Сергей Павлович Королев - Ребров Михаил. Страница 68
— Давление в скафандре 0,35, — сообщил Беляев. — Контроль продолжаю…
Приближалась основная операция.
— Леша, как ранец? — спросил Беляев.
— Ранец открыл, — отозвался «Алмаз-два». — Открываю люк ШК.
Алексей медленно передвигался по шлюзовой камере.
— Люк ШК открыт, — повторил Беляев. — Приготовиться к выходу.
— К выходу готов.
На какое-то мгновение Королеву показалось, что связь с бортом прервалась. Пауза затягивалась и это пугало его. Он потянулся к микрофону и тут же услышал:
— Я «Алмаз-два». Нахожусь на обрезе шлюза. Самочувствие отличное. Подо мною облачность, море… А солнце какое! Слепит…
Он не говорил, он кричал. Это были секунды волнения и радости. Секунды упоения необычностью и красотой.
— Леша, не забудь снять крышку с камеры, — голос Беляева.
— Уже снял.
— «Алмаз-два», что наблюдаете? — включилась в диалог «Заря».
— Кавказ, Кавказ! — кричал Алексей. — Кавказ вижу под собой! Начинаю отход…
И тогда прозвучали слова командира:
— Я «Алмаз». Человек вышел в космическое пространство. Человек вышел в космическое пространство. Находится в свободном плавании…
Потом начался разговор между «Алмазами». На Земле принимали и прослушивали.
— Леша, подходи к шлюзу, вижу тебя хорошо.
— Отход влияет на корабль в целом. Я это чувствую.
— Я тоже, Леша. Сделай еще один отход.
— Сейчас…
— Хорошо отошел. Отлично. Как дела, Леша?
— Отлично! Отлично!
Алексей глянул на Землю. Она показалась плоской, только кривизна по краям была окрашена в цвета радуги.
— А Земля все-таки круглая! — весело засмеялся он и подался вперед.
Беляев контролировал работу товарища. Он только единожды потерял Алексея из виду, когда тот нырнул под корабль и вышел из поля зрения телекамеры. Он слышал, как Алексей задевал ботинками за корабль, как шарил руками по стенке.
— Леша, две минуты осталось, пора возвращаться! — предупредил после прохождения контрольного времени.
— Понял.
— «Заря», — доложил Беляев, — все сделано по плану. «Алмаз-один» готовится ко входу.
И уже более строго своему напарнику:
— Леша, время!
— Иду, иду, — отозвался Леонов.
Он подтянулся к обрезу люка. Инструкция предписывала «входить» ногами вперед. Алексей попробовал, но втиснуться в шлюз не смог. Напрягся, пошевелил ногами — мертвый номер. Еще раз, еще — все напрасно. Только сейчас он заметил и осознал, что скафандр в вакууме повел себя иначе, чем предполагалось, — раздулся, стал жестким. Сил втиснутся в отверстие шлюза не хватило. «Мне конец, — подумал сначала спокойно, но тут же почувствовал, что сердце готово вырваться из груди. — Конец, дурацкий конец!»
— Леша, что у тебя? — спросил Беляев каким-то странным голосом. — Леша…
— Чертовщина какая-то, я не могу войти.
— Почему? Что мешает?
— Скафандр…
Наступила пауза, томительная, давящая, звенящая тревожной тишиной.
— Паша, это серьезно. — Алексей дышал прерывисто и тяжело. — Я попробую влезть головой.
— Пробуй! Все пробуй! Только не волнуйся, я подстрахую, Леша.
Леонов стал пробовать «обратный вариант». Руки не слушались, пот заливал глаза, в горле хрипело, клокотало, булькало. В висках стучало, и он отчетливо слышал этот глухой нарастающий шум. Начал пробираться головой вперед, подтягиваясь на ослабевших руках и упираясь коленями. Ноги соскальзывали. Каждый сантиметр продвижения давался с огромным трудом.
«Еще чуть-чуть, еще…» Это был безмолвный душераздирающий крик, когда все человеческое существо — лишь ком боли и отчаяния. Нежелание смириться, гнев, протест — все слилось в этом немом крике.
Наконец он втиснулся, вполз в кабину, втянул камеру и тяжело выдохнул. Беляев молча смотрел на него, не в силах вымолвить и слово…
…«Восход-2» продолжал полет. Седьмой, восьмой, девятый виток… Королев успокоился: «Главное сделано, остальное приложится». В тот момент он не мог даже предположить, что сюрпризы судьба приготовила на потом.
В три часа ночи генерал Каманин ушел с командного пункта отдохнуть, а в семь утра его подняли по тревоге. В зал управления не вошел — вбежал. Королев уже был там, бледный, встревоженный, давление в баллонах наддува кабины корабля упало с 75 до 25 атмосфер. Дальнейшее падение могло привести к полной разгерметизации и вынужденной посадке. Главный конструктор приказал внимательно просмотреть телеметрию: может быть, идет цифровая ошибка! Но опасения подтвердились.
Ряд срочных консультаций. 90 минут ушло на проработку причин и вариантов. Время торопило. На связи с экипажем был Юрий Гагарин. Выполняя решение главного конструктора, он передал на борт распоряжение о посадке.
«Алмазы» сделали все, что предусмотрено в таких случаях, удобно устроились в креслах, пристегнули ремни, установили в нужное положение все тумблеры. По приборам «читали», что и в какой последовательности вступает в работу. Секунда, другая… Но почему нет включения тормозного двигателя? Нет вибрации? Центр управления выдал команду на борт, корабль уже на «финишном» участке, а показатель спуска не подтверждает, что они пошли вниз. Командир тронул тумблер связи.
— «Алмазы»! Я «Заря», — отозвалась Земля голосом Гагарина. — Вы слышите меня? — Юрий говорил спокойно, хотя речь шла о весьма тревожном: не сработала автоматика спуска. — Продолжайте полет, — закончил Гагарин. — Остальное — чуть позже.
На орбите ждали сеанса связи и мысленно проигрывали свои действия по тем вводным, которые отрабатывали на тренажере. К аварийному варианту Беляев и Леонов были подготовлены, но создавшаяся ситуация отличалась от учебной тем, что не допускала ошибочных решений.
— «Алмазы», вам разрешается ручная посадка на следующем витке. Как поняли? — включилась «Заря».
— Вас понял. Ручная посадка на восемнадцатом витке, — без тени тревоги ответил Беляев.
В народе говорят: «Одна беда не приходит». Или: «Пришла беда — отворяй ворота». Им на себе довелось испытать правоту этих слов. В какой-то момент «Алмазы» заметили, что началось «закислораживание» атмосферы в корабле. Прибор показывал — парциальное давление кислорода поднялось до 460 миллиметров. Им стало не по себе. Они понимали, сколь это опасно. Малейшее искрение в контактах и реле автоматики или при переключении тумблеров могло вызвать пожар и взрыв. В памяти всплыл трагический случай, происшедший с их товарищем Валентином Бондаренко в барокамере, еще до старта первого «Востока». Тогда парциальное давление было много меньше — 436. (27 января 1967 года пожар в кабине американского корабля «Аполлон-2» по причине «закислораживания» стоил жизни астронавтам Гриссому, Уайту и Чаффи. — М. Р.).
Леонов отвел взгляд от прибора.
— Паша, — неожиданно начал он, — что тебе говорил Сергей Павлович, когда мы садились в корабль?
Не хотелось думать ни о Бондаренко, ни о давлении кислорода, ни о чем плохом.
Командир не ответил. Алексей записал в бортжурнал время и показания приборов: пригодится для будущего, если что. Им повезло: ничего не искрило, не коротило. Повезло вдвойне — сработал клапан разгерметизации. (Напомню: они были в скафандрах; через пять лет разгерметизация «Союза-11» будет стоить жизни Г. Добровольскому, В. Волкову и В. Пацаеву.)
Потом началась закрутка. Корабль потерял ориентацию. Без нее о посадке не могло быть и речи. Перспектива остаться на орбите обещала медленную мучительную смерть. Но эту мысль оба гнали от себя. Каждый понимал: неверное движение руки, торопливость, потеря самообладания — и космос не отпустить от себя. Справились и с этим.
Не стану утомлять читателя перечнем выпавшего на долю космонавтов испытаний. За сутки полета — семь сложнейших и весьма опасных нештатных ситуаций. «Алмазы» понимали, сколь велик риск и сколь мало шансов на то, что все обойдется. Главный конструктор — тем более.
Они приземлились в глухой заснеженной тайге, за многие сотни километров от расчетного места посадки. Открыли люк. Вокруг корабля, словно суровая стража, застыли высокие сосны. Вместе с тишиной пришло устойчивое ощущение внутреннего спокойствия, заполнившего каждую клеточку тела, каждый нерв.