Люди огня - Волховский Олег. Страница 4

Я спустился в метро и только возле турникетов понял, что у меня нет ни копейки. Все отобрали, сволочи! Даже мелочь выгребли из карманов при аресте и выбросили в мусорное ведро. Я понуро побрел обратно и не пожалел, что вернулся: таким неземным ликованием наполнило мое сердце увиденное мною зрелище, простите за высокопарный слог. На крыше Лубянки толпился народ. Потом я увидел, как отодрали и сбросили вниз небольшой кусок кровли, и понял, чем они заняты. Лубянку разбирали и растаскивали по камушкам. Я сел на парапет — любоваться.

Неподалеку пристроились хипы с гитарой. Один из них откинул со лба длинную прядь прямых русых волос и запел:

На колени пред ликом зари!

Омовение сердца сиянием дня,

Шесть веков я взыскую любви —

Christus regnat!1 Любовь затопила меня…2

[8]

[9]

И все бы было здорово, если бы мне жутко не хотелось есть, а еще спать. Глаза слипались. Но упасть прямо здесь и уснуть на тротуаре, как какому-нибудь бомжу, мне, слава богу, не дали. Ко мне подошли двое молодых людей, точнее, молодой человек и хорошенький мальчик лет шестнадцати.

— Мы собираем пожертвования для узников инквизиции, — застенчиво проговорил мальчик и хлопнул пушистыми ресницами.

Я демонстративно вывернул карманы и указал взглядом на ботинки без шнурков.

— Может быть, сначала мне поможете?

— Так вы оттуда! — извиняющимся тоном проговорил молодой человек. Он был на голову выше своего напарника и волосы имел черные и остриженные коротко, по-военному, в отличие от светлых локонов юноши. — Пойдемте. У нас организована раздача бесплатной еды для пострадавших от клерикального произвола. Меня зовут Марк, а это Иван.

Мальчик застенчиво улыбнулся. Ангелочек, ей-богу!

— Петр Болотов.

Я не заставил себя долго упрашивать, и меня действительно накормили пирожками с мясом, что вернуло мне интерес к жизни. Иван и Марк воспользовались случаем и разделили со мной трапезу. Мы обосновались в сквере у Политехнического музея и пустили по кругу бутылку пива.

— Завтра Учитель собирается судить инквизиторов, — объявил Марк, дожевывая пирожок. — Представляешь, они пытали заключенных!

— Еще бы! — усмехнулся я. — Еще как представляю!

Они оба посмотрели на меня с уважением.

— Будешь свидетелем, — сказал Марк.

— С удовольствием! А кто это — Учитель? Филипп Лыков?

— Нет, что ты, — Иван таинственно улыбнулся. — Какой там Филипп Лыков!

— А кто?

— Мы в Новосибирске познакомились, в университете… Потом Екатеринбург.. В общем, классный парень. Увидишь. — И улыбка ангелочка стала еще таинственнее.

Я сразу вспомнил про уральского пророка.

— У вас что, секта?

Юноша хмыкнул:

— Как бы не совсем…

Марк строго посмотрел на меня:

— Не смей так говорить!

Я пожал плечами.

В этот момент с Лубянской площади грохнул громкоговоритель. В нем что-то заворочалось, заскрежетало, и наконец мужской голос взволнованно произнес:

«Граждане, просьба всем покинуть здание Лубянки и прилегающий участок площади! Просьба не приближаться к зданию ближе чем на двадцать метров! Здание Лубянки представляет опасность!»

Я обернулся. Люди с крыши исчезли, не особенно повредив этот оплот клерикализма, а внизу какие-то решительно настроенные ребята ставили вокруг здания временное ограждение и выгоняли за него зевак

— Они что, взрывать собираются? — испугался я. — С ума, что ли, посходили? В центре Москвы!

— Не думаю, — спокойно ответил Марк. — Хотя если Учитель считает, что здание обрушится, — значит, обрушится. Кстати, вон он. Высокий, с хвостом, в джинсах.

Я посмотрел в направлении, куда указывал мой новый знакомый Высокий человек с прической хвостом отделился от прочих и направился к центру площади, к памятнику Иосифу Волоцкому, первому московскому инквизитору, убитому еретиками за три дня до канонизации. У памятника он повернулся лицом к бывшей инквизиционной тюрьме и воздел руки к небу. Я собрался было уже презрительно усмехнуться, но услышал приглушенный гул. Лубянка таяла, лениво, как при замедленной съемке, рассыпаясь в прах. Не было слышно ни взрывов, ни грохота падающих камней. Только мерный гул, как от далекого поезда.

— Такого он еще не делал, — одними губами прошептал Иван и вытер пот со лба тыльной стороной кисти.

Когда все кончилось, к нам подошел Филипп. Он сразу узнал меня и улыбнулся:

— Учитель хотел тебя видеть.

Я удивленно посмотрел на него:

— Зачем?

Филипп в свою очередь удивленно поднял брови:

— Значит, надо.

Я не стал больше расспрашивать и проникся величием момента. В конце концов, кто же бегает от приключения, когда оно само плывет в руки!

— Вон он, твой спаситель!

Я посмотрел туда, где еще полчаса назад была Лубянка. Высокий человек в простой белой рубашке и джинсах что-то прибивал к небольшому деревянному столбику. Я направился к нему. В воздухе еще стояла пыль от обрушенной Лубянки, а слева от нас строительным краном снимали с постамента памятник Иосифу Волоцкому. Солнце уже склонялось к закату, с востока медленно наплывала лиловая грозовая туча, предостерегающе посверкивая еще беззвучными молниями. На табличке красовалась надпись: «Здесь танцуют!» Я улыбнулся.

— Извините!

Он выпрямился и оглянулся. На вид ему можно было дать лет тридцать, может быть, чуть меньше. Строен, широкоплеч и дико обаятелен. Иконописное тонкое лицо. Лик, черт побери! Пышные каштановые волосы, собранные в хвост. И большие серые глаза. Их взгляд сначала показался мне несколько холодноватым, но он улыбнулся, и это ощущение сразу пропало. Джинсы его при ближайшем рассмотрении оказались изрядно потертыми, зато рубашка щегольски расстегнута на груди.

— Я пришел поблагодарить вас. Вы и меня освободили в числе прочих. Я…

— Петр Болотов, — прервал он. — Я помню. — И мне почему-то стало ужасно приятно от того, что он помнит. — Вы, кажется, программист?

— Скорее наладчик. Глюки ловлю в программах, если вы понимаете, что это такое. — Я почему-то был неуклюж и косноязычен.

— Понимаю, — сказал он, отложил молоток и гвозди и взял меня за руку. — Мы с вами займемся иного рода ловлей. Я благословляю вас, — и он коснулся кончиками пальцев моего лба. Почему-то меня это даже не удивило. Просто мне было хорошо. Очень.

— Пойдемте, Петр, — сказал он и направился к толпе.

— Но как мне к вам обращаться?

Он оглянулся и снова улыбнулся.

— У меня очень длинное имя. Неважно! Друзья называют меня «равви», — и он снова отвернулся и решительно зашагал прочь.

Я поплелся за ним следом. Черт! Черт! Черт! Никогда не был ничьей собачонкой! Но ноги сами несли меня. Я заставил себя остановиться.

Над толпой возвышался лозунг: «Смерть бессмертным!» Равви направился к нему и стал что-то ласково, но настойчиво объяснять демонстрантам. Я сам не заметил, как оказался рядом с ним,

— Бессмертие дается за святость. Вы сами не понимаете, что написали. «Смерть бессмертным!» — это значит смерть лучшим из людей. Я пришел не затем, чтобы лишить бессмертия святых, а чтобы дать его всем. Сверните немедленно!

— Но бессмертные служат инквизиции, — возразил кто-то.

— Люди часто заблуждаются. Но ошибка — еще не преступление. Я хочу дать им шанс раскаяться. Сворачивайте!

И лозунг свернули.

— Теперь куда, равви? — спросил Филипп. — В Кремль?

— Нет. Пока меня больше интересует Останкино. Филипп, ты останешься здесь. Петр пойдет со мной.

Он даже не интересовался моим мнением. Он просто информировал.

— Как, вы пойдете один? — воскликнул Филипп.

— Я не собираюсь брать Останкино штурмом. Пойдем, Петр!

И я пошел за ним.

На проходной телецентра нас никто даже не пытался задержать. Он улыбнулся охранникам как своим, и они, кажется, ничуть не удивились.