Лучший друг девушки - Кауи Вера. Страница 55

– Билли стал приставать ко мне.

– А-а-а... Я чувствовала, что что-то случилось, но это уж чересчур. Он, скорее всего, был здорово пьян.

– Вдрызг, но это вовсе не давало ему права лапать меня. Поэтому я и врезала ему кой-куда коленом – и довольно сильно. Если бы я осталась, то атмосфера здорово бы накалилась.

– А разве она и без того не накалена?

– Было бы еще хуже. Он бы бесился от собственной глупости, а я бы злопыхала по поводу его хамства. Рано или поздно невозмутимый мамочкин фасад рухнул бы, как храм царя Соломона. Я бы, конечно, не возражала, чтобы Билли был заживо погребен под его обломками, но мне очень бы не хотелось, чтобы осколки задели и ее. Кроме того, я все равно должна была уехать. Это специально оговаривалось, когда я согласилась на свой дебют. Просто я решила сделать это раньше, а не позже. Так оно оказалось даже лучше, потому что вряд ли она ждет от меня большего в будущем.

– О твоем побеге она, кстати, узнала только на третий день. У нее разыгралась дикая мигрень, можно сказать, всем мигреням мигрень – между прочим, с каждым разом ее головные боли все сильней и сильней, и она живет только за счет транквилизаторов. – Тони откинулась на подушки дивана. – Теперь, когда у тебя самой завелся мужчина, тебе легко судить о матери.

– Если бы Питер обращался со мной, как Билли с мамой, я бы его давно утопила в океане.

– Значит, у вас с ним все в порядке?

– Я даже представить себе не могла, что может быть так хорошо.

– А... Это многое проясняет, – улыбнулась Тони. – Хотелось бы хоть глазком взглянуть на него.

– С виду он так себе, и смотреть-то не на что, но у него потрясающий ум.

Тони улыбнулась и печально покачала головой.

– Только ты способна влюбиться в ум мужчины. А как насчет другого?

Усмешка, чуть тронувшая губы Роз, не прошла незамеченной для опытного глаза Тони, которая верно ее расшифровала.

– Жалоб нет.

– Он живет с тобой здесь?

– Он здесь появляется. Если бы он жил постоянно, это бы отрицательно сказалось на его положении в Беркли. Но он старается бывать здесь как можно чаще.

– Вы поженитесь?

– Нет.

– Почему?

– А зачем?

– Дети...

– Они не входят в наши планы – пока.

– Тебя не волнует, что он в два раза старше тебя?

– Только хронологически.

– А как насчет Флоренции?

– Придет время...

– Господи, да ты по уши влюблена, – удивилась Тони.

– Да, – простодушно созналась Роз, – влюблена.

Она вовсе не желала этого. Одного взгляда на чрезмерно худого для своего роста, неопрятного и взъерошенного мужчину, именуемого Макферсоном искусства и всеми обожаемого, было достаточно для скептической мысли: «Надеюсь, что звучишь ты намного лучше, чем выглядишь». Ибо, как всегда, глаза ее, словно микроскопы, многократно увеличивали каждый его изъян. Нечесаные и сальные космы нуждались в стрижке, одно ушко его роговых очков крепилось с помощью липкой ленты, а одежда красноречиво свидетельствовала о вынужденных мерах бережливости. У него был крючковатый профиль и раздвоенный подбородок, но, когда он начал говорить, она онемела от изумления, поглядев на свои руки, мгновенно покрывшиеся гусиной кожей, так что каждый волосок стоял дыбом. У него был голос прирожденного оратора: сильный, звучный, а типично европейское произношение кого-то ей здорово напоминало... кто бы это мог быть... Поль Анри! Да, именно его, Поля Анри, в главной роли в фильме «Ныне странствующий», в которого она влюбилась сразу же, как только посмотрела фильм по телевизору. Голос лектора еще больше стал напоминать ей голос Поля Анри, когда он, все более возбуждаясь, принялся излагать свое кредо, и то, что он говорил, в тот же день и миг обратило Роз в его веру.

Он заставил ее по-новому взглянуть на знакомые полотна, и так, что для нее открылось в них нечто иное, о чем она даже и не подозревала. Выявив центральную точку какого-либо шедевра и осторожно притронувшись к ней, он разворачивал перед слушателями всю сложную внутреннюю его структуру. Когда он говорил о Рембрандте, Гойе, Караваджо, Делатуре и Делакруа, Пуссене и Писсарро, создавалось впечатление, что он был знаком с каждым из них лично и они посвящали его в тайны создания своих полотен. Он был влюблен в великие произведения и умел заразить своей любовью других людей. Так как Роз и без того уже была страстно влюблена в искусство, она влюбилась в него самого. В течение многих месяцев она была одним из многих лиц в толпе, до отказа заполнявшей все сидячие места и проходы вдоль стен аудиторий, где он читал свои лекции. Как и все, она завороженно следила за его жестами, когда он объяснял расположение фигур на полотне или показывал использование мазка на многократно увеличенном изображении, одну из деталей сюжета, о котором шла речь в данный момент.

Из круга других ее выделила письменная работа.

Имя этой студентки ему ничего не говорило. Он совершенно не знал мир, к которому она принадлежала, не знал, что она очень богата. Питер Дзандас (мать его родилась в Вене, отец – в Будапеште) приехал в Америку в 1949 году, его семья бежала из Венгрии еще до того, как коммунисты успели арестовать его отца, журналиста-международника и активиста-подпольщика. Они осели в Пенсильвании, где за многие десятилетия сложилась довольно крупная община выходцев из Центральной Европы, большинство из которых работали на металлургических заводах Скрэнтона. Отец его, уже тогда свободно говоривший, читавший и писавший на английском, знал также немецкий и венгерский и потому получил работу переводчика захваченных во время войны немецких документов. Его мать, бывшая учительница, устроилась в технической библиотеке Бетлехемского металлургического комбината. Тогда еще четырнадцатилетний Питер, такой же полиглот, как и его родители, поступил в местную среднюю школу, где получал только самые высокие оценки и которую закончил лучшим учеником своего класса. Из многих поощрительных стипендий, он выбрал стипендию старинного и широко известного Пенсильванского университета, где последовательно получил диплом бакалавра искусств – с отличием, магистра искусств в области педагогики и, наконец, доктора философии искусств – за блестящую диссертацию о таинственном таланте Жерико.

С ног до головы в различных научных степенях, после тщательного анализа целого ряда лестных предложений работать в самых престижных музеях он выбрал отдел Великих мастеров музея истории искусств в Вене, где обучился еще методике реставрации полотен, вывезенных немцами из Австрии во время войны. Он проработал там пять лет. Когда вернулся в Штаты, сначала преподавал в своей альма-матер, затем подал заявление на замещение вакантной должности ассистента профессора в Беркли, где, в возрасте сорока двух лет, обрел себе громкое имя в академических кругах. В мире искусств за ним уже давно закрепилось мнение как о человеке, имеющем собственный взгляд на вещи, полностью отличный от общепринятого.

Роз дала ему прозвище Профессор Ку-ку, а он, когда она стала для него не только именем, проставленным под талантливо написанными эссе, окрестил ее Рози. Имя Розалинда принадлежало ее миру; имя Рози – его.

Искусство было основной движущей силой его жизни, остальное – и здесь, несомненно, чувствовалось влияние отца – заполняла политика. Именно она заставила его перейти в Беркли, хотя к тому времени радикалы-шестидесятники уже превратились во вполне благопристойных граждан. Пришел и ушел Уотергейт, унеся с собой Ричарда Никсона, затем за решетку была упрятана Пэтти Херст. Слушая, как Питер разглагольствует по поводу последнего из ниспровержений, Роз втайне радовалась, что ему ничего не известно о ней самой, типичной Бедной Богатой Маленькой Девочке.

Со своей стороны, она была вовлечена в движение женщин за равноправие, особенно интенсивно занимаясь им после того, как конгресс не сумел собрать необходимого количества голосов, чтобы провести 27-ю поправку к конституции США о равных правах для женщин. Питер Дзандас оказался единственным из мужчин, которых она знала, кто стоял на стороне женщин в их борьбе за истинное освобождение. Он не считал женщин ниже себя ни по физическим данным, ни по интеллекту, хотя после того, как у них с Роз установились близкие отношения, они не раз бурно спорили по поводу того, почему среди женщин никогда не было великих художников. Эта профеминистская позиция полностью компенсировала его слепую, с точки зрения Роз, предубежденность против мира богатых.