Френдзона: Выход (СИ) - Волкова Дарья. Страница 8

Рома снова отпихнул телефон. И тут же снова подтянул его к себе и принялся листать ленту. Он уже все знал про этого Клауса Штибера — все, что тот соизволил сообщить о себе в соцсетях. И интерьеры его ресторанов выучил так, будто был там завсегдатаем.

Ну как, как он, Роман Ракитянский, дошел до жизни такой — что следит за жизнью девушки через соцсети?! Да потому что это не девушка. Это Мрыся. Его Мрыся!

С которой всегда можно посмяться. Которая его понимает. Может выдать леща — но по-дружески. А если ему на самом деле хреново — пожалеет. По-настоящему. Так, как умеет только она. Так, что после этого на самом деле стане легче. И понимаешь, что все ерунда, и горы готов сворачивать.

А если бы еще позволяла в сиси уткнуться…

Это пошло с того раза, на даче, когда они отмечали окончание второго курса. Они с парнями тогда крепко гульнули, и многое не отложилось в памяти. А вот как обнимал ее, как прижимался лицом к ее груди, какая она вся наощупь — это помнил отчетливо так, будто это было вчера.

Только это было один-единственный раз — и больше никогда не повторялось. А Рома перевел все в шутку и периодически дразнил этим Марфу — но только тет-а-тет, потому что за такие шутки в отношении сестры оба братка Тихих с него бы шкуру спустили несмотря на всю их дружбу. Поэтому это было только их — его и Мрыси. Хотя Ромка иногда на самом деле думал — а вот было бы здорово обнять ее по-настоящему. Не приобнять легко, как он обычно делал. А телом к телу. Вспомнить все ее мягкие изгибы. И какая ее грудь наощупь. А вот какие у нее губы — он не знает.

И никогда не узнает.

Потому что есть такой город Мюнхен. И есть этот сраный Клаус Штибер. Который как раз все про Марфу знает — что положено знать мужу про свою жену. И утыкается ей туда, куда ему заблагорассудится. Не только мосей в сиси, но и… Мелькнувшая в голове картинка белобрысой макушки между женских бедер была такой яркой и такой омерзительно-тошнотворной, что Ромка зашипел. В третий раз отпихнул от себя ни в чем не повинный телефон. Откинулся на стуле, вытянул ноги и уставился в потолок.

Судьба всегда благоволила ему. Так как же так получилось, что его Мрыся теперь чья-то Марта Штибер?! Как?!

В дверь стукнули, потом она отворилась и в образовавшуюся щель проснулась голова секретаря.

Она что-то говорила, но у Ромы было такое ощущение, что выключен звук. Он не понимал ни слова. Лишь последняя фраза дошла до его сознания: «Документы готовы?»

Он не стал переспрашивать.

— Через пять минут.

— Рома, ты совсем ничего не ешь. Положить тебе рыбу под маринадом? Ты ее любишь.

— Мама, это я, твой старший сын, люблю рыбу под маринадом.

— Старший я. Мам, положи мне студня.

— Марфа всех приучила говорить «студень» вместо «холодец».

— Марфа кого хочешь и к чему хочешь приучит.

— А Клаус у нее наверное по струнке ходит на задних лапках.

— Петя! Ты говоришь о муже сестры!

— Ничего не знаю. Меня с ним не знакомили, на свадьбе мы не гуляли, драки не было. Не настоящий это муж, по-моему.

За эти слова Рома бы расцеловал Петьку в небритые щеки. А вот Варвара Глебовна погрозила сыну пальцем и почему-то недобро покосилась на мужа. Тихий-старший чему-то неопределенно и, кажется, весело хмыкнул. А положение и разговор принялась спасать матушка.

— Варь, ну расскажи, как у Марфушки дела там в Мюнхене.

Варвара Глебовна пихнула в бок закатившего глаза мужа и принялась за рассказ. Потом пошли расспросы, ответы, комментарии. Рома слушал все это, вяло ковыряясь вилкой в рыбе под маринадом. Дружеская встреча двух семей, которая раньше приносила столько удовольствия, теперь навевала тоску. На кого хочешь нагонит тоску рассказ про Мюнхен.

— Ростислав Игоревич, а не дадите ли вы мне увольнительную?

Отец одарил его внимательным взглядом. У них абсолютно одинаковые глаза. Да и во многом прочем отец и сын похожи. Ромка порой задумывался о том, будет ли он таким же, как отец, в зрелости. Иногда эти мысли его угнетали — как и мысли о зрелости в целом. А иногда он тихо радовался тому, что генетика у него хорошая: на отца бабы до сих пор засматриваются — к огромному неудовольствию матушки.

— Ромка, — отец откинулся в кресле и с удовольствием повел плечами. — Что за блажь?

— Это не блажь. Я имею право на отпуск. Это записано в трудовом кодексе! А я два года пашу на тебя без отпуска и частично без выходных.

— Какая жалостливая история, — хмыкнул Ракитянский-старший. А потом еще раз внимательно посмотрел на сына. — Отпуск — это я понимаю. Не понимаю только, зачем идти в отпуск в сентябре.

— Я все хвосты подбил, — упрямо повторил Роман. — Можешь проверить.

— Я не про то. Верю. Знаю. Я про то, куда ты сейчас отдыхать поедешь. Или у меня есть внук, о котором я не знаю, и которого тебе надо вести в школу?

— На Мальдивах круглый год хорошо, — Рома проигнорировал пассаж про внука. Не смешно от слова «совсем».

— Логично, — снова откинулся в кресле отец. — Собрался на Мальдивы?

Врать родителя Рома не любил. Особенно когда стал взрослым. Он поежился, прежде чем ответить.

— Нет. В Мюнхен.

— В Мюнхен? — с непонятной интонацией переспросил отец.

— Октоберфест! — с места в карьер зачем-то принялся оправдываться Рома. — Куда еще ехать в сентябре и октябре, как не на Октоберфест?!

— Ну да, ну да, — закивал головой Ракитянский-старший. — Действительно. За семь верст киселя хлебать. Ну или пива.

— Папа!

— Не папкай. Две недели тебе хватит, чтобы напиться пива?

— Вполне.

Уже в дверях его нагнало последнее отчее напутствие.

— Марфе от нас сердечный привет передавай.

— Обязательно.

Глава 3. Из депрессии есть два выхода: вокзал и аэропорт

Всратый Мюнхен. Всратый Мюнхенский аэропорт. И все здесь говорят на всратом дойче!

Ромка сердито пнул сумку. Он никому не сказал о своем решении — кроме отца. А отец вряд ли проинформировал кого-то еще — ну, разве что кроме, в виде исключения, матери. Судя по тому, что она ему не позвонила и никак не прокомментировала такое внезапное решение любимой сыночки — вряд ли и ей отец проговорился. Впрочем, от его родителей всего можно ожидать. Могли обсудить между и собой и… и на этом все.

Ладно, они люди взрослые, справятся как-нибудь с этой мыслью. Что их взрослый сын вдруг решил поехать в Мюнхен. Почему бы и нет, в конце концов? Только хрена ли ему тут делать, если адреса Марфы у него нет?

Можно было спросить. У Варвары Глебовны, например. Но спрашивать — это значит, надо объяснять. А объяснений у Ромки не было. Внятных. А придумывать и сочинять что-то не хотелось — хотя никто не мог бы упрекнуть Рому в том, что языком он работать не умеет — в конце концов, это хлеб его. Но в данном вопросе этот хлеб ничем не мог помочь. Врать Варваре Глебовне Роман не хотел. Выглядеть дураком — тоже.

Ромка еще раз пнул ни в чем не повинную сумку и решительно достал из кармана плаща телефон. Марфа взяла трубку сразу.

— Рома? — ее голос звучал напряженно. — Привет. Что-то случилось?

— Привет, Мрысенька, — Ромка вдруг понял, что соскучился даже по произнесению ее имени. Что уж говорить о самой Марфе… — А я к тебе с просьбой.

— Какой?

— Забери меня из аэропорта. Я заблудился.

— Из какого аэропорта?

— Из аэропорта города Мюнхена, — Рома повернул голову и прочитал с табло. — Имени Франц-Йозефа Штрауса.

Пауза в ответ была красноречивой. Говорящей. Ромка терпеливо ждал.

— Рома, скажи, что ты пошутил.

— Я, конечно, не уверен, Мрысь, но тут так написано — что имени Штрауса. Это который музыку писал, кажется. Вальсы там и всякое такое.

— Твою мать, Ракитянский!

— Нет, я без мамы, один. Я уже взрослый.

Марфа замолчала. Роману казалось, что он слышит ее тяжелое дыхание в трубке телефона. Кажется, его тут не ждали. И, кажется, не рады.