Комсомолец (СИ) - Федин Андрей. Страница 22

Сунул руку в карман… но расстаться с честно заработанными в колхозе рублями не решился. Подумал, что советские газеты для меня сейчас не так важны, как советские продукты. Взглядом отыскал гастроном (желудок напомнил о том, что пришло время обеда), но с походом в него решил повременить до того, как проведу ревизию доставшихся мне от Комсомольца по наследству вещей: кто его знает, может, найду под кроватью гору консервов и овощей. Ну а потратить деньги я успею всегда. Вполне допускал, что выданные мне в колхозе пять рублей — все мои денежные средства вплоть до получения в октябре стипендии.

Около корпуса общежития я постоял — разглядывал его со стороны. Пришёл к выводу, что здание внешне почти не отличалось от того, что я помнил. Когда приезжал к сыну, его общагу не рассматривал (может и перекрасили её — в моей памяти этот факт не задержался). А вот под окнами заметил окурки, фантики от конфет, крышки от бутылок — не гору, но идеально чистой территория около общежития точно не выглядела. В онах заметил несколько мужских фигур — с сигаретами (или папиросами?) в руках. Парни курили, особо не прячась — точно как в начале девяностых. И точно так же, как и во времена моего прошлого студенчества, по-свински выбрасывали окурки из окон.

Едва переступил порог общаги, как почувствовал на себе строгий взгляд вахтёрши. Отчитался перед женщиной из какой я комнаты, получил нагоняй за то, что не оставил на вахте ключ (отдавать кому-то ключ от своего жилища мне казалось… странным поступком). Отвесил строгой надзирательнице парочку комплиментов (во имя спокойного будущего). По собственному опыту знал, что хорошие отношения с вахтёршами — это важно. А заполучить их совершенно несложно: нужно лишь чаще улыбаться, да говорить правильные слова. Я поправил лямки рюкзака и побрёл к лестничному пролёту.

С удивлением посматривал на горшки с цветами и деревянные лавки у стен. На шторы, на приоткрытые форточки. В моих воспоминаниях там раньше были решётки на окнах, около которых в девяностых часто стояли прикованные к железным прутьям наручниками «подозрительные личности», пойманные милицией во время «облавы». Доводилось и мне побывать в шкуре «подозрительных». Как-то минут десять простоял в «браслете» около окошка, пока знакомый паренёк бегал в мою комнату за забытым там паспортом (милиционеры тормознули меня на входе в корпус, подняться за документом с пропиской не позволили).

Запах хлорки смешался в воздухе с ароматом табачного дыма. По коридорам общежития деловито сновали студенты — кто в рубашке и отутюженных брюках, кто в майке и потёртых штанах. Кто-то перетаскивал мебель, кто-то нёс из кухни кастрюлю или чайник. То здесь, то там раздавались громкие голоса. Грохотали посудой. Звучал приглушённый стенами смех. Слышалось шарканье ног. Хлопали дверьми. В одной из комнат бормотал радиоприёмник. Общежитие жило нормальной «вольной» жизнью — не превратилось в тот показушнокрасивый концлагерь с дежурными на этажах, что я застал, явившись к сыну.

Кровать Александра Усика (теперь моя) стояла к двери ближе других. Не понял, почему Комсомолец выбрал именно её (он заселился в комнату первый — мог выбирать). В моём понимании расположение двух других кроватей казалось удобнее: мимо них не так часто ходили — спать там было бы спокойнее. Или проходимость парня не волновала? А он просто не пожелал спать у окна. Боялся сквозняков? Или попросту привык спать у двери? Ответить на эти вопросы было некому.

Я пристально осмотрел оклеенные бежевыми обоями стены — проверил их на наличие насекомых. Активного движения не заметил. Как и следов пребывания в комнате нежелательных мелких гостей. Вспомнил, как заселялся в общежитие в прошлый раз. Мне и моим приятелям тогда досталась комната на этом же этаже — шестьсот четвёртая. Вот там стены напоминали центральную городскую улицу во время праздничных гуляний: тараканы чувствовали себя в той комнате не гостями — полноправными хозяевами.

Раньше часто вспоминал первую проведённую в общаге ночь, когда по моему телу пролегал кратчайший путь для насекомых от окна к столу — те пользовались им без стеснения, щекоча мою кожу крохотными лапками. Я никогда не боялся насекомых. Но поведение местных тараканов тогда мне показалось полным беспределом. Особенно, когда я в первое же утро обнаружил одного из них на дне моей чашки с растворимым кофе. Помню, как выплюнул на стол странный комок… который резво побежал по столешнице.

Мы с соседями по комнате бродили по местному рынку уже через час после того памятного утреннего распития кофейного напитка. Затаривались всевозможными тараканьими ловушками, чудодейственными мелками и дихлофосом. Первым делом мы забрызгали комнату аэрозолем — маленькую, по сути комнатушку… И наблюдали, как полчища усатых существ высыпали из своих укрытий и устремились к потолку. Потом — как насекомые падали на пол, подобно каплям дождя. Вечером мы выметали горы тараканьих тел из своего жилища.

Но то были послеперестроичные насекомые — почти капиталистические. Советские усачи на глаза мне не показались — я понадеялся, что в это общежитие их пока не завезли… или же они не выносили запаха хлорки. Следов мышей на полу тоже не обнаружил (помню, на этом этаже мы за трое суток поймали пять штук — побили рекорд соседей из шестьсот второй). Прежде чем отправиться в душ решил устроить ревизию всему тому, что получил в наследство от Александра Усика.

В шкафу нашёл потертое, слегка поеденное молью и пропахшее нафталином пальто. Похоже: моё (сомневаюсь, что Пашка или Славка привезли сюда из дома зимние вещи). Сразу подумал о том, что когда его одену, жалость Светы Пимочкиной ко мне возрастёт многократно. Мне и самому стало жаль Усика: парню, похоже, не раз приходилось показываться в этом наряде на людях. Мелькнула мысль поискать на пальто дату изготовления (до или после Второй мировой?). Но побрезговал к нему прикасаться.

— Зимой мне ходить пока не в чем, — пробормотал я.

Заглянул в свою тумбочку. Нашёл там брусок мыла, маленькую пиалу, помазок, небольшое зеркальце, здоровенный бритвенный станок и пачку лезвий «Нева». Потрогал свой поросший мягким пухом подбородок. Отметил, что до завтрашнего похода в институт не помешало бы привести свою физиономию в подобающий будущему отличнику вид. Преподавателям нравятся гладко выбритые подбородки — безобразную бороду они простили бы только Аристотелю… теперь, наверное, ещё и Карлу Марксу.

Вернулся к кровати. Вытащил из-под неё чемодан — тот оказался не только антикварным, но и на удивление тяжёлым: словно набит золотыми слитками. «Надеюсь, Комсомолец не сделал из него взрывное устройство, — промелькнула мысль. — Подорваться в первые же дни новой жизни на собственной бомбе было бы глупо и печально». Больше под койкой ничего (кроме похожей на куски войлока пыли) не обнаружил — даже сумку с проросшей картошкой или с подгнившими яблоками.

Осмотрел чемодан снаружи — ничего примечательного, кроме бумаги с моим новым именем и фамилией, не заметил. Не услышал и тиканья часов (если у бомбы и был часовой механизм, то работал он беззвучно). Усмехнулся, представив, как глупо выглядел со стороны: замер, прижавшись к чемодану ухом, будто надеялся различить внутри него «тот самый» «Голос Америки». Смахнул рукой пыль, открыл покрытые налётом ржавчины металлические запоры — без применения ключа и прочих хитростей. Приподнял крышку.

И сразу же понял, что не ошибался на счёт тех жуткого вида брюк, в которых ездил в колхоз: не считая треников с вытянутыми коленками, они у меня были единственными. Зато у меня имелось много книг… по математике. Я принялся выкладывать «библиотеку» Комсомольца на кровать, рассеяно разглядывая пожелтевшие обложки. «Сборник задач по элементарной математике», «Теория чисел», «Абсолютная величина»… Подумал: «Он их читал? Или спёр и надеялся продать? Лучше б на новые штаны обменял».

Помимо книг я обнаружил в чемодане скудный набор одежды, в котором выделялись серые шерстяные носки и полосатый свитер, размерами похожий на наволочку для подушки. И жестяную коробку из-под конфет или печенья (надписи почти стёрлись). Поставил коробку на кровать — приоткрыл крышку. И тут же радостно вскинул брови: увидел синеватую пятирублёвую купюру. Но радовался недолго. Пять рублей и семьдесят пять копеек — вот и все золотовалютные запасы, что передал мне по наследству Комсомолец.