам благоприятной? — интересовались другие.

— Обязуюсь нанесть на карты весь остовый берег!

— А ежель не повезет?

— Вынужден буду ограничить себя южной половиной полуночных земель до пролива Маточкин Шар, а затем поверну на вест!

— На чем мыслите плыть и когда?

— Хотел бы снарядить малое судно, чтобы можно и на лед втащить, и в укромном месте на зиму припрятать. Плыть же следует не ранее июля, а возвращаться не позже сентября.

Посовещавшись, адмиралы объявили:

— Прожект одобрен, но… надлежит под него искать деньги, ибо в нашей казне пусто!

— Да мне и надобно-то несколько тыщ рублей! — пытался возразить Пахтусов.

— Сказано — нет! — отводили взгляд адмиралы. — К тому ж и прожект ваш весьма несбыточен, ибо никому еще не удавалось проникнуть в столь гибельные места! Ступайте с Богом!

Перед отъездом Пахтусов выкроил время и посетил место своего рождения Кронштадт, поклонился родным камням…

В Архангельск он возвращался удрученный. Где-то за Череповцом на почтовой станции в ожидании экипажа разговорился с пожилым смешливым толстяком. Вначале болтали о пустяках, затем подпоручик рассказал о своих столичных злоключениях. Толстяк внезапно замолчал и задумался, затем грустно вздохнул:

— И я в молодости мечтал о морях дальних, а судьба вот занесла лесами строительными заведовать! Но задумка у меня и ныне есть, как бы путь нам возобновить морской на восток, чтобы торговлю с губерниями сибирскими иметь и суда водить аккурат до Енисея!

— Так и я о том мечтаю! — буквально подскочил с места Пахтусов. — А остров мой и есть станция промежуточная по пути к морям восточным!

— Ладно, штурман! — что-то надумав, прищурил глаз толстяк. — Авось, что-нибудь и придумаем!

Далее они ехали уже вместе. Пахтусов прямо на коленях рисовал планы воображаемой экспедиции, а толстяк (им оказался советник Северного округа корабельных лесов Павел Клоков) тут же прикидывал, во что это выйдет в деньгах. А едва прибыли в город, повел Клоков Пахтусова к своему приятелю купцу Брандту. Поставили кварту вина, придвинули стулья к столу и начали долгий разговор.