Способы думать. История и общество, дискурс и концепт - Курпатов Андрей. Страница 3

Как известно, знакомство Витгенштейна с Бертраном Расселом – культовым философом своего времени, лауреатом Нобелевской премии – прошло почти со скандалом. Молодой Людвиг буквально с порога подверг мэтра невообразимой, по крайней мере по ощущению самого мэтра, критике. «Мой немецкий инженер, я думаю, дурак, – писал Бертран Рассел своей подруге и возлюбленной леди Оттолине Морель из Кембриджа в Лондон. – Он считает, что ничто эмпирическое не познаваемо. Я сказал ему, чтобы он признал, что в комнате нет носорога, но он не признал этого». Рассказывают, что, когда этот спор возобновился во время лекции, уязвленный Рассел устроил из своей, как ему казалось, шутки с носорогом целый спектакль – он театрально ходил по лекционному залу, заглядывал под все столы и спрашивал слушателей: «Что, есть тут носорог? Нет?! Как, тут нет носорога?! Не может быть! Что ж, пойдем дальше, поищем…» Впрочем, попытка смутить Витгенштейна – затея наивная и крайне самоуверенная даже для Рассела, его «студент» продолжал упрямо настаивать на том, что все суждения, утверждающие или отрицающие существование чего-либо, бессмысленны.

Но они не только бессмысленны, они ещё и абсурдны (в каком-то смысле, конечно). Например, как мы можем доказать, что книга, которую мы видим перед собой, существует в действительности – что это не сон, не галлюцинация, не голограмма из Матрицы? Да и кто нам сказал, что это «книга»? И вообще, что такое «книга» – ну, если подумать, разобраться? Конечно, с точки зрения аристотелевско-ньютоновской парадигмы, в которой все мы благополучно сформировались и которая, надо признать, весьма точно описывает большую часть наших сношений с окружающей действительностью, все это чушь, блажь, а «немецкий инженер», наверное, и вправду дурак. Но в том-то всё и дело, что под вопросом вовсе не эти – «внешние» – отношения нас с окружающим миром, под вопросом реальность совершенно другого порядка – реальность наших отношений со знаками, которые существуют в нас же, причем нас же и структурируют. Если попытаться найти подходящий образ этой странной конструкции, то это что-то вроде отношения двух сторон одного листа бумаги. Но представить себе отношения, в которых подобные «вещи» находятся, мягко говоря, затруднительно (куда легче представить отношение писчего листа с карандашом или пламенем, например). Однако же именно это и следует сделать, если мы действительно хотим понять подлинную реальность нашей с вами реальности.

Наивно думать, что мы существуем в мире физических предметов – самолётов и пароходов, телефонов и телеграфов, твёрдых и жидких тел. Мы живём в мире смыслов, идей, представлений, слов и их невнятных значений. Мы живём в этих, простите меня за неологизм, виртуалиях. Но можем ли мы, как говорит Витгенштейн, «сознательно» думать об окружающем нас мире так?.. Представить носорога, притаившегося в квартире профессора Рассела или лекционном зале Кембриджа, право, куда легче. Но в этом и задача: начать думать о мире таким образом, чтобы иметь возможность сначала упразднить этот наш мир виртуалий, а потом создать его заново, а потом ещё и ещё, множеством разных способов, «способов думать». Конечно, наши «способы думать» о тех или иных вещах (штуках) определяются нашим же внутренним содержанием – воспитанием, опытом, эрудицией, то есть тем, как нас растили, что мы пережили, и тем, что мы знаем (ну, еще гены, конечно, влияют). Но ни с воспитанием, ни с опытом ничего сделать нельзя – опыт психиатра и опыт шизофреника различаются сильно, тут кому как свезло. Остается, казалось бы, лишь одна переменная – знание. Но этого вполне достаточно: просто не отрицать, что мы не можем быть уверены в том, что в этой комнате нет носорога.

Иными словами, «способы думать» – это не «мировоззрение», это способ конструирования мира. Конечно, большинство людей живут своими мировоззрениями и внутри своих мировоззрений. Но это жутко скучные люди, им уже, мне кажется, самим с собой скучно. Я же, напротив, предлагаю развлечение – интеллектуальное (насколько это возможно): генерацию новой конструкции мира. В конце концов, тот, который у нас есть, уже мало кого устраивает. Да и чем мы рискуем, если речь идёт не о каком-то «объективном», «единственном и едином», «непреложном» мире, а просто о такой вот виртуалии, которая, как, например, и деньги, существует и имеет силу лишь потому, что все мы в неё верим. Так почему бы не поэкспериментировать?.. И это было третье.

Прежде чем написать книгу, необходимо задаться вопросом – кто твой читатель? Большинство своих книг, а у меня их, каюсь, неприлично много, я писал или для пациентов, или для коллег. И у меня практически нет книг, которые были бы адресованы людям, с которым мне просто интересно говорить. Так что сама эта книга, по крайней мере для меня, своего рода эксперимент, и я сердечно признателен тем моим немногим читателям, кто читал эти главы ещё «в списках» и поддерживал меня своим интересом. Без этого общения она бы не состоялась. Вообще же это отдельное, а лично для меня так и высшее, удовольствие – знать тех, с кем тебе действительно интересно говорить, а точнее – думать. Самыми разными способами…

Часть первая. История в трёх актах

Методологический пролог. Прочитать и забыть

Человек – это текст. И, как у всякого текста, у него – в смысле, у человека – есть его «внешний», то есть поверхностный, смысл (сильно варьирующий, кстати сказать, в зависимости от личности конкретного «читателя»), есть у него и его внутренняя сущность, структура, мотив, сверхзадача… Много всего. А ещё у него, хотя об этом и не особенно-то принято вспоминать, есть его Истина. Та самая, которую психотерапевт или способен углядеть, и тогда он действительно имеет некоторую ценность, или не способен, и тогда его деятельность – чистой воды надувательство. Впрочем, не следует, прочтя это, сразу причислять меня к заполошным «гуманистическим психологам», которые готовы видеть «Истины» где надо и где не надо, и все на одно лицо – традиционное гуманистическое лепетание, мол, «все люди внутри себя хороши», «в каждом есть свет» (как в конце известного тоннеля) и прочее, прочее. Нет, я имею в виду собственно Истину – настоящую, подлинную, фактическую, подчас совсем нелицеприятную, но имманентно действительную, неустранимую, суть каждого данного индивидуального бытия. Ту самую, которую, когда мы, хорошо понимая человека, а подчас просто сочувствуя ему и по-стариковски сетуя, определяем абсолютно бессодержательным, на первый взгляд, образом: «Ну что поделать, просто он такой…» Плохой – хороший, правильный – неправильный, лучше – хуже – всё это слова, которые нельзя применить к Истине. Он такой… Ничего не поделаешь, надо принять как есть: любишь – люби, не любишь – не мучай, как говорится, кошку.

Человек – это текст. Когда он приходит на психотерапевтическую консультацию, он для начала предлагает тебе прочесть официальную «аннотацию» к себе – текст на обложке, ничего не значащий риторический трюизм «для покупателя». Не будучи уверенным в том, что ты способен прочесть его правильно, он так защищается. Можно понять. Подобный проверочный кордебалет может продолжаться достаточно долго – в святая святых пускают лишь избранных, лишь тех, кто знает заветный «сим-селя-бим». Дальше, когда ты успешно сдаешь этот первый экзамен, он даёт тебе почитать «оглавление». Потом, задав ещё ряд дополнительных вопросов по другим «текстам», проверив таким образом тебя и твою герменевтическую эрудицию, он открывает наконец перед тобой «содержание текста», скрытое до сего момента под обложкой на десяти застёжках.

Но что мы найдём там? Мы найдём автора, который пишет о себе, точнее – себя, каким он сам себя же и прочитывает. Герменевтическая змея, укусившая себя за хвост. За этим идеологически выстроенным, подчас чрезвычайно сложным, эшелонированным повествованием скрывается Истина. Истина, приближение к которой через герменевтику невозможно, каким бы «толкованиям сновидений» и прочим теориям «Символического» и «Воображаемого» ты ни следовал. Сама суть всех этих герменевтических кругов, их подлинный смысл и задача – скрыть Истину, а не истолковать её. Язык, вообще говоря, не создан для высказывания Истины: Истина нуждается не в сказывании, а как раз наоборот – в сокрытии. Если бы не страшно, не метафизически Ужасно было бы сказывать Истину, то речь не возникла бы вовсе, в ней просто не было бы необходимости. Перефразируя Людвига Витгенштейна – «о чём невозможно говорить, о том [не «следует», как в оригинале, а] возможно только молчать». И тогда только в психотерапии данного конкретного человеческого существа рождается Правда – то, что можно и нужно сказать человеку и о человеке, чтобы дать возможность его Истине Быть.