Спящие боги Инадзумы (СИ) - Локхарт Лисс. Страница 79

Отто не требовалось ни приказов, ни просьб, чтобы потакать ее маленьким капризам.

Песня закончилась, и Синьора, запыхавшись, со смехом повалилась на кровать. Отто опустился рядом, но прикасаться к ней не стал. Он и так зашел слишком далеко. Близость пьянила. Он чувствовал аромат ее духов — резкий, запоминающийся, удивительно подходящий человеку ее характера. Этот запах будоражил, дурманил сознание.

Он. Не должен. Любить ее.

Синьора распустила волосы, и светлые локоны водопадом заструились по ее плечам.

— Я буду скучать по всему этому, Отто. Мне кажется, ты единственный человек, с которым я могу быть честной.

Она прикоснулась к его плечу, и Отто ощутил, как руки покрываются мурашками.

— Помнишь, я говорила, что брошу тебя за решетку, если ты мне соврешь?

Он кивнул.

— Скажи мне честно, Отто… Ты бываешь так холоден со мной, потому что порой все же видишь во мне чудовище?

Он вздрогнул, повернулся к ней, испуганно взял ее ладони в свои. Она смотрела широко распахнутыми глазами, так, как не смотрела ни разу — всем сердцем желая услышать ответ и одновременно страшась его.

— Нет. Нет, никогда.

— Тогда… Почему?

Он до боли закусил губу. Он не должен ничего говорить. Он не должен любить ее. Не должен.

Ощутив дрожь в его руках, Синьора мягко сжала его ладони.

— Скажи мне правду, Отто. Прошу тебя. Ты ведь всегда был со мной честен.

— Я… Я не могу, Синьора.

— Почему?

Он вырвался из ее хватки и отошел к окну.

— Потому что я лучше отправлюсь за решетку, чем причиню тебе боль. Я не хочу обременять тебя, и…

Она мягко соскользнула с кровати и, подойдя сзади, вдруг обхватила его руками. Ощутив ее тепло, Отто вздохнул. Сердце стучало в висках, как бешеное. Синьора вжалась лбом в его спину, и через тонкую ткань рубашки он ощущал ее разгоряченное дыхание.

— Синьора…

— Розалина, — сказала она тихо. — Мое настоящее имя — Розалина.

Он повернулся к ней. Ласково убрал от лица выбившуюся прядь. Он хотел прикоснуться к ее теплой щеке, но боялся — все еще боялся, даже теперь, когда они стояли так тесно друг к другу.

Ее рука обвила его за шею, и Синьора — нет, Розалина — коснулась его губ своими. Ее запах обволок его, одурманил, и он, будучи не в силах больше поддаваться искушению, ответил на этот поцелуй, зарылся рукой в ее длинные светлые волосы. Розалина лучилась теплом, приятным, всепоглощающим, и Отто сам не заметил, как растворяется в этом тепле, как с разбега бросается с головой во все то, от чего он так долго бежал.

Не выпуская ее из объятий, он погасил свет, и лишь лунный свет струился через окно, и в его серебристом сиянии танцевали последние снежинки уходящей зимы.

Повернув голову, Отто взглянул на Розалину. Она лежала, впившись взором в потолок, и светлые волосы разметались по подушке. В ее глазах стояли слезы, и Отто не знал, что об этом думать.

Он протянул руку, но не решился прикоснуться, и она, заметив этот жест, обратила к нему опечаленное лицо.

— Прости, — сказал он. — Всего этого не должно было случиться.

Она сжала его ладонь.

— Нет, это ты меня прости. Я просто… Ты напомнил мне одного человека. Того, кого я любила много лет назад, и я… Теперь я чувствую себя виноватой.

Он переплел ее пальцы со своими.

— Расскажешь?

Она кивнула и, стерев с лица слезы, села, спустила ноги с кровати. Отто прикоснулся к ее неестественно прямой спине, и она немного расслабилась, точно почувствовала, что не одна.

В ту ночь — последнюю ночь — Розалина наконец все рассказала. О том, как когда-то она была обычной девушкой из Мондштадта, как полюбила и как во время страшной катастрофы лишилась возлюбленного, как прибегла к силе жидкого огня и долгие годы истребляла монстров, медленно выжигая собственную душу, пока в конце концов ее не спас Педролино.

И теперь, когда она впервые за столько лет позволила себе раствориться в любви, она этого стыдилась.

— Розалина, — позвал Отто.

Она обратила к нему заплаканное лицо, и он, сев, привлек ее к себе. Она не сопротивлялась. Впервые за эти годы невидимая стена, разделявшая их, наконец исчезла. Не осталось больше тайн. Не осталось ничего, кроме той ночи, которую они разделили на двоих.

— Ты не должна чувствовать себя виноватой, — сказал он. — Неважно, что ты сделала. Неважно, что ты оставила в прошлом… Ты заслуживаешь любви. Я люблю тебя. И буду любить, что бы ни случилось.

Она вжалась в его плечо, где до сих пор темнел оставленный разбойниками шрам — словно давний отголосок их с Розалиной первой встречи.

— Спасибо, Отто. Спасибо.

А на следующее утро она исчезла из его жизни, оставив на столе механическую бабочку — ту самую, что она забрала в ночь, когда они встретились. Все эти годы Розалина хранила ее у себя и по какой-то причине именно перед отъездом в Инадзуму решила вернуть.

Инадзума была закрытой страной, и Отто надолго остался без связи с Розалиной. Она не писала ему, а он не писал ей — письмам было не по силам преодолеть созданную сегуном бурю. Изредка другие Фатуи приносили обрывочные известия, но Синьора действовала скрытно, и даже посланные в Инадзуму агенты не были осведомлены о ее планах.

Отто терпеливо ждал.

Месяц. Другой. Третий. Теперь, когда их связала общая тайна, дни без Розалины тянулись бесконечно. Изредка Отто запускал музыкальную коробку, которую успел усовершенствовать, и садился на кровать, подолгу не выпуская из рук механическую бабочку.

А потом все изменилось.

Выйдя однажды утром из своей комнаты, Отто сразу почувствовал, что атмосфера во дворце переменилась. Слуги суетились. Никто не знал, что происходит, но все чувствовали повисшую в воздухе тревогу. До Отто доносились обрывки чужих разговоров: «Королевская дуэль… Путешественница? Ничего удивительного… Мусо но хитотати…»

Смысл ускользал, и Отто, охваченный дурным предчувствием, спустился на первый этаж, где рассчитывал перехватить кого-нибудь из Предвестников.

На лестнице он встретил Аню. Она уже два года не работала в приемной, став личной служанкой Синьоры. В ее отсутствие она помогала другим Предвестникам и выполняла мелкие поручения Фатуи, но даже эта постоянная суета и беготня по этажам устраивали ее больше, чем тягостные будни в приемной.

Теперь она стояла у окна и плакала.

— Аня? Что стряслось?

Она повернулась к нему и, судорожно всхлипнув, вдруг бросилась ему на шею, заключила в крепкие объятия.

— Отто… Госпожа Синьора… — только и смогла прошептать она.

Аня так и не закончила мысль, но это и не потребовалось. Страшное осознание пригвоздило Отто к месту. Ноги перестали держать его, и он опустился на ступеньку, с трудом ловя ртом воздух. Аня опустилась рядом.

— Я знаю, вы были друзьями… Мне так жаль…

Отто сорвался с места и бросился прочь, не обращая внимание на встревоженные оклики Ани. Вихрем ворвался в свою комнату, своротил со стола книжки, опрокинул лампу, пнул кровать. С крепко стиснутого кулака сорвался пламенный шар. Ударившись об музыкальную коробку, он мгновенно превратил искусное изобретение в груду расплавленного металла. Ничего из этого не помогло Отто прогнать тот комок ужаса, который образовался вместо сердца.

Не сдерживая ярости, он схватил со стола механическую бабочку и думал было разломить ее пополам, но не смог себя заставить.

Пламя гнева превратилось в тлеющие угольки горечи. Издав болезненный стон, Отто опустился на колени, прижал бабочку к груди, крепко зажмурился, надеясь, что сегодняшнее утро окажется просто затянувшимся ночным кошмаром.

Нет. Оно было реально.

Все, что случилось после смерти Розалины, к сожалению, было реально.

Отто бездумно бродил между полок, заставленных сложными научными трактатами. Дотторе редко пускал гостей в личную библиотеку, но ради Отто изредка делал исключение. «Считай это моим признанием твоего светлого ума. Но учти, это последний раз».

Последние разы случались снова и снова. Кажется, даже сам Дотторе потерял им счет.