Ветер в его сердце - де Линт Чарльз. Страница 105

Кажется, я понимаю, к чему он клонит:

— А поскольку Ситала так молода…

— Нет-нет, ты ошибаешься, — перебивает меня Морагу. — Тело-то у нее новенькое, но дух — он такой же древний, как у Консуэлы.

— И потом она тоже станет причиной множества неприятностей?

Шаман пожимает плечами:

— Подобное можно сказать о любом, в том числе и о нас, коли на то пошло. Но не о том речь. Насколько я могу судить, Ситала обладает чистотой. Целеустремленностью, что ведет ее стезями красоты, с которых сбилась ее сестра.

— И ты это понял, постояв рядом с ней несколько минут?

— Шаман — помнишь? — тычет Морагу в себя пальцем.

— Как скажешь, — подмигиваю я ему, подначивая.

Морагу, впрочем, на уловку не ведется.

— Думаю, ты можешь ей доверять. Она выполнит твою просьбу без всяких фокусов Коди. — Он внимательно смотрит на меня и добавляет: — Только сдается мне, не собираешься ты ее ни о чем просить.

— Напротив, прямо сейчас у меня появилась парочка идей, — отвечаю я.

Нашу беседу прерывает планирующая ворона. Не издав ни звука, она садится на один из побегов фукьерии — тот под ее весом угрожающе прогибается — и, поглядывая на нас, покачивается вверх-вниз на своем насесте.

Морагу смотрит на ворону, затем оборачивается ко мне:

— Она у твоего дома, в лощине за трейлером, где у тебя огородик.

Я спрашиваю у птицы:

— В каком она настроении?

Несмотря на вновь обретенный опыт, разговаривать с вороной мне немного неловко. А ту мое замешательство явно забавляет — похоже, она уловила мое настроение.

Птица принимается чистить перья, и шаман сообщает:

— Выглядит очень грустной. По слухам, собирается все бросить и удалиться в призрачные земли.

Я не свожу с вороны глаз, и она, уставившись на меня, принимается хлопать крыльями. Ее посыл настолько очевиден, что мне даже не требуется перевода: «Беги со всех ног, придурок, если хочешь ее застать!»

Я оборачиваюсь к Морагу, и тот кивает:

— Давай! Если твоя лисолопочка удерет, тебе ее уже никогда не сыскать.

Я пускаюсь рысцой. И впервые, сколько пользуюсь этой горной тропинкой, не обращаю внимания на окрестности. В голове моей отдается эхом предупреждение: если я не застану ее, больше никогда не увижу.

Поворот к лощине за трейлером показывается раньше, чем я предполагаю. Я кубарем скатываюсь по узкой тропинке вниз и замираю, завидев лисицу с рожками антилопы на скамейке Опоссума. Оторвавшись от созерцания пустынных пейзажей в долине, она оборачивается, и у меня словно камень падает с души.

— Прости, — произношу я.

Я не вдаюсь в объяснения, почему так повел себя. И даже не пытаюсь как-то оправдаться. Опоссум наставлял меня на этот счет еще давным-давно, только за долгие годы я успел подзабыть его урок.

«Ни одна женщина в мире не захочет выслушивать твои дурацкие объяснения, почему ты так поступил», — говорил он. «Им важно знать только, что ты сожалеешь о содеянном или сказанном и скорее умрешь, чем еще раз сотворишь нечто подобное. Послушай старого отшельника», — убеждал он. Парочка разводов и целая куча развалившихся отношений, вернее, размышления о том, почему же все так сложилось, помогли мне все-таки постичь эту истину.

Лисица ждет продолжения моей речи.

— Я допустил ошибку. Не стану клясться, что подобного никогда больше не повторится, но даю зарок: буду изо всех сил стараться не сморозить такой глупости снова.

Она склоняет набок голову, ожидая дальнейших слов, однако их запас у меня иссяк.

Мне кажется, проходит целая вечность, прежде чем лисица обращается в рыжеволосую женщину, которую я бесконечно рад видеть. Она сидит на корточках, голова все так же склонена набок.

— Так ты понял, почему я разозлилась? — спрашивает Калико.

Я киваю:

— Я пренебрег твоим мнением.

— И ты знаешь, почему так повел себя?

— Наверно, просто не подумал, — развожу я руками.

— Иди сюда, — говорит она и хлопает ладонью по скамейке.

Я усаживаюсь рядом, и Калико чуть отодвигается и поворачивается ко мне лицом. Я смотрю на нее.

— Пожалуй, все как-то запуталось, — начинает она. — Тебе изрядно досталось в последнее время. Как себя чувствуешь?

— Сгораю от стыда.

— Да? Громы великие, из-за чего? — искренне удивляется Калико.

— Я годами жил наполовину в ином мире и наполовину в реальном. Даже сосчитать не могу, сколько моих хороших знакомых оказались майнаво! Черт, да сама вспомни, я поначалу не верил, что ты — настоящая! Меня тогда так впечатляла собственная внезапно открывшаяся способность вызывать прекрасные видения, каким я тебя считал. То есть какая ты есть. Тьфу ты! В общем, ты поняла, о чем я.

Она улыбается, и я быстренько излагаю свои незатейливые мысли дальше:

— Словом, все это время майнаво и обитатели резервации вовсю потешались надо мной. Ранимым я себя не считаю, но притворяться, будто в восторге от происходящего, не могу.

— Но они смеются не над тобой, — качает головой Калико. — Они смеются вместе с тобой.

— Только мне что-то невесело.

— Майнаво ни за что не стали бы над тобой потешаться. Они считают тебя своим Арбитром.

— По-моему, это бред какой-то! — отмахиваюсь я, в сердцах отковыривая щепку от скамейки.

— Они не спрашивали бы твоего совета, если бы не воспринимали тебя всерьез. Поверь мне, кузены и кикими стоят друг друга, когда дело доходит до приколов. Ты на самом деле им нужен.

Она старается приободрить меня. Иначе ее слова я расценить никак не могу.

— Ладно, — мне приходится сделать над собой усилие, чтобы хоть отчасти признать ее правоту.

Калико качает головой:

— Ты должен мне поверить.

— Да верю я, — я продолжаю потихоньку разрушать скамейку.

— Но так и будешь терзаться из-за выдуманной ерунды.

Я пожимаю плечами. Пожалуй, она знает меня даже лучше, чем я сам.

— Значит, стыд… И это все, что ты испытываешь?

— Ты это к чему?

— Ну, вдруг ты еще и злишься. Самую капельку.

— Злюсь? На кого?

— На меня.

— Да с чего ты взяла? — кажется, я чего-то не догоняю.

— Минуту назад ты сам сказал, что гордился мощью своего воображения и даром визуализации, когда думал, будто я часть твоего флешбэка или чего там еще. Может, ты жалеешь, что я не твоя иллюзия? Тогда тебе удалось бы заставить меня сразу согласиться с тобой.

Я улыбаюсь и качаю головой:

— Ах, милая! Даже когда я считал тебя порождением своего воспаленного разума, ты была такой волевой… И другой тебя мне никогда не было нужно! За кого бы там меня ни держали, я никогда не буду высокомерным типом, мнящим, будто все кругом обязаны ему подчиняться. Поэтому меня выводит из себя вся эта фигня с причислением меня к каким-то Арбитрам.

— А что в этом плохого? Арбитр — это просто тот, кто выслушивает обе стороны и затем дает совет, который всех устраивает.

Я мысленно парирую ее замечание, что, вероятно, отражается на моей физиономии. И чуткая Калико обращает на это внимание:

— Что?

— В общем… Именно так я и вел себя в истории с Сэмми. Пытался найти ненасильственное решение, которое удовлетворило бы всех.

Калико берет паузу. А потом вздыхает и говорит:

— Знаешь что? А ведь ты прав. Я дала волю своему гневу. — Она опускает глаза и добавляет: — А еще немножко ревновала тебя к мисс Черновласке.

Я беру прекрасную лисолопу за подбородок и смотрю ей в лицо:

— Но все равно я должен был выслушать тебя.

Она улыбается и придвигается ко мне:

— Ага, должен был!

— Я скучал по тебе.

От ее нарочито скромной улыбки веет неприкрытым вожделением.

— Ну еще бы. Лучше меня у тебя в жизни никого не было!

— Эй, по моим расчетам, ты должна была сказать, что тоже по мне скучала.

Я сижу на скамейке, скрестив ноги, и Калико, незаметно подбираясь все ближе и ближе, в конце концов оказывается у меня на коленях. Наши лица разделяют несколько сантиметров.

— Может, нам стоит начать сначала, — шепчет она.