Френдзона: Выход (СИ) - Волкова Дарья. Страница 16

Что-то промелькнуло в его лице. Что-то, что доставило ей вдруг острое удовольствие.

— Мрысь… — Рома вдруг оторвал плечо от дверного проема и шагнул в комнату. — Прекрати сваливать на меня косяки Клауса.

— Да ладно?! — Марфа с изумившей ею саму скоростью подскочила с кровати и встала перед Ракитянским. — Я. Перекладываю. На. Тебя. Косяки. Клауса. Я правильно услышала?!

— Конечно, — терпеливо, так, словно говорит с ребенком, ответил Роман. — Я понимаю, что ты сердишься. Вчера было… неприятно. Но я в этом не виноват. Клаус — взрослый человек и… Ну что я должен был сделать, по-твоему?! Руки ему связать и рот скотчем заклеить, чтобы он не пил?!

— Что ты должен был сделать?! — с наслаждением заорала Марфа. Ей очень хотелось залезть на кровать и оттуда орать на Ракитянского. Нечего на нее смотреть сверху вниз! — Я тебе скажу, что ты должен был сделать! Ты не должен был сюда приезжать!

— Мрыся… — что-то случилось с лицом Ромы. Что-то, что снова доставило ей острое удовольствие.

— Ты тут не нужен! Ты приехал совершенно некстати! Ты мне несколько дней жизни испортил, Ракитянский!

Он замолчал. Не отвечал. Только смотрел напряженно. А Марфа с наслаждением вглядывалась в его лицо. Сейчас оно не было непроницаемым.

Господи, кажется, ей нравится делать ему больно…

— Но ты же не сказала… — начал Роман тихо. — Ты же могла мне это сказать, когда я прилетел.

— А я тебе это и сказала! Не моя вина, что ты меня не слышал!

— Но зачем ты тогда все-таки приехала встречать меня в аэропорт? — голос Ромы стал набирать громкость. — Зачем ты все-таки посадила меня в свою машину и привезла в свой дом?!

— Да потому что я взрослый человек! Из нас двоих взрослый человек только я! И только я понимаю, что люди должны нести ответственность за свои поступки. Это признак взрослых людей, Ромочка! И мне приходится нести ответственность не только за свои, но и за твои поступки тоже. Потому что тебе слово «ответственность» незнакомо! Ты живешь так, будто все на свете должны подстраиваться под твои хотелки. Захотел приехать — приехал. А ты хоть подумал о том, зачем ты это делаешь?!

— Подумал, — тихо и напряженно ответил Рома.

— Не смеши меня! — Марфа попыталась изобразить смех, но вышло какое-то невнятное фырканье. — Ты? Подумал?! О том, какие последствия могут вызывать твои действия?! Это невозможно!

— Почему?!

— Потому что о последствиях думают мужчины! А ты — избалованная эгоистичная инфантильная малолетка, Ракитянский!

Марфа даже не успела осознать, что она ему прокричала. Насколько оскорбительные произнесла слова. Она вообще ничего не успела подумать перед тем, как сильная рука притянула ее к крепкому мужскому телу.

Марфу поцеловали. И она тут же утратила способность думать.

Она столько раз об этом мечтала. Столько раз это представляла. И вот оно случилось. Произошло. И сейчас Марфу разрывало на части два совершенно разных ощущения. С одной стороны — как будто то, что происходит — происходило уже много раз. И это все уже часть ее жизни. Правильная неотъемлемая часть. А с другой стороны — каждое касание своей новизной и первозданностью просто насквозь прошивало все нервные окончания. А ведь они с Ромой просто целуются.

Хотя какое тут «просто». Не просто. Не сложно.

Навылет.

У него горячие руки — одна на ее пояснице, другая на шее, гладит, зарывается в волосы. Марфа помнит, какие у него горячие руки. И что щетина колючая — тоже помнит. Ромка, ты не побрился с утра? Это ничего. Я помню, какая наощупь твоя щетина.

А вот какие его губы — это не могла помнить. Не знала. Поцелуи в щеку — не в счет. В губы — все совсем иначе.

От него пахнет зубной пастой и немного абрикосовым джемом. Губы упругие, даже твердые. Яростные. Настойчивые. Требовательные.

Рома крепко прижимается, трется своими губами о ее. И очень быстро… Язык. Горячий, быстрый, наглый. Касается самым кончиком ее губ, словно спрашивая разрешения. А потом без разрешения вторгается в ее рот.

Ее голова запрокинулась назад, чтоб ему было удобнее целовать ее. Единственное, что могла делать Марфа сейчас — это как можно крепче вцепиться в Ромкину шею. И, приоткрыв губы, позволять, позволять ему целовать себя.

Господи, сколько же она этого ждала… Целуй. Не останавливайся. Иначе я умру. Честно.

Конечно, Марфа не сказала этого вслух. Она просто не могла этого сделать. Но он как будто услышал ее. И не останавливался. Целовал.

Его язык гладил и обвивал ее. А потом вдруг покидал ее рот, и Марфа чувствовала его губы на своих, касания, то нежные, то крепкие. И как вдруг начинает покусывать, не сильно, но так, что губы горят… Да все тело горит.

А он снова врывается ей в рот своим сладким языком, дышит в ее приоткрытые губы абрикосовым джемом, покрывает быстрыми жадными поцелуями все лицо — лоб, скулы, щеки, подбородок.

От этого всего стоять на ногах уже совершенно невозможно.

И они упали на широкую кровать.

Марфа даже вскрикнула, почувствовав на себе его тяжесть. Как же это…

— Прости, — прохрипел Рома, приподнимаясь на локтях.

— Куда?! — она вцепилась в его шею крепче, умудрилась выпростать из-под Ромы ногу и обвила его бедро. — Куда?!

Он замер. С его лицом снова что-то случилось. Оно как-то совсем переменилось вдруг. И из знакомых черт сложилось что-то иное. И на нее теперь смотрел знакомый незнакомец — тяжелый мужской взгляд серо-зеленых глаз, вспухшие яркие губы.

— Мрыся…

Рома снова ее поцеловал. Но это был уже другой поцелуй. Еще более… сладкий. Головокружительный. Но теперь голова могла сколько угодно кружиться — Марфа лежала. Ее целовали. И она так остро чувствовала все.

Все.

Его губы на своих, его язык в своем рту, его вес на себе. Его горячую тяжесть. Его твердость, от которой у нее самой нагревалось и таяло что-то внутри. Прямо напротив того места, где ощущалась его жаркая каменность.

И даже этого становится мало. Она так долго об этом мечтала. Ей нужно все, сейчас, сию секунду, немедленно!

Ладонь Марфы пробралась сначала за ворот его лонгслива, пальцы ощутили теплую упругую кожу начала спины, но этого мало! А дальше длины руки уже не хватает. И руки Мары перебрались под лонгслив, но уже на поясницу. Рома вздрогнул, Марфа почувствовала, как напряглись двумя валами под ее ладонями мышцы спины. И двинула руками вверх.

Какой же ты шикарный наощупь, Ромочка…

— Мрыська… — простонал он ей на ухо. А потом снова приподнялся на руках, но в этот раз Марфа его за это ругать не стала. А быстро и сосредоточенно стащила с него футболку.

Боже мой. Ромочка, какой же ты без одежды красивый, все-таки… Еще красивее стал.

Во-первых, волосами оброс не только в паху — на груди тоже. Во-вторых, оброс не только волосами, но и мышцами. Раскачался или само так — Марфе сейчас об этом не думалось. У нее в голове мутилось, когда она смотрела на все это великолепие в прямой и непосредственной близости — широченные плечи, вздувшиеся буграми руки, выпуклую грудь, покрытую темными густыми волосами. Хотелось это все трогать, целовать, что-нибудь еще… Но вместо этого Марфа просто ткнулась губами куда-то ему под ключицу и дышала. Как же ты пахнешь, Ромочка…

Она все еще дышала им, когда Ромкины ладони скользнули ей под спину. Безропотно прогнулась, позволяя Роме избавить ее от футболки. И зажмурилось под его еще больше потемневшим взглядом.

А дальше все понеслось совсем вскачь. Куда-то исчезли его джинсы и ее домашние трикотажные штаны. И белье тоже куда-то растворилась.

Марфа жалобно всхлипывала, выгибалась и терлась о Рому. Он что-то невнятно рыкнул, рывком разводя ей колени. Она почувствовала его пальцы там, между. Всхлипнула совсем громко. Не пальцы, Рома, нет, другое!

И он резким и глубоким движением дал ей это другое.

Волна неконтролируемой дрожи пронеслась по ее телу. Вся кожа покрылась колючими мурашками — холодными и одновременно горячими.