Ты меня предал (СИ) - Шнайдер Анна. Страница 45

— О чём думаешь с таким жутким лицом, Дин? — тихо поинтересовалась моя соседка по боксу — так в детском центре назывались палаты для мам и малышей. — Как будто плакать собираешься.

Я потёрла кулаками уставшие и сонные глаза. За неделю, что я лежала здесь вместе с Аней, у меня не набралось бы, наверное, и пары часов спокойного глубокого сна. То она просыпалась, то мне нужно было сцеживать молоко — грудь Аня брать отказывалась, привыкнув к бутылке после пяти дней в отделении интенсивной терапии, — то другие дети кричали, а медсёстры их кормили…

Ад, сущий ад. Я держалась здесь только и исключительно на своём характере — за десять лет привыкла пробивать лбом стены.

— О муже думаю.

— А, тогда понятно. — Ясмина улыбнулась и села на свою койку. — И что муж?

Ясмине было за сорок, и здоровенный малыш почти в два раза больше моей Анюты был её пятым ребёнком. У него, несмотря на вес и рост, тоже была врождённая пневмония. Яся здорово помогала мне поначалу, когда я только перебралась в детское отделение, особенно с пеленанием. Крошечную Аню, ещё и с катетером в голове, мне было страшно пеленать, и первое время я просила об этом Ясмину. А потом Павел купил удобные конверты на молнии и кнопочках, и проблема отпала сама собой.

Пару дней назад, когда Павел приезжал с очередной передачей — причём в семь утра, так как делал он это перед работой, — Ясмина восхитилась, сказав:

— Какой у тебя заботливый муж-то, Дина! Моего хрен заставишь сюда в такую рань тащиться. Мне, вон, подгузники брат привозил, еду мама, а муж только в трубку вздыхает. Работаю, говорит, много. А я, можно подумать, здесь на курорте!

И это был не первый раз, когда Пашу хвалили. Я уже много всего про него успела наслушаться, пока лежала и на сохранении, и в роддоме. Он приезжал с передачами почти каждый день, даже если я ничего не просила, привозил какие-нибудь нужные вещи или вкусняшки. Приходилось делиться — сама я столько в жизни бы не слопала.

— Да он мне не муж… — вздохнула вдруг, сама от себя не ожидая, и у Яси вытянулось лицо.

— Как это? А что же он тогда туда-сюда круги наматывает, как золотая рыбка на посылках у владычицы морской? А! Или ты имеешь в виду — гражданский муж?!

— Нет… — вздохнула я и рассказала вкратце обо всём, что с нами произошло — и три года назад, и сейчас.

Яся слушала молча, и когда я закончила свой рассказ, она явно хотела прокомментировать, даже рот открыла, но тут в бокс вошла процедурная медсестра с тележкой, и мы замолчали. Потом было ещё что-то, потом ещё… и к разговору мы в итоге так и не вернулись.

Но сейчас нам, кажется, удастся всё-таки его закончить.

— Да ничего, в общем-то. Просто написал, что любит нас обеих.

— О как, — Яся улыбнулась, и так по-доброму, чуть снисходительно — как будто я была ребёнком, а она — мудрой взрослой. — А ты в этом сомневалась?

Я покачала головой.

— А чего тогда загруженная такая?

— Просто не уверена, что смогу быть с ним, если он всё расскажет. Вот сижу и думаю… — Я поморщилась и призналась в самом сокровенном и стыдном: — А может, пусть и не рассказывает, а? Типа не было ничего. Приснилось.

— Нет, Дин, — хмыкнула Ясмина. — Это так не работает. Ты всё равно будешь постоянно мысленно возвращаться туда и задавать каверзные вопросы. Лучше выслушай его, как домой вернёшься, и тогда уж решай — можешь ты простить или не можешь.

— Да, так и сделаю, конечно. Я только говорю, но сама понимаю — не смогу в неведении.

— Вот-вот, — кивнула Яся. — А теперь, знаешь… послушай-ка меня пока. Я эти дни всё думала о твоём рассказе, обо всей этой вашей ситуации… Честно говоря, в моей жизни такого не было, хотя не знаю, может, у мужа и был какой-то левак, но я о нём не в курсе и повода подозревать нет. Однако всегда, когда кто-то рассказывает об изменах, думаю — ну хорошо, вот женщина типа простит и примет своего мужика обратно. А он-то сам? Если случится зеркальная ситуация — он-то сможет сделать то же самое? И мне кажется, прощение и принятие имеет смысл, когда ты знаешь, что твой муж… как бы это объяснить… Вот и ты его простила, и он бы тебя простил за такую же ситуацию. А если ты вроде как обязана прощать, а мужик такой: «Ни фига, мне можно, тебе нельзя», то где тут, спрашивается, справедливость?

Я даже засмеялась, так забавно Яся морщила нос.

— Нет в нашей жизни справедливости.

— Вот-вот. Но к чему я это, Дин, понимаешь? Пашка-то твой принял тебя с чужим ребёнком, считает его своим. И думаю, он сделал бы то же самое, даже если бы ты была беременна не от донора, а просто от какого-то левого парня.

— Да, скорее всего… — протянула я, задумавшись. Нет, даже не скорее всего — точно, принял бы. Павлу изначально было неважно, от кого я беременна. Он как-то сразу начал воспринимать нас с Аней своими.

— В общем, ты его выслушай. И задай себе вопрос: а вот если бы ты накуролесила подобным образом, что пришлось бы бросать мужа и уходить к другому мужику, а потом захотела вернуться, он бы тебя простил?

Я улыбнулась, чувствуя себя так, будто Ясмина помыла мне с мылом глаза.

— Ясь, я могу ответить на этот вопрос сейчас, и не выслушивая Пашу. Он простил бы мне всё на свете. Просто не считал бы ни в чём виноватой. Нашёл бы оправдание, он всегда так делал. Я для него всю жизнь была идеалом, какой-то супервумен, у которой если и есть недостатки, то их без лупы не разглядишь.

— Ну, — Яся хмыкнула и развела руками, — тогда вот и ответ.

Павел

Пока Динь лежала сначала в роддоме, а потом в детском отделении вместе с Аней, Павел по её просьбе перестраивал детскую. Чуть передвинул кровать, чтобы поместились кроватка и пеленальный столик — они с Динь купили это всё пару месяцев назад, когда у неё наконец закончилось настроение «лучше ничего не покупать, а то вдруг я не рожу». Это — и кучу одежды. И подгузников, которые, правда, всё равно пока не пригодятся: Аня была слишком маленькой для первого размера, ей нужен был нулевой. Он покупал этот нулевой размер и постоянно возил упаковки Динь в больницу — кончались подгузники просто моментально. Возил Павел и еду — мамочек в детском отделении кормили только завтраком и обедом, ужины отсутствовали, — и уколы для жены. Вот за них Павел отдельно переживал: как Динь справится, она же всю беременность даже не пробовала сама колоть себя в живот. Но она справилась, улыбнулась даже, когда Павел выразил беспокойство.

— Теперь в моём животе никого нет, — пошутила, хмыкнув. — Я боялась втыкать туда иглу, потому что внутри сидела Аня. А сейчас что угодно воткну, хоть кинжал.

Глядя на преобразившуюся детскую, Павел испытывал удивительную эйфорию и подъем душевных сил. Наконец-то! Как же хорошо, что Динь осуществила свою… нет, их мечту. Она заслужила это.

А он…

Павел до сих пор был не уверен, что заслуживает её прощения, если оно будет. Он старался изо всех сил, он сделал выводы из своего поведения, он понимал, что очень виноват — но достаточно ли этого для второго шанса? Всё-таки он разодрал сердце своей любимой Динь в клочки, чуть не убил её этим подлым уходом…

В любом случае решать должна была жена, и Павел ждал и разговора, и этого решения, зная: что бы она ни решила, он примет это решение. Не будет настаивать и просто уйдёт, если понадобится. В конце концов, судьба и так подарила ему такой подарок, как долгожданную беременность Динь, благодаря которой он смог доказать жене хотя бы немного, что не конченый мерзавец. Уже за это Павел был благодарен Богу.

Накануне выписки Динь и Ани он ходил в церковь, ставил свечки за здравие. Никогда не делал этого раньше, до расставания с женой, а потом… как-то приобщился, сходив однажды вместе с матерью — Любовь Андреевна была очень верующей. Сначала понравилось, как пахнет в церкви, какая здесь стоит тишина, и какие одухотворённые лица на иконах. Потом Павел начал ставить свечки — и за здравие, и за упокой. За Соню ставил каждый раз — пусть она и не была его дочерью, он особенно жалел эту маленькую девочку, жертву Настиной легкомысленности. И за Динь. Чтобы осуществила свою мечту.