Хулиган напрокат (СИ) - Черничная Алёна. Страница 28

— Усердно готовлюсь, — отчеканивает Макс, продолжая улыбаться.

А ощущаю себя как между двух огней. Сердитый дед у меня за спиной и Максим передо мной.

— Надеюсь. Я спрошу с вас за каждый пропуск, — продолжает давить ледяным тоном дедушка.

Я снова вижу, как Макс нервно сглатывает, несмотря на сияющую улыбку на лице.

— Я в курсе, Аркадий Борисович. Доброй ночи.

И я просто впиваюсь в Ольховского глазами. Должен же он хоть на секундочку еще раз взглянуть на меня. Особенно после того, что было в ванной.

Боже! У меня практически насквозь продрогшей, тут же адски горячеет внизу живота и еще немного ниже…

Но Макс просто выходит за дверь, аккуратно прикрыв ее снаружи. Щелчок замка срабатывает удар под дых. Я остаюсь посреди промокшего коридора одна: Макс ушел, а дедушка уже чем-то тарахтит не кухне.

Меня разрывает на два полюса. С тарабанящим сердцем кошусь сначала в сторону нашей кухни, а потом и на входную дверь.

Да пофиг! Пара секунд у меня точно есть. Мигом сую заледеневшие стопы в сырые балетки и выскакиваю из кваритры.

— Макс… — зову тихо.

И с облегчением замечаю в мрачном свете подъездной лампочки, широкоплечую фигуру в черной футболке, спустившуюся всего на несколько ступеней. Подпирая спиной стену, Макс складывает на груди руки и щурится.

— Значит, твой дедушка — это и есть Гольцман?

Я подтверждаю его вопрос глубоким вздохом.

— И долго ты собиралась это от меня скрывать? — не без укора спрашивает Максим.

— Это не афишировалось не из-за тебя, — делаю шаг. Оправдываюсь как могу. — Мы просто так решили с дедушкой еще до поступления в вуз. Для него это принципиально. Он не хочет, чтобы ко мне относились по-особенному, потому я внучка профессора. Пунктик у него такой на социальном равенстве.

— Теперь он точно завалит меня на пересдаче…

— Если нормально сдашь, не завалит.

— Сдам? — Макс удивленно фыркает. — Я планировал нормально списать.

Мгновенно понимаю, куда он клонит, и от этого паршиво сушит горло.

— Значит, спишешь, — бурчу я, насупившись.

— Теперь понятно, откуда у тебя эти ответы, — по подъезду разносится хмыканье Макса.

Меня разом поглощает стыд. Последние несколько дней я и думать забыла про свою шалость, а теперь ощущение, что это все неправильно вернулось ко мне с удвоенной силой. Хватаюсь за край своей футболки и нервно поправляю его, опустив взгляд. И только потом возвращаю его обратно к Максу.

Наверное, находись мы сейчас не посреди угрюмого подъезда, я бы могла ему рассказать, почему и зачем решилась стащить эти чертовы ответы. Выглядеть в его глазах мелкой пакостницей хочется меньше всего.

А возможно, я именно такая и есть…

— Ты меня осуждаешь? — осторожно озвучиваю вопрос.

— Я тебе поражаюсь, — неожиданно выдает Макс, озаряясь широченной улыбкой. А у меня от удивления на лоб ползут брови и округляются глаза. — Знаешь, когда я первый раз увидел тебя в подсобке, то решил, что ты самая настоящая ботаничка. Скучная заучка, но сейчас я в этом очень сомневаюсь, — он задумчиво склоняет голову набок, пристально рассматривая меня в упор. — Каждая наша встреча, начиная с парка, как по нарастающей. И я вот сейчас стою и думаю, сколько в тебе еще секретов?

— Нисколько, — тихо произношу я, тупя взгляд сначала то себе под ноги, то снова на Макса.

Разве что оставлю в секрете, как глухо сейчас подпрыгивает в груди сердце, кожа покрывается мурашками и приятно ноют мои губы.

— Спокойной ночи, Лесь, — хрипло озвучивает он, чуть ли не насквозь пробивая меня сощуренным взглядом.

И в полумраке подъезда это так приятно пугающе.

А мне очень хочется поговорить о том, что было между нами в ванной. Этот вопрос аж горит под ребрами, но говорю совсем иное:

— Спасибо тебе большое, — смотрю сквозь полумрак только в карие глаза. — Надеюсь, я не оторвала своим звонком от важных дел.

Макс почему-то резко вздыхает и проводит ладонью по своим волосам, пропуская хаотично торчащие пряди через пальцы. Я сама не понимаю, зачем слежу за этим жестом как завороженная, обращая внимание на все: на рельефные мышцы руки, широкую жилистую кисть и длинные пальцы. Покачав головой, Макс с хлопком по своему бедру резко опускает руку.

— Нет. Я дома был. Тупил в сериал, — сипит он.

Между нами всего пара метров и огромный ворох напряжения. Ощутимого и искрящегося. Вижу, как Макс на мгновение даже дергается вперед, а мое сердце делает такой же рывок в груди.

Но на этом все. Максим, словно одумавшись, замирает, опять взъерошивает ладонью волосы и просто улыбнувшись, стремительно исчезает по ступеням вниз.

Я возвращаюсь в квартиру на плохо гнущихся ногах. Бесшумно закрываю дверь, скидываю мерзкие балетки, нуждаясь лишь в одном: спрятаться в своей комнате. Не хочу и не могу решать проблемы, оставшиеся после потопа. Все завтра. Сейчас мне нужно остаться наедине со своим пылающим сердцем и трясущимися руками.

Выключаю свет и крадусь к себе в комнату. Надеюсь, дедушка сам решит оставить все разговоры и разборки на потом.

— Олеся, — буквально в одном шаге до своей спальни раздается позади меня. Грозное и по тону не предвещающее ничего позитивного.

Сглатываю и, прилепив фальшивую улыбку, оборачиваюсь к деду.

Он во всем уже домашнем: штаны и рубашка, — монументально застыл в дверях своего кабинета.

Седые брови сведены и хмурятся у переносицы так, что выглядят как одна сплошная галочка.

— Да, дедуль. Я думала, ты уже спишь. Я завтра все доубираю и… — балаболю я.

— Зайди ко мне в кабинет, — его железный тон заставляет меня задержать дыхание. — Надо серьезно поговорить.

Глава 18

Атмосфера кабинета дедушки не менялась, сколько я себя помню. Старые стеллажи с сотнями умных книг, стопки каких-то журналов, лежащих почему-то только на полу и на подоконнике, стол, заваленный кипами бумаг и «шикарный» натуральный ковер, висящий между стеллажами на стене. И всегда приятный полумрак или от плотно задвинутых штор, или от старого светильника на рабочем месте деда.

Здесь уютно и лампово, но не сейчас, когда дедушка, важно возвышаясь над своим столом, постукивает пальцами по нему.

— Слушаю, дедуль. Что-то случилось? — ерзаю я, усевшись в кресле напротив.

— Это я тебя слушаю, Олеся. Теперь хочу знать правду, что здесь делал Ольховский? — дед смотрит на меня так сосредоточенно, что на секундочку кажется, что он вот-вот развернет мне в лицо светильник, как матерый сотрудник КГБ.

Невинно складываю ладони лодочкой, зажимаю их между своих коленей и непонимающе вовсю хлопаю ресницами:

— Так к Богдану приехал, а я выбежала в подъезд, увидела его и попросила помочь…

— Ну хватит, — дедушка возмущенно хлопает ладонью по столу. — Думаешь, я поверю, что наш Богдан будет дружбу водить с этим охламоном. Я спрашиваю еще раз. Что здесь делал Максим?

— Он помогал мне устранить потоп, — продолжаю играть роль шарманки. Говорю уверенно, но у самой потеют и холодеют конечности. — Перекрыл воду и потом ее же вместе со мной тряпкой собирал. Ты же сам видел, когда пришел…

— Допустим, я поверю в басню про дружбу с нашим Богданом. Но зачем Ольховскому помогать тебе?

Эти слова неприятно режут слух. Прям до чувства жгучей обиды. Удивленно смотрю на дедушку. Что? Я и в его глазах какая-то не такая, что нужно так удивляться, что мне кто-то взял и помог?

— А почему он не может мне помочь? — говорю с неприкрытым раздражением. — Я попросила, и Максим не отказал. Он не первый раз мне помогает!

Седые брови дедушки вопросительно приподнимаются, а я прикусываю себе язык. Болтун — находка для шпиона.

— Я имею в виду, по делам студенческого совета, — бурчу в свое оправдание, уставившись взглядом в пол. — Коробки там принести. Столы передвинуть.

— Олеся, — слышу дедушкин безнадежный вздох, — неужели ты не понимаешь таких очевидных вещей? Ольховский тебя использует. Видимо, как-то прознал, чья ты внучка.